Я не могу точно назвать тот день и час, когда мой, казалось бы, безграничный оптимизм и вера, что все не напрасно, все можно преодолеть, вынести и выйти к свету, иссяк и уступил место равнодушию.
Наверное, определенного дня и не было, происходило это подспудно. Просто, поняв, что равнодушие с ноткой безадресной злости тянется у меня уже довольно давно, я не мог дальше отмахиваться от вопроса, откуда это взялось и что дальше?
Политикой я никогда не интересовался, виноватых не искал, поскольку мне хорошо известно, что есть люди, полезные любому миру, и есть другие, абсолютно бесполезные или вредные, прикрывающие этот факт какими- то пафосными ярлыками.
– Чем вы занимаетесь?
– Я – политик.
В происходящем в последние два года я видел прежде всего испытание, которое нужно преодолеть, стараясь не растерять человеческого облика
Разъяснение это необходимо, чтобы стало ясно, в происходящем в последние два года я видел прежде всего испытание, которое нужно преодолеть, стараясь не растерять человеческого облика. А преодолевши, просто вернуться к своим обычным делам. Потому я вместе с другими прятался от обстрелов, искал воду, еду, деньги, стараясь по мере своих сил не только выжить, но и быть полезным другим людям, которые нуждались в поддержке.
Нужны деятели кино, дизайнеры, композиторы и молодые, неиспорченные стереотипами журналисты, которые верят в посыл
И вот настал «почти мир», всеобщее счастье, а у некоторых даже процветание. Новая жизнь. Этой жизни нужны министры, футбольные тренеры, профсоюзные деятели, которые поедут в Вену или в Аргентину на съезд профсоюзов. Нужны деятели кино, дизайнеры, композиторы и молодые, неиспорченные стереотипами журналисты, которые верят в посыл, что «объемное освещение событий невозможно, поскольку идет война, и давать полную картину событий – это означает снабжать врагов оружием» (с). (На что я ответил бы словами военного журналиста Э. Хемингуэя, что война – всегда).
Теоретически, этой жизни нужны школьники, студенты и новорожденные. Поскольку их существование, и только оно, доказывает, что у региона есть будущее. В доме ветеранов будущего нет, противоположного пока никто не доказал.
Помогала мне выжить не Российская Федерация, а частные лица, мои друзья. Жители Украины, России, Германии...
Но, по всем признакам, я этой жизни не нужен. Я – не ополченец, не футбольный тренер и не претендую на должность министра, в справедливом предположении, что претендентов хватает без меня. Я не новорожденный, и моей фотографией не украсишь первую полосу местной газеты в сопровождении какого-нибудь жизнеутверждающего заголовка. Я не школьник, и меня не повезут в летний лагерь играть в военно-патриотическую игру или в Нижний Новгород на экскурсию (фото и видео прилагаются). С моей персоной невозможно связать историю о том, что у Луганска есть будущее или о том, как Россия помогает «молодой республике». Помогала мне выжить не Российская Федерация, а частные лица, мои друзья. Жители Украины, России, Германии...
Новорожденный коллектив одной организации прямым текстом сказал мне, что я лишний, и если меня не будет, то их гуманитарный паек вырастет на некоторое число пунктов
Все мои попытки устроиться на работу в «ЛНР» закончились полным обломом. До трагедий, к счастью, не дошло, но был случай, когда новорожденный коллектив одной организации прямым текстом сказал мне, что я лишний, и если меня не будет, то их гуманитарный паек вырастет на некоторое число пунктов, так что мне лучше уйти. Позитивный человек, разумеется, не застревает на таких историях, а производит на их месте новые, позитивные. Стакан наполовину пуст или наполовину полон? Кто сказал, что деятельный человек не может долить туда воды, чтобы он был полон совершенно?
Я мог бы пройти нудную, длинную процедуру лицензирования, и открыть кабинет психологической помощи, например. Что меня останавливает? То, что большинству из тех, кому в Луганске сейчас нужна такая помощь, нечем платить.
Но и это для меня пустяк. Я могу оказывать такую помощь и на бесплатной основе. Пока добрые люди не стукнут на меня в какую-нибудь службу проверки частных предпринимателей и мне, будем верить, сначала в мягкой форме не объяснят, что по новым правилам только чтобы сказать пациенту «Здравствуйте», мне нужно изучить новую законодательную базу и сертифицироваться в сертификационном центре, которым руководит… – о, какая встреча! – мой собственный пациент, которого я лечил от запущенного расстройства личности лет пять тому назад. (Я просто предполагаю такую возможность. Всякое совпадение следует считать случайным.)
И все же никто не отменял старого правила: «Кто хочет работать, ищет способ, кто не хочет, ищет причины».
Да, в Луганске кадровый голод. И одновременно – безработица. Как это понять?
Я совершенно не против принять посильное участие в строительстве дивного нового мира. Но, конечно же, не в условиях, когда вопрос участия – это вопрос того, будет ли делиться крошечная гуманитарная помощь на девять (без меня) или десять (вместе со мною) строителей. А вопрос, похоже, стоит именно так. Пусть сегодня это уже не продуктовый паек, а настоящая зарплата из денег. Да, в Луганске кадровый голод. И одновременно – безработица. Как это понять?
Понять проще простого. Потенциальный работодатель прекрасно понимает, что он может выбирать. Может вообще не торопиться нанять сотрудника, потому что завтра придет другой кандидат, который будет лучше, полезнее и надежнее. Не будет болтать лишнего, просить прибавки, иметь какие-то завышенные ожидания. Будет рад малому. Будет понимать, что можно и чего нельзя делать, без слов. Потому что понимают далеко не все.
Например, знакомый, отсутствовавший в городе почти два года, не считая кратких наездов, наконец вернулся окончательно. Его взяли на новую работу. Очень скоро ему стало казаться, что сотрудники относятся к нему предвзято. Если шел общий разговор, а он входил в комнату, все умолкали. Я посмеялся и сказал, что сейчас вообще не принято болтать зря, тем более в присутствии людей, которых совсем не знаешь. О том, что «понаехавших» не очень жалуют «ветераны», говорить не стал из сострадания. Знакомый заявил, что потрясен ничтожной зарплатой. Я оповестил его, как луганские бюджетники полгода не видели никакой зарплаты и получали зарплату продуктовым пайком… Подумал, надолго ли хватит этой сангвинической жизнерадостности, которую товарищ сберег в Крыму, потом в долгих гостях у близких родственников в Краснодаре…
Вера в возможность новой жизни, это, конечно, в большинстве случаев не только вопрос позитива, сколько вопрос преобладания детской непосредственности над желанием видеть всю сумму фактов. В быту это называют «розовые очки». В клинике называют по-другому. Ну, и иерархия мотивов – дело не последнее. Многие счастливы уже тем, что у них в огороде поспели помидоры, чего еще надо?
Что мне мешает думать, что наша жизнь, после опускания ее в кипяток, преобразилась и стала лучше, краше и в ней открылись новые, прекрасные дороги, и для меня тоже?
1. Появление в телевизоре тех лиц, которые мелькали там и до войны. При этом потрясает чудесная способность некоторых телеграждан на своем жизненном пути побывать и ярым сторонником Украинской Украины, и, впоследствии – не менее настойчивым поклонником «ЛНР».
2. Приватизация под соусом войны даже того, что не додумались приватизировать прежде, например, «культуры». «Союз писателей ЛНР», например, объявил борьбу ни на жизнь, а на смерть с «графоманами», то есть со всеми, кто вознамерится писать о войне без одобрения совета «экспертов», из числа членов «Союза писателей ЛНР».
3. Возвращение большей части беженцев не столь в связи с тоской по родине, сколь с перегруженностью процедуры получения даже статуса беженца и временной регистрации, не говоря уже о российском гражданстве, невозможностью найти полноценную работу в РФ. Что наводит на мысль, что родину не выбирают, во всяком случае, элемент личной воли в выборе в нашем случае меркнет перед лицом решений Больших людей. Тем самым рост населения в «ЛНР» – величина, управляемая вручную.
4. Ну и да. Величайшим злом ХХI века я считаю не «неправильную национальность» и вытекающие из нее «неправильные мысли, песни и чувства», а капитализм. Не норвежский, который куда больше похож на развитой социализм, а наш, местный, родной. В нашем случае – усиленный «обстоятельствами».
То есть магазин, до потолка набитый жратвой, у которого есть определенный, конкретный владелец, в городе, где купить эту жратву может, от силы один процент населения. Притом, что действительно война не окончена и деваться этим 99 процентам совершенно некуда.
Пенсия у инвалида детства в Луганске равна зарплате врача, который лечит этого инвалида и еще тысячу ему подобных от роддома до появления правнуков
А так-то да. Общество равных возможностей. И пенсия у инвалида детства в Луганске равна зарплате врача, который лечит этого инвалида и еще тысячу ему подобных от роддома до появления правнуков. Правнуков инвалида, конечно.
Впрочем, в Луганске нет пенсий. Все выплаты называются «социальные пособия».
Петр Иванов, психолог, город Луганск
Думки, висловлені в рубриці «Листи з окупованого Донбасу», передають погляди самих авторів і не конче відображають позицію Радіо Свобод
Надсилайте ваші листи: DonbasLysty@rferl.org
