Впервые за долгое время в Грузии говорят о внешней политике больше, чем о внутренней. Местные комментаторы рассуждают о возможном завершении войны в Украине, осложнении отношений между США и ЕС, вероятных последствиях для страны и региона. Рассматривая их предположения и выводы, следует упомянуть и когнитивные искажения, которые мешают воспринимать ситуацию адекватно, причем не только грузинам.
Эксперты, как правило, осознают, что внутри «коллективного Запада» – как бы часто не упоминало его российское телевидение – существуют противоречия, но обычно избегают разговор о них. Это неудивительно: биполярное мировосприятие не могло исчезнуть сразу же после окончания холодной войны, тем более что его три десятилетия подпитывало ожесточенное сопротивление Москвы усилению западного влияния в постсоветских странах. Указания на конфликты или хотя бы разность подходов внутри «полюсов» (между США и ЕС, отдельными государствами, концепциями развития, и с другой стороны, между разными группировками, т. н. башнями Кремля) не были выгодны авторам, поскольку противоречили ключевым пропагандистским нарративам и склонности массовой аудитории к упрощению, что снижало конкурентоспособность их экспертных оценок на информационном рынке. Грубо говоря, сложность не была востребована. После того как игнорировать эти противоречия стало невозможно, часть граждан начала испытывать серьезный дискомфорт, поскольку происходящее не вмещается в рамки строго биполярной модели, а раздвинуть их экспертное и медийное сообщество пока не сумело. Поэтому в местных СМИ и соцсетях реакция на мирные инициативы Дональда Трампа, выступление вице-президента Вэнса на Мюнхенской конференции, последующие комментарии руководителей ЕС и т. д. напоминала скорее эмоциональное цунами, чем рассудительную беседу о рисках и возможностях. Но эмоции вскоре схлынут, а новая реальность останется.
Еще одна проблема – «евроцентричность восприятия». События в западной части евразийского континента кажутся самыми важными, а внимание американцев к Тихоокеанскому региону зачастую не воспринимается как фактор, формирующий глобальную политику. Взгляд из Грузии нередко охватывает только пространство ЕС, Турцию и страны бывшего СССР (обычно без центральноазиатских), и подобная «геополитическая близорукость» позволяет разглядеть лишь локальное, в крайнем случае – региональное. Еще одна неустранимая проблема – манипуляции со словом «должен». О том, что якобы должны сделать Америка, Европа, Украина, Россия, говорят и пишут слишком часто, тогда как мотивы и возможности их лидеров игнорируют. Постоянная апелляция к таинственной логике геополитических процессов (а на деле – к желаниям самих комментаторов), которой все почему-то «должны», также мешает адекватно оценивать предпосылки и перспективы прекращения российско-украинской войны.
Выдвижение мирных инициатив или начало переговоров не означает, что кровопролитие вскоре закончится. В конце Корейской и Ирано-Иракской войн было очевидно, что ни одна из сторон уже не сумеет добиться стратегического перелома, но дипломатические консультации длились месяцами, а генералы пытались проводить локальные наступления, чтобы усилить переговорные позиции своих государств. Зачастую эта затянувшаяся «битва за мир» укрепляла стремление к продолжению войны. Но в конце концов соглашения подписывались несмотря на то, что не соответствовали изначальным ожиданиям сторон. Процесс может затянуться или прерваться; впрочем, в случае Кэмп-Дэвидских соглашений между Израилем и Египтом американской дипломатии удалось добиться блистательного результата в сжатые сроки.
Наибольшее влияние на современное человечество оказала Вторая мировая война, и ее итог зачастую мешает нам признать, что вооруженное противоборство чаще всего завершается не полным сокрушением агрессора или жертвы, а компромиссом – обычно менее выгодным для одной из сторон, но позволяющим ей продолжить существование в надежде на лучшее будущее, как это происходило в случае всех войн второй половины XIX века (за исключением парагвайской), обеих советско-финских войн и т. д.
О победе Украины мечтают многие. Значительная часть грузинских оппозиционеров, по сути, предлагала правительству сделать ставку на такой исход войны и развал путинского режима, а то и самой РФ, активно поддерживая Киев и разрывая связи с Москвой. Именно поэтому сегодня власти развернули масштабную пропагандистскую кампанию, цель которой показать, что позиция, занятая ими после начала войны, была единственно верной. Оценить ее электоральный эффект сложно, однако очевидно, что люди, желающие украинской победы всем сердцем, сегодня зачастую испытывают замешательство, если не боль. Судя по последним новостям, на переговорах может обсуждаться сохранение российского присутствия как минимум в части оккупированных районов (без признания территориальных захватов международным сообществом) и отказ от интеграции Украины в НАТО (формально временный). Москва наверняка потребует сокращения вооруженных сил Украины и изменений в ее внутренней политике. В повестку может входить и вопрос снятия санкций. В интервью вице-президента США The Wall Street Journal было важное замечание: он сказал, что изоляция РФ от западных рынков делает ее «младшим партнером в коалиции с Китаем», что, по мнению Вэнса, «не в интересах Путина». Возможно, здесь следует добавить: в том числе и потому, что это не нравится значительной части российских элит, а не только Вашингтону.
Отвечая критикам, которые считают, что даже выгодные условия не остановят Путина, если после завершения боевых действий миротворческая миссия в Украине не будет защищена зонтиком НАТО (по сути, 5-й статьей устава организации и прямыми гарантиями американцев), министр обороны США Пит Хегсет заявил: «Это своего рода дешевый и простой аргумент. Он исходит от тех же людей, которые не представили никаких новых идей. Что вы предлагаете? Бесконечную окопную войну?». Стоит отметить, что такая война во многом является взаимным уничтожением материальных и мобилизационных ресурсов – их длительный, симметричный «размен» приближает поражение стороны, у которой их меньше. И если нехватку техники и денег теоретически можно восполнить за счет помощи западных стран, то с людьми все сложнее. Из этого не следует, что победа Украины была невозможна. Она даже прикоснулась к ней во второй половине 2022 года, когда российские войска – слишком малочисленные для столь протяженного фронта – оставляли населенные пункты, испытывали логистические проблемы, сокрушительное воздействие высокоточных западных вооружений, а также дронов. Если б США и/или ЕС сумели принудить Кремль к переговорам тогда или по крайней мере до неудачного украинского наступления 2023 года, которое, возможно, стоило начать прежде, чем русские основательно подготовились, то и контуры мирного соглашения были бы иными. Год спустя положение Украины ухудшилось, а сегодня является очень тяжелым, и тенденции негативны, поскольку Россия сумела уравновесить или частично нейтрализовать вызовы, с которыми столкнулась в 2022-2023 годах, а ее войска начали продвигаться вперед. Чтобы вновь переломить ситуацию, как в 2022-м, прежних объемов поставок, вероятно, будет недостаточно, и потребуется непосредственное участие западных стран, например, в воздушной войне, блокадных мероприятиях в Балтийском море и т. д.
Несмотря на то, что в том же интервью WSJ вице-президент Вэнс сказал, что США могут задействовать экономические и военные рычаги, если Москва заартачится и не поймет, «что сумеет добиться за столом переговоров большего, чем на фронте», очевидно, что Вашингтон не собирается использовать их для полного сокрушения России, но лишь для ее принуждения к заключению мира. Когда Хегсет назвал «нереалистичной целью» возвращение к границам 2014 года, некоторые комментаторы принялись рассуждать о том, могут ли те или иные западные страны обеспечить выход на рубежи 2014-го и даже 1991 года без помощи американцев. Обычно они приходили к неутешительным выводам: украинская армия сражается из последних сил, ресурсы Великобритании не безграничны, ведущим странам ЕС необходимо время для того, чтобы подготовить вооруженные силы, военпром и общество, значительная часть которого не горит желанием драться до последнего, оглядываясь на признаки внутреннего кризиса, приближение выборов и туманные перспективы евроатлантического сотрудничества. Ясно лишь одно: наибольшие риски и траты, связанные как с гипотетическим завершением войны, так и с ее продолжением, придется нести странам Евросоюза. При этом спецпредставитель президента США по вопросам Украины и России Кит Келлог заявил, что интересы европейцев учтут, но их постоянное присутствие за столом переговоров может оказаться контрпродуктивным: «Чего мы не хотим делать, так это вступать в большую групповую дискуссию». Президент Финляндии Александр Стубб сообщил Reuters, что американцы разослали в европейские столицы анкеты с шестью вопросами; также стало известно, что один из них касался численности войск, которые страны ЕС готовы отправить в Украину; другой – вариантов ответа на нападение русских на западных миротворцев; третий – готовности к ужесточению санкций для усиления переговорных позиций Украины и т. д.
Такой подход шокировал часть европейских лидеров и стал одной из причин проведения их экстренного саммита в Париже. Интересно, что два политика, которые занимают диаметрально противоположные позиции, премьер-министр Венгрии Орбан и бывший глава МИД Литвы Ландсбергис, описали происходящее практически одинаково. «Вы не можете просить место за столом переговоров. Вы должны его заслужить! Силой, хорошим лидерством и умной дипломатией», – заявил Орбан. «Если бы мы сейчас были готовы предложить войска, деньги, интеграцию в ЕС, у нас мог бы быть свой стол [переговоров]. Мы могли бы пригласить украинцев, Путина, Трампа и кого угодно, чтобы поговорить о мире так, как это понимают Европа и Украина… Сегодня, к сожалению, мы – последователи [у слова follower есть и другие варианты перевода, в том числе и «ведомая часть механизма»]. А когда вы просто последователи, вы зависите – и правила пишет тот, от кого вы зависите», – сказал Ландсбергис в эфире CNBC.
Почти все грузинские комментаторы опасаются, что завершение войны с приемлемым для России результатом и возможная «перезагрузка» ее отношений с США развяжут Кремлю руки и позволит ему использовать высвободившиеся ресурсы для подчинения постсоветских стран. Эта угроза выглядит вполне реальной, но необходимо учитывать, что на Южном Кавказе влияние России уравновешивается, а во многом и вытесняется не только глобальными акторами, но и Турцией, а в Центральной Азии ее аппетиты ограничивает Китай. Вместе с тем внимание Кремля еще долго будет притягивать послевоенная Украина, а также Балтийский регион. Гипотетическая российско-американская «перезагрузка», которую все еще считают маловероятной, может негативно повлиять на усиление позиций Китая в Грузии. Не исключено, что правительство опасается непредвиденных последствий и поэтому затягивает подписание контракта о строительстве глубоководного порта Анаклия с участием китайского консорциума и откладывает на год обустройство подъездных дорог в этой зоне.
Декларацию Бухарестского саммита НАТО о грядущем вступлении Украины и Грузии в альянс, вероятно, не отменят формально, но если основой мирного урегулирования станут перечисленные выше тезисы, процесс, скорее всего, будет заморожен. Часть комментаторов полагает, что после катастрофической войны 2008 года и «первой перезагрузки» перспективы Грузии на этом направлении и так были эфемерны, что подталкивало ее к ползучей финляндизации. Но если вторжение и оккупация украинских земель так или иначе сойдут Кремлю с рук, риски для постсоветских стран, как и страхи их граждан, все равно возрастут, несмотря на любые смягчающие факторы. Это может стать шагом к пропасти и для самой России, поскольку первоначальные успехи неоднократно делали ее внешнюю политику неадекватной, а одной из главных предпосылок катастрофических для нее Крымской и русско-японской войн стала уверенность в том, что (теперь-то!) она может диктовать условия с позиции силы. Впрочем, оптимисты, вероятно, скажут, что даже плохие договоренности по Украине будут хороши тем, что сделают для России обязательным подчинение хоть каким-то правилам на постсоветском пространстве, которое она вопреки изменившейся реальности продолжает считать своей вотчиной.
В дни глобальных потрясений для небольших стран нередко характерен своеобразный «внешнеполитический танатоз» или тоническая иммобилизация. Они словно подражают тем животным, которые в минуту опасности прикидываются мертвыми, чтобы хищники не заметили их или обошли стороной. Опоссум, к примеру, очень убедителен в этой роли. Сегодня впервые за долгие годы внешняя политика Грузии намного менее активна и демонстративна, чем у ее соседей, и можно долго спорить о том, является ли это осмысленной осторожностью или реализацией пресловутой «доктрины страуса», спрятавшего голову в песок. Альтернатива – тактика постоянной генерации сигналов и инициатив; в одном из интервью 2010 года лидер правившего в тот период «Нацдвижения» Михаил Саакашвили назвал их совокупность «импульсами», которые привлекают внимание внешних игроков и могут побудить их к изменению региональной политики. Прежние власти руководствовались ею в период «первой перезагрузки», но она не принесла им успеха. Одно из ее проявлений негативно оценил директор Национальной разведки США Джеймс Клеппер, выступая в Сенате в феврале 2011-го. Он сказал, что «публичные попытки Грузии установить связи с различными этническими группами на Северном Кавказе» способствуют опасному росту напряженности в российско-грузинских отношениях. В тот период также действовало «негласное эмбарго» на продажу Грузии современных западных вооружений – интересные публикации о нем можно найти в Jane's Defence Weekly. После войны количество (да и качество) зарубежных визитов руководителей страны на какое-то время снизилось, и оппозиция заговорила об изоляции не менее страстно, чем сегодня. Это не значит, что «импульсивная тактика» в корне порочна, а «танатоз» всегда оправдан – их нельзя рассматривать в отрыве от внешнеполитического контекста. «Импульсы» казались эффективными в 2004-2006 годах, когда администрация Буша-младшего активно поддерживала продвижение демократии на постсоветском пространстве, но после войны 2008-го и начала «перезагрузки» они не принесли ничего ценного. Точно такие же (не)подходящие периоды есть и у «внешнеполитического танатоза».
Соцопросы еще не проводились, но судя по тональности публикаций в СМИ и соцсетях, сегодня общественность предпочла бы осторожность резким движениям во внешней политике. Это играет на руку властям в большей степени, чем оппозиции, не только потому что лидеры правящей партии на всех этапах украинского конфликта повторяли, что Грузия должна быть очень осторожной, еще до выборов в США твердили, что вскоре после них война в Украине завершится, а также намекали на вероятную победу Трампа. Дело в том, что общественность проецирует призывы «не раскачивать лодку» и на внутреннюю политику в условиях, когда наступательный порыв оппозиции иссякает после длительной кампании уличных протестов, а ее наиболее важные партнеры в Брюсселе заняты осмыслением новых вызовов. Это способствует постепенному переключению политических сил и общественности с нынешней протестной кампании на октябрьские муниципальные выборы, что вполне устраивает «Грузинскую мечту». Ее лидеры, в том числе и председатель Парламента Шалва Папуашвили, время от времени «троллят» в сети своих европейских оппонентов, которые сегодня оказались в сложном положении, но делают это «без фанатизма» и, вероятно, не для того, чтобы их услышали в ЕС, но для удовлетворения местной национал-консервативной аудитории, которая очень плохо относится к европейским либеральным элитам.
Оппозиционеры находятся в более сложной ситуации. Они всегда уделяли значительное, а иногда и чрезмерное внимание установлению связей с влиятельными зарубежными игроками вне зависимости от их идеологических предпочтений, но после того, как политические конфликты на Западе обострились, не всем нравятся их попытки усидеть на всех стульях одновременно. Так, одна из руководителей Института Маккейна Лора Торнтон сочла неуместным восхваление Трампа со стороны грузинских друзей. Им трудно отвечать на вопросы о трениях между Брюсселем и Вашингтоном, особенно если в них присутствует упрощенная «футбольная логика»: «Кто выигрывает? За кого болеть?» и т. д. Такие факторы вынуждают их проявлять бóльшую осторожность, чем прежде. В нынешней нестабильной международной обстановке им, вероятно, придется (и в конечном счете это неплохо для них) сконцентрироваться на консолидации своего электората и работе «на земле», утешаясь звонкой фразой из романа Михаила Булгакова: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!». Постсоветские интеллигенты часто носятся с ней как с гимном, который прославляет независимость, а заодно и оправдывает инертность, и не всегда замечают, что она выворачивает наизнанку Нагорную проповедь («Просите и дано будет вам…»), но даже обнаружив это обстоятельство, стремятся проскользнуть мимо него, поскольку седативный эффект реплики Воланда огромен.
Путешествуя по постсоветским и восточноевропейским новостным порталам и форумам, можно обнаружить, что грузины реже других рассуждают о несправедливости гипотетического мирного соглашения. В том, что справедливость крайне редко и плохо сочетается с международными отношениями, жители Грузии неоднократно убеждались в ходе многосерийного российско-грузинского конфликта, да и вся история страны содержит десятки примеров фатального стечения обстоятельств – от монгольского нашествия до вторжения Тамерлана и последующего чередования попыток возрождения и новых катастроф. Возможно, из-за этого апелляции к (не)справедливости мироустройства воспринимаются в Грузии не так остро, как в других странах. Не исключено, что избыточные страдания индивида или сообщества парадоксальным образом подводят его к известному выводу Лейбница о том, что наблюдаемый нами мир реален потому, что оказался наилучшим из возможных, а баланс добра и зла в нем – оптимален. Каждый мыслитель, который мечтал о спасении погрязшего во зле человечества посредством просвещения и прогресса, считал своим долгом плюнуть в сторону Лейбница и растоптать его аргументы. И мало кто из друзей Украины сегодня рискнет доказывать, что мирное соглашение на основе упомянутых тезисов станет оптимальным или наилучшим из возможных, даже если он убежден, что продолжение войны приведет к худшим результатам и условиям для украинской стороны. Существуют определенные моральные ограничители, однако они позволяют не только проявить душевную чуткость, но и незаметно снять с себя ответственность.
В истории советско-финской войны был очень трагический этап – армия еще удерживала позиции, но Маннергейм видел, что ситуация ухудшается, и призывал политиков срочно искать выход: «На конечной стадии войны самым слабым местом был не недостаток материалов, а нехватка живой силы. Фронт растянулся, все имевшиеся войска уже были задействованы, и люди смертельно утомлены. Сможем ли мы противостоять противнику до того, как весенняя распутица даст нам несколько недель на передышку? На протяженном фронте, проходящем на труднопроходимой местности, это казалось вполне достижимым, но на главном театре военных действий, где способность к обороне была на грани срыва, отступление казалось неизбежным. А что будет потом? Сомнение в том, что западные державы смогут оказать нам помощь, становилось все более ясным, а когда ожидаемое нападение немцев на Францию станет фактом, то мы останемся совсем одни. До тех пор, пока армия не разбита и у нас имеется дипломатический козырь в виде угрозы интервенции со стороны западных держав, самый лучший выход из положения – постараться прекратить военные действия. Неодолимая сила нашего сопротивления была предпосылкой такого решения, которое сохранило бы независимость нашей страны и воспрепятствовало бы полному разгрому».
Кому-то, вероятно, покажется, что Финляндию с ее немногочисленным населением и небольшим расстоянием от границы до Виипури (Выборга) и Хельсинки нельзя сравнивать с Украиной и ее огромными пространствами, в которых будто бы растворяется российская пехота. Но сходство все же есть, поскольку вес обоих факторов, упомянутых финским главнокомандующим, вряд ли поднимется выше нынешнего значения. Героическая армия не разбита, но следует помнить, что во время войны бьются не армии, а государства (не шпаги, а дуэлянты), и силы Украины иссякают. Вместе с тем, если сегодня Вашингтон может принудить Путина к компромиссу (см. реплику Вэнса об экономических и военных рычагах), то в случае размежевания США и ЕС по украинскому вопросу на фоне продолжения боевых действий уменьшится значимость и этого фактора, следовательно, ухудшатся переговорные позиции Украины. Из сказанного не следует, что Киев должен немедленно принять хотя бы часть условий Путина, да и финны, наверное, могли продолжать сопротивление, отступая вглубь страны и уходя в леса, но они отвергли этот вариант из-за неизбежных огромных жертв, неприемлемых для малочисленной нации, и угрозы самому существованию государства. В конечном счете все упирается в проблему выбора, очень тяжелого, трагического, о котором никто не рискнет сказать, что он был наилучшим из возможных – разве что историки десятки лет спустя, когда затянутся раны и зарастут травой блиндажи.
Выражение «Самый темный час» (The Darkest Hour) использовалось в британской публицистике для описания ситуации с середины 1940-го до середины 1941-го. В СССР или США его связали бы с более поздним (на год-полтора) периодом, в Польше или Финляндии – с предшествующим. Оно описывает то, что нельзя выразить в точных цифрах – состояние государства и самоощущение общества на краю пропасти, перед лицом наступления озверевшего врага. В эти дни многим публикациям украинских авторов и сочувствующих им коллег в других странах сопутствует давящая пустота «самого темного часа», и далеко не всем покажутся уместными оптимистичные утверждения о том, что за ним всегда следует рассвет, хотя он действительно неизбежен. В противном случае этот мир не был бы лучшим из возможных и, вероятно, давно перестал бы существовать.
Мнения, высказанные в рубриках «Позиция» и «Блоги», передают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию редакции
Форум