Музей искусств Грузии вновь оказался в центре внимания. На этот раз его директор Ника Ахалбедашвили обратился к Научному фонду Руставели с просьбой отозвать финансирование, выделенное на 13 научно-исследовательских проектов. О том, что происходит с музеем, чего добивается Минкульт и как он изменился под руководством Теи Цулукиани, мы поговорили с нашем Гостем недели Сулханом Саладзе – экс-главой Ассоциации молодых юристов, входящим в инициативную группу по сохранению Музея искусств.
– Сулхан, вы представляете инициативную группу по сохранению Музея искусств. Само то, что возникла необходимость в ее создании, уже говорит о многом, и, исходя из того, что мы наблюдаем в последние месяцы, можно сказать, что масштабы проблемы разрослись. Но давайте начнем с этого: что угрожает музею?
Когда мы говорим о Музее искусств – это в целом политика, которую проводит Минкульт и нынешний менеджмент самого музея
– Если мы говорим о Музее искусств, у этой угрозы несколько слоев. Первый – это само здание, находящееся в аварийном состоянии. Это одно из особенных, уникальных зданий в Тбилиси. Второй – коллекции, хранящиеся в этом аварийном здании. Часть этих экспонатов нуждается в реставрации, восстановлении. И, естественно, для коллекций каждый день, проведенный в этом аварийном здании с нарушением современных условий хранения, – это проблема. Ну, и третье: когда мы говорим о Музее искусств – это в целом политика, которую проводит Минкульт и нынешний менеджмент самого музея. Все это вкупе создает очень большую проблему.
Вдобавок к этому речь идет также об увольнении людей, преследовании инакомыслия. Профессионалов, специалистов, которые годами работали там, у некоторых стаж измеряется десятками лет, – просто одним движением руки убирают из музейной системы. Здесь интересно и то, что в последнее время мы по большей части акцентируем внимание на этих увольнениях, реорганизации, хотя в то же время не надо забывать, что за все это время не было сделано ничего, что как-то связано со спасением здания музея и коллекций, хранящихся в нем. Одним словом, здесь несколько фронтов. И их количество только возрастает со временем, а проблемы так и остаются нерешенными.
– Последняя – это отказ директора Музея искусств от финансирования, выделенного Фондом Руставели на 13 научно-исследовательских проектов. С чем мы в данном случае имеем дело?
Это борьба против ученых, против молодых ученых, которые уже успели накопить опыт и сделать много важных дел
– Во всем этом круговороте, который мы наблюдаем, – один из серьезных вопросов, который добавился ко всему этому, – это борьба против ученых, против молодых ученых, которые уже успели накопить опыт и сделать много важных дел. Не стоит забывать, что это часть политики Минкульта. Эти 13 проектов – это не просто 13 проектов. Это отобранные Фондом Руставели проекты-победители. Они прошли самый важный фильтр для получения финансирования. Когда мы говорим, что Грузия – родина вина, и о множестве других открытий, которыми мы хвалимся перед всем миром, и в ряде случаев совершенно обоснованно, поскольку этому сопутствует и международное признание, – все это стоит на больших реформах, проведенных в Национальном музее, и труде, вложенном в это. И все это сегодня, можно сказать, поставлено под угрозу.
– Само объяснение директора Музея искусств Ники Ахалбедашвили об отказе от финансирования, который заявил, что причина заключается в том, что исследователи и глава Национального музея внесли заявку на участие в конкурсе без его ведома. Как можно рассматривать подобное разъяснение? В вашей практике вы слышали о чем-то подобном?
Те, кто мыслит иначе, задает критические вопросы и молча не повинуется (руководству), – для них места в музейной системе сегодня нет
– С подобной данностью мы не имели дела. Это невероятная история, когда Фонд Руставели, который, в принципе, единственный в Грузии крупный фонд, поддерживающий научно-исследовательскую деятельность, финансирует проект, и менеджмент (музея), часть которого, я говорю это со всей ответственностью, не имеющая представления о том, что такое эта деятельность, какова музейная специфика, заявляет, что они должны отказаться от этого финансирования. Я не буду сейчас уходить в узко правовые детали, но могу сказать, что с правовой точки зрения никаких нарушений (в подаче заявок на получение гранта) не было (…) Здесь также не стоит упускать из внимания, что вопросы, касающиеся грантового финансирования и исследовательской работы с музейными экспонатами, связаны с уволенными из музея сотрудниками, которых в реальности уволили, чтобы свести с ними счеты из-за инакомыслия, в определенных случаях ввиду политических мотивов. А то, что эти люди могли вернуться обратно в пространство музея и продолжить исследовательскую деятельность уже в качестве ученых, специалистов, а не как сотрудники музея – это органически неприемлемо для действующего министра культуры. Те, кто мыслит иначе, задает критические вопросы и молча не повинуется (руководству), – для них места в музейной системе сегодня нет.
– Эта атака на музей – я понимаю, что, к сожалению, здесь можно высказывать только лишь догадки, потому что на сегодня Минкульт стал одним из самых закрытых ведомств и для журналистов, и для правозащитников…
То, что происходит сейчас с Минкультом, который в принципе не должен быть таким закрытым, – это не Министерство обороны, не контрразведка, так что, по идее, оно должно быть самым открытым
– Одно то, что у министерства столько времени нет даже веб-страницы, – уже говорит о многом. Они ограничиваются социальными сетями, «Фейсбуком». И если не знать, что эта официальная страница ведомства, можно даже и не догадаться, что она принадлежит Минкульту. Там чаще можно увидеть некрологи и поздравления с днем рождения (деятелей культуры), чем какие-либо обсуждения важных вопросов. Такая закрытость связана с тем, что они не видят нужды – а в случае с Цулукиани, она делает специально, хоть и очень хорошо понимает, насколько важно слышать критические вопросы и давать на них аргументированные ответы, но эта закрытость означает, что так ты пытаешься избежать этого. Это означает, что ты отвечаешь только тем СМИ и той части общества, которой считаешь нужным, а не всей стране, различным общественным группам и медиа-средствам. Это свойственно государствам нашего типа. Но то, что происходит сейчас с Минкультом, который в принципе не должен быть таким закрытым, – это не Министерство обороны, не контрразведка, так что, по идее, оно должно быть самым открытым. Мы говорим о ведомстве, бюджет которого составляет 354 миллиона лари, а во всей его системе работает более 6900 человек. И вот руководитель такого большого ведомства не считает себя обязанным отчитываться перед обществом и постоянно осуществляет нападки на ученых, на людей, придерживающихся другого мнения, много сделавших для этой страны.
– Можно сказать, что эту закрытость в Минкульт привнесла Цулукиани? Минюст под ее руководством, по ряду исследований, был одним из самых закрытых ведомств в стране.
– У меня лично был опыт – Минюст, когда Цулукиани его возглавляла, на заявления, отправленные туда в январе-феврале, отвечал в ноябре и октябре. И это происходило для того, чтобы в декабрьский отчет не попадало, что они не выдали информацию. Я могу прямо сказать, что многое из того, что она делает с Национальным музеем, – незаконно. Ее не интересует, что написано в законе, не интересует, что такое стандарты, что такое хорошее управление. Для нее самое главное, чтобы все было так, как она сама считает нужным.
– А мы в то же время, не знаем, что в конечном счете будет со зданием музея, куда эвакуируют экспонаты, когда, как…
Есть люди, обладающие определенными рычагами, которые необходимо использовать. Именно поэтому в нашем сегодняшнем заявлении мы обращались к парламенту, а не к Тее Цулукиани, чтобы она оставила музей в покое
– Да, ничего этого мы не знаем. Я больше скажу: совершенно случайно (…) мы узнали, что, оказывается, тот план эвакуации, – я имею в виду план от 15 июля, – 10 сентября Тея Цулукиани заменила. И вот этот план от 10 сентября уже никто не видел – что она в него вписала и как. И, несмотря на это, приказ от 15 июля они использовали для осуществления упрощенных закупок. Другими словами, на руках у них был приказ, не имеющий юридической силы, но его использовали в качестве основания для коммуникации Минкульта с другими госструктурами о необходимости осуществления упрощенных закупок. Это и есть точный образ того ведомства и того менеджмента, который Тея Цулукиани сегодня предлагает нам. К сожалению, каких-то разумных ожиданий у нас сейчас быть не может, что Цулукиани однажды проснется и по-другому посмотрит на этот мир, на сферу культуры. Поэтому наша инициативная группа полагает, что, если кто-то и может сейчас сыграть в этом процессе какую-то роль, – это парламент Грузии. Конечно, у нас нет ожиданий, что они ночами не спят и только о том и думают, как (позвать) Цулукиани в парламент, чтобы она пришла и ответила на вопросы. Но там есть люди, обладающие определенными рычагами, которые необходимо использовать. Именно поэтому в нашем сегодняшнем заявлении мы обращались к парламенту, а не к Тее Цулукиани, чтобы она оставила музей в покое.
