470 лет назад, 24 июня 1547 года, великий пожар уничтожил треть Москвы, спровоцировал бунт черни и заставил юного царя Ивана IV горько каяться в грехах. Стихия сделала его тогда Иваном Милостивым, и лишь позднее он превратился в Грозного.

XVI век на Руси отличался "повышенной экстремальностью природных явлений", пишут в своем климатологическом исследовании русских летописей Евгений Борисенков и Василий Посецкий. На Земле наступила вторая фаза Малого ледникого периода: зимы в Европе стали мягче, но засухи и набеги саранчи повторялись каждые три-четыре года. Сухая, жаркая погода в сочетании с ураганным ветром и явилась причиной небывалого пожара Москвы.

Николай Карамзин в "Истории государства Российского" не жалеет ярких красок:

Вся Москва представила зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезли, каменные распались, железо рдело как в горнице, медь текла. Рев бури, треск огня, и вопль людей от времени до времени был, заглушаем взрывами пороха, хранившегося в Кремле и других частях города. Спасали единственно жизнь: богатство праведное и неправедное гибло.

Это почти дословный перевод на современный Карамзину русский язык повести "О великом и сугубом пожаре и о милостивом защищении, иже на воздусе заступлением пречистые Богородицы", написанной в буквальном смысле по горячим следам кем-то из окружения тогдашнего митрополита Макария. В причинах бедствия ни автор повести, ни его современники не сомневались: разумеется, это кара Божья. Главными виновниками повествователь считает алчных и властолюбивых бояр:

И вместо, еже любити правду и любовь, в ненависть уклонишася, и кождо их различных санов желающе, и ничто же получаху, но обаче на мало время. И нача в них быти самолюбие, и неправда, и желание на восхищение чужаго имения. И воздвигоша крамолу велию, желающе себе властолюбия. Друг друга лукавством не токмо в заточение посылаху, и в темницах затворяху, и юзами облогаху, но и самой смерти предаваху... И от похищения чюжаго имения домы их исполнишася, и сокровища их направеднаго богатества умножишася.

(Юзы – это узы; в данном случае – оковы, кандалы.)

"Сгорело 1700 человек, кроме младенцев, – сообщает Карамзин. – Утешителей не было: царь с вельможами удалился в село Воробьево, как бы для того, чтобы не слыхать и не видать народного отчаяния".

Ивану шел в то время восемнадцатый год. Он вырос сиротой и в раннем детстве часто терпел притеснения от царедворцев. Сергей Соловьев считает, что раннее сиротство и дурное воспитание испортило царя, исказило прекрасные от рождения черты:

Окруженный людьми, которые в своих стремлениях не обращали на него никакого внимания, оскорбляли его, в своих борьбах не щадили друг друга, позволяли себе в его глазах насильственные поступки, Иоанн привык не обращать внимания на интересы других, привык не уважать человеческого достоинства, не уважать жизни человека. Пренебрегали развитием хороших склонностей ребенка, подавлением дурных, позволяли ему предаваться чувственным, животным стремлениям, потворствовали ему, хвалили за то, за что надобно было порицать...

17 лет он венчался на царство, а вскоре – за полгода до пожара – в первый раз женился. Царицу Анастасию Романовну народная молва наградила всеми мыслимыми достоинствами. Летописец сообщает, что "предобрая Анастасия наставляла и приводила Иоанна на всякия добродетели".

Государственными делами юный царь себя не утруждал, зато любил карать и миловать – по выражению Карамзина, "играл, так сказать, милостями и опалами". Его всесильными наместниками были родственники его матери князья Глинские, возбуждавшие ненависть прочего боярства.

Соперники Глинских, говорит Карамзин, "составили заговор; а народ, несчастием расположенный к исступлению злобы и к мятежу, охотно сделался их орудием". Ивану рассказали, что пожар на Москве учинился злым волшебством чародеев. Царь удивился и велел начать розыск. Розыск производили оригинально. На пятый после пожара день бояре приехали в Кремль, собрали народ на площади перед Успенским собором и спросили его, кто поджег Москву. В толпе закричали: "Княгиня Анна Глинская с своими детьми волхвовала: вынимала сердца человеческие, да клала в воду, да тою водою, ездя по Москве, кропила, оттого Москва и выгорела!"

Сергей Соловьев объясняет:

Черные люди (то есть чернь, податное население. – В. А.) говорили это потому, что Глинские были у государя в приближении и жаловании, от людей их черным людям насильство и грабеж, а Глинские людей своих не унимали.

Князь Юрий Глинский стоял тут же на площади. Он осознал смертельную опасность и попытался укрыться в соборе. Но толпа выволокла его из Кремля и убила. Начался бунт, жертвами которого стала челядь Глинских. Их имущество было разграблено. Наконец, толпа явилась в Воробьево и потребовала от царя выдать ей на расправу его бабку Анну Глинскую. Ее в это время не было ни в Москве, ни в Воробьеве. Толпу едва уговорили разойтись. Но зачинщиков запомнили и впоследствии казнили.

В этот момент отчаяния и беспомощности в царе произошел духовный переворот. Карамзин пишет об этом так:

В сие ужасное время, когда юный Царь трепетал в Воробьевском дворце своем, а добродетельная Анастасия молилась, явился там какой-то удивительный муж, именем Сильвестр, саном иерей... приближился к Иоанну с подъятым, угрожающим перстом, с видом Пророка, и гласомъ убедительным возвестил ему, что суд Божий гремит над главою Царя легкомысленного и злострастного.

О своем преображении писал и сам Иван:

Не понимал я, что Господь наказывает меня великими казнями, и не покаялся, но сам угнетал бедных христиан всяким насилием. Господь наказывал меня за грехи то потопом, то мором, и все я не каялся, наконец Бог наслал великие пожары, и вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой, умилился я и познал свои согрешения.

Заговорщики, погубившие Глинских, не достигли своей цели. Самыми доверенными приближенными царя стали после пожара священник Сильвестр и окольничий Алексей Адашев, человек скромного происхождения. Вместе с князем Андреем Курбским Адашев и Сильвестр составили "Избранную раду" – ближний круг политиков-реформаторов. Боярское правление на Руси кончилось. Под влиянием "Избранной рады" Иван IV провел судебную реформу, реформы государственной и военной службы, созвал Земский собор...

Новым поворотным пунктом царствования стала тяжкая болезнь самодержца в 1553 году, по возвращении из казанского похода. Сергей Эйзенштейн в своем фильме изображает недуг Ивана как притворство и уловку. Но историк Сергей Соловьев полагает, что царь и впрямь был при смерти. Лежа на смертном одре, он велел боярам целовать крест на верность своему сыну Димитрию, дабы царский венец не перешел к двоюродному брату Ивана Владимиру Старицкому.

Целование креста было настолько ответственным шагом, что даже истинные соратники царя не нашли в себе сил кривить душой. "Сын твой еще в пеленках, а владеть нами будут Захарьины", – будто бы сказал Ивану окольничий Федор Адашев, отец Алексея Адашева. Сильвестр тоже склонялся в пользу Владимира Старицкого.

Умер не царь, а его сын (не тот Димитрий, сын Марии Нагой, который впоследствии "чудесно спасся", а первенец, которому не было и восьми месяцев). По выздоровлении, говорит Соловьев, "тяжелые чувства затаились пока на дне души" царя. Иван охладел к реформам. В его сердце поселились подозрительность и мстительность. Подлинная или мнимая, болезнь царя проложила бесповоротный рубеж в истории России.

А в августе 1560 года, и тоже после пожара Москвы, скончалась совсем еще молодая царица. Есть версия – в которую верил Иван, – что Анастасию отравили. Царь был безутешен. "Он стенал и рвался, – рассказывает Карамзин, – один Митрополит, сам обливаясь слезами, дерзал напоминать ему о твердости Христианина… Но еще не знали, что Анастасия унесла с собою в могилу! Здесь конец счастливых дней Иоанна и России: ибо он лишился не только супруги, но и добродетели".

"Что было бы, – риторически вопрошал философ и историк Георгий Федотов, – если бы "ближней раде" Адашевых, Сильвестров и Курбских, опираясь на земский собор, удалось начать эру русского представительного строя?"

Вместо представительного строя Русь получила опричнину.

Теория о том, что стихийное бедствие – наказание за грехи, благополучно дожила до наших дней. Американский проповедник-фундаменталист Пэт Робертсон объяснял гневом Божьим разрушительный ураган "Катрина" – он будто бы ниспослан Америке как наказание за гомосексуализм и аборты. После катастрофического цунами, постигшего Японию, публицист Елена Ямпольская, тогда заместитель главного редактора "Известий", а ныне депутат Госдумы, написала, что это наказание японцам за их "русофобию":

Бог хранит Россию от внешних "наездов". Защищает от притязаний, которые выплескиваются через край – из области разумного в сферу чистого нахальства. Унижать Россию не рекомендуется.

С ней всецело согласился кинорежиссер Никита Михалков:

Все связано. И постоянное использование, унижение окружающего мира – оно приводит к тому, что Господь говорит: "Ребята, вы чего? Вы чего делаете?" И посылает бедным японцам девятибалльное землетрясение с цунами, с реактором.

Многим не чужд подобный взгляд и на беды России – мол, "забытая Богом" страна терпит за свой атеизм.

В XVIII веке европейские просветители скрестили перья с христианскими обскурантистами по случаю Лиссабонского землетрясения 1755 года. Вольтер написал тогда "Поэму на разрушение Лиссабона", в которой спорил с концепцией наказания свыше:

Обманутый мудрец, кричишь ты: всё полезно;
Приди, взгляни на сей опустошенный град,
На сей несчастный прах отцов, и жен, и чад...
Их томный слыша вопль в подземной там стране,
Курящийся зря пепл, не скажешь ли ты мне,
Что должно было так, чтоб град сей был несчастен,
И нужно то Творцу, который благ и властен?
Иль скажешь ты, смотря на трупы бедных сих,
Что Бог отмщает им за беззаконья их.
Сии безгрешные младенцы чем виновны,
В объятьях матерьних лия потоки кровны!
Отменно ль согрешил сей град и принял суд?
Париж и Лондон цел, где в роскошах живут;
Здесь гибнет Лиссабон, а там пиры всегдашны.

(Перевод Ипполита Богдановича)

А в романе "Кандид" вольтеровский герой высказывает мысль, по-русски лучше всего выраженную фразой "не согрешишь – не покаешься":

– Я усерднейше прошу прощения у вашей милости, – отвечал Панглос еще более вежливо, – но без падения человека и проклятия не мог бы существовать этот лучший из возможных миров.

"Дым отечества", "родное пепелище", "мировой пожар раздуем"... Это русская беда и русский символ. Что ни лето – тянет гарью...

410 лет назад, 26 апреля 1607 года, на американский берег сошли первые английские поселенцы. Этой экспедиции суждено было положить начало стране, которая сегодня называется Соединенные Штаты Америки.

Англия (с начала XVIII века – Британское королевство) занялась освоением Западного полушария позже португальцев, испанцев и французов. В 1584 году королева Елизавета I пожаловала мореплавателю, пирату, поэту, царедворцу и своему фавориту сэру Уолтеру Рэли хартию на управление территорией в Северной Америке в радиусе 600 миль от первого поселения, которое ему предстояло основать. Доля королевы от добытого в недрах колонии золота и серебра составляла одну пятую. Рэли в том же году снарядил экспедицию, которая обследовала замысловато изрезанную береговую линию нынешней Северной Каролины. В честь королевы-девственницы атлантическое побережье Америки от Ньюфаундленда до Флориды Рэли назвал Виргинией.

Однако основать поселение ему не удалось. Это сделала экспедиция Джона Уайта тремя годами позже. Остров Роанок, отделенный от океана длинной песчаной косой, казался удачным выбором. Уайт вернулся лишь на четвертый год – и не нашел в поселке ни единого человека. Никаких признаков внешнего нападения или какой другой беды в поселке не обнаружили. Судя по всему, жители покинули его по собственной воле, они забрали с собой все инструменты, припасы, утварь, орудия и оружие. Но почему они не оставили никакого сообщения?

Исчезновение колонистов Роанока остается одной из исторических загадок.

В 1603 году Елизавета отдала Богу душу, а Уолтер Рэли угодил в Тауэр по обвинению в заговоре против нового короля Якова I. Однако этот монарх идею освоения Нового Света поддержал. В 1606 году он учредил Плимутскую и Лондонскую Виргинские компании – акционерные общества "дворян, джентльменов и купцов". Они и финансировали предприятие.

Новую экспедицию возглавил Кристофер Ньюпорт – один из лучших капитанов королевского военно-морского флота. На борту трех кораблей в Америку плыли 108 человек, все мужчины. Список пассажиров делится на джентльменов, коих насчитывалось 48 персон, и работников. Был, как водится, и испанский шпион (его донесение впоследствии обнаружилось среди бумаг Тайного совета Испании).

Одним из пассажиров-джентльменов был Джон Смит. Судьба уготовила ему особую роль в истории британской колонизации Америки. Происхождения он был невысокого. Сын крестьянина-йомена, он не пожелал возделывать землю и в 15 лет ушел с котомкой из дома. Его профессией стало ремесло наемного солдата. В бою с турками он был ранен и попал в плен, что означало рабство. Рабов-европейцев турки освобождали за выкуп, но Смита выкупать было некому, и он бежал. С превеликими приключениями он добрался до Англии и тут узнал о готовящейся экспедиции в Америку.

На сей раз участники экспедиции высадились на берег севернее Роанока. Поднялись по одной из многочисленных рек, впадающих в залив, называющийся сегодня Чезапикским, на 40 миль против течения и на речном острове заложили поселение. Поселок назвали в честь короля Якова Джеймстауном.

Почти сразу же на лагерь напали туземцы. 10 человек были ранены, двое убиты. Нападавших образумил только выстрел из пушки. Но тонкий звон индейской стрелы стал постоянным звуковым сопровождением ежедневной битвы поселенцев за выживание.

На короля Якова весть об основании колонии не произвела особого впечатления: он желал улучшения отношений с Мадридом и готов был ради этого махнуть рукой на Виргинию. Испанского посла в Лондоне дона Педро де Суньигу эти события, напротив, чрезвычайно беспокоили, он настойчиво добивался аудиенции у короля. О беседе с Яковом Суньига подробно отчитался в послании своему королю Филиппу III:

"Затем я сказал ему, что Ваше Величество приказали мне уведомить его, сколь противоречит доброй дружбе и братским чувствам то обстоятельство, что его подданные дерзают колонизировать Виргинию, тогда как это часть Испанских Индий, и эту дерзость должно считать предосудительной".

Король же Яков, в изложении посла, заявил, что его подданные предприняли вояж на свой собственный страх и риск, и если они будут наказаны за это, никаких претензий с его стороны не последует. После такого ответа Суньига стал убеждать Филиппа, что следует, пока не поздно, захватить Джеймстаун и перебить его обитателей.

В декабре 1607 года Джон Смит угодил в плен к индейцам. Обращались с ним хорошо. Он провел в индейской деревне почти месяц. Наконец Смит предстал перед великим вождем – грозным Паухэтаном. На самом деле его звали Вахунсонакук, а "паухэтаны" – название главного племени индейского союза. Но когда это выяснилось, переименовывать вождя было поздно – он уже вошел в литературу под неправильным именем.

В течение предшествовавших 30 лет паухэтаны с исключительной беспощадностью подчиняли себе окрестные племена. Общественное устройство союза было всецело приспособлено к военным целям. Теперь перед паухэтанами стояла стратегическая задача – получить контроль над распространением на своей территории товаров, которые будут ввозить англичане. "Едва ли могучий Паухэтан мог сомневаться, что сможет уничтожить 104 англичан, весной 1607 года прибывших на реку Джеймс на трех маленьких судах", – пишет в книге "Тропы войны" американский историк Иан Стил.

Паухэтан стал убеждать Смита, что англичанам надо поселиться на других, далеких землях, и тогда он окажет им полное содействие и покровительство. Похоже, великий вождь предложил колонистам вступить в союз племен на правах вассалов.

А затем вдруг произошло нечто, что Смит описывает как свою несостоявшуюся казнь. Его положили навзничь головой на плоский камень. Воины приготовились по знаку Паухэтана обрушить на череп Смита удары палиц. Смита, по его словам, спасла дочь вождя, в которой проснулось милосердие. Она бросилась к капитану и обхватила его голову руками. Отец внял мольбам дочери и помиловал пленника.

Девочку звали Покахонтас. В тот момент ей было 12 лет.

Современные специалисты считают эту сцену ритуалом инициации: после символического убийства и повторного рождения англичанин стал для вождя братом, а для Покахонтас – приемным отцом.

О любовном романе или дружбе Смита и Покахонтас не сохранилось никаких надежных сведений. Известно, что через год после их первой встречи Покахонтас спасла колонию – она рассказала Смиту, что ее отец готовит нападение на Джеймстаун.

Зима 1609/1610 года оказалась самой страшной в истории Джеймстауна. В форте случился пожар, уничтоживший склад провианта. Флотилия из восьми кораблей, отправленная Лондонской Виргинской компанией, попала в жестокий шторм. Флагман Sea Venture потерпел крушение близ Бермуд. (Это событие легко в основу фабулы шекспировской "Бури".) Остальные добрались до Джеймстауна, но привезли лишь новых едоков – все съестные припасы утонули вместе с флагманом. В довершение несчастий Смит получил сильные ожоги при случайном взрыве мешка с порохом и был отправлен на лечение в Англию.

В Джеймстауне начался невыносимый голод. Когда в мае 1610 года спасшиеся после кораблекрушения наконец добрались до колонии, из 500 колонистов в живых оставалось менее сотни.

В романтических беллетризованных версиях истории Покахонтас говорится о том, как она скучала и страдала, лишившись Смита. Но достоверных данных на эту тему не имеется. В 1613 году капитан Сэмюэль Аргалл во время плавания вверх по реке Потомак узнал, что Покахонтас гостит в близлежащей деревне, и пленил юную индианку. Он рассчитывал обменять свою заложницу на англичан, томившихся в индейском плену.

О дальнейшем рассказывает сам Дэйл:

"Дочь царя сошла на берег и сказала им, что если бы ее отец любил ее, он не стал бы дорожить ею меньше, чем он дорожит шпагами, мушкетами и топорами, а потому она остается с англичанами, которые любят ее".

Пленные – семь человек – вернулись. Дочь вождя поселилась в Джеймстауне, надела европейское платье и крестилась именем Ребекка. Вскоре у нее начался бурный роман с одним из колонистов – молодым вдовцом Джоном Рольфом.

Схоронив жену, не выдержавшую тягот виргинской жизни, Рольф пораскинул мозгами и занялся выращиванием табака, разбив плантацию по соседству с фортом. Испания, владевшая колониями с более теплым и мягким климатом, была в то время монопольным импортером табака в Европу, где курение входило в моду в светском обществе. Рольф занялся селекцией и вывел свой сорт с уникальным ароматом. Виргинский табак произвел сенсацию в Европе.

В апреле 1614 года Рольф обвенчался с Ребеккой. В положенный срок у них родился сын Томас. В 1616 году все семейство с первым коммерческим грузом табака отправилось в Англию.

Для Лондонской Виргинской компании эта поездка была, как сказали бы сегодня, пиар-акцией. Покахонтас олицетворяла цивилизаторскую миссию Англии на американском континенте, была живым примером того, что дикари-язычники вполне поддаются культурной ассимиляции.

Джон Смит после выздоровления долго не мог найти себе применения. Пытаясь заинтересовать соотечественников своими проектами, он писал записки об экономических выгодах Виргинии:

"Я не такой простак, чтобы считать, что какой-либо иной мотив кроме богатства сможет когда-либо создать здесь сообщество, или побудить людей оторваться от легкой и веселой жизни дома и поселиться в Новой Англии, чтобы осуществлять цели, о которых я говорил. И чтобы кто-нибудь не подумал, что почва здесь непригодна, хотя и такое можно преодолеть трудом и прилежанием, я скажу: я убедился, что люди, которые предаются бесцельным удовольствиям, прилагают в Англии значительно больше усилий для достижения желаемого, нежели мне стоит здесь приобрести достаточное богатство. И при этом, я полагаю, они не ощущают даже половины того удовлетворения, потому что наши удовольствия связаны здесь с приобретением, а в Англии – с потерей и издержками".

Наконец в 1614 году он возглавил экспедицию из двух небольших суденышек. Смит исследовал и нанес на карту территории, которые назвал Новой Англией. Именно здесь бросили якорь в 1620 году отцы-пилигримы на корабле "Мэйфлауэр".

В тот момент, когда в Лондон приехали супруги Рольф, Смиту было не до сентиментальных встреч: он пребывал в хлопотах, готовил новое плавание по тому же маршруту. Смит слышал об успехе Покахонтас в свете. Он все же выбрал время и приехал с визитом вежливости. Они не виделись семь лет. Говорить было, в сущности, не о чем.

Остаток жизни Джон Смит провел в литературных занятиях, оставив потомству подробнейшее описание своих приключений.

Весной 1617 года Рольфы собрались в обратную дорогу. Но Покахонтас больше не суждено было увидеть родные места. Она заболела – по всей видимости, туберкулезом или пневмонией, и скоропостижно скончалась. Похоронив жену, дважды вдовец отправился в обратный вояж, оставив сына в Англии.

Джон Рольф умер в 1622 году при неясных обстоятельствах. Его сын Томас Рольф вернулся в виргинское имение отца. Он женился на англичанке и дал начало роду, с которым связывают свои корни некоторые знатные виргинские семейства. В частности, потомками Рольфа считали себя первые леди Эдит Вильсон и Нэнси Рейган.

В Виргинии и зародилась американская демократия. Здесь еще в 1618 году появилось первое в Северной Америке представительное учреждение – генеральная ассамблея. Виргинцами были восемь президентов США. В Виргинии была одержана победа в решающем сражении Войны за независимость – битве при Йорктауне. От Джеймстауна до Йорктауна менее 20 миль по прекрасной дороге. Но этот путь был долгим и тяжким. Он поистине выстрадан.