230 лет назад, 31 мая 1786 года, в Париже был оглашен приговор суда по делу о королевском ожерелье. Эта история в свое время взбудоражила всю Европу и, по общему мнению, приблизила революцию. Между тем важнейшие обстоятельства этого сюжета покрыты тайной по сей день. Распространена легенда, что следы пропавшего ожерелья следует искать в Крыму и его похитительница по сей день пугает отдыхающих в "Артеке" в виде приведения. Но так ли это на самом деле?

Продолжение истории, начало читайте здесь.

Французский литератор Луи Бертрен, которого судьба с детства связала с Крымом, живо интересовался историей полуострова и собирал любопытные сведения о своих соотечественниках, в разное время и по разным причинам поселившихся там. Однажды пожилая француженка поведала ему, что в Крыму доживала свой век графиня Жанна де Ламотт.

Вскоре он услышал от гончара-армянина в Старом Крыму другой поразивший его рассказ:

Здесь жила госпожа Гаше, бывшая французская королева, укравшая, кажется, какое-то ожерелье у себя на родине. Я был еще совсем маленьким, и она часто звала меня к себе, чтобы поиграть при солнечном свете с огромным бриллиантом на золотой цепочке, которую она крутила перед моими глазами. Я был восхищен и жмурился от этого блеска… Когда она умерла, а умерла она здесь, и ее начали раздевать, чтобы омыть тело по здешним обычаям, то заметили на ее плечах следы двух слабо различимых букв.

А потом в Гурзуфе, сидя под платаном, "где Пушкин написал, кажется, несколько своих лучших стихотворений", он услышал от татарина:

В нескольких верстах отсюда, в Артеке есть дом, где жила госпожа Гаше, женщина, укравшая у своей королевы прекрасное ожерелье. Когда она умерла, на ее спине обнаружили две большие буквы.

Бертрен загорелся желанием раскрыть тайну некогда знаменитой похитительницы королевского ожерелья. В том, что здесь кроется тайна, он не сомневался. Бертрен пишет, что он "проникся серьезностью по отношению к этим удивительно сочетающимся между собой свидетельствам трех людей разной национальности, разного уровня воспитания, живущих в разных точках Крыма, которые однажды без всякой задней мысли, не сговариваясь, рассказали мне об одном и том же событии, происшедшем в эпоху, когда, повторюсь еще раз, Крым в основном заселяли беззаботные греческие рыбаки и татары".

Мысль о том, что все версии рассказы исходят из одного источника, ему почему-то не пришла в голову. Впоследствии в своем сочинении о приключениях графини в России он напустил в этот сюжет дополнительного тумана. А в 1882 году в "Русском архиве" появились воспоминания Марии Боде, окончательно убедившие его в том, что легенда о мадам Гоше имеет реальные основания.

Писательница была дочерью Александра Карловича Боде, французского барона, который эмигрировал в Россию после революции, принял российское подданство и служил смотрителем училища виноградарства и виноделия в Судаке. В этой должности он внес огромный вклад в развитие крымского виноделия. Таинственная мадам Гоше была его доброй знакомой.

Мария Боде рассказывает, что в 1820-х годах, когда "Крым начал входить в моду", там появилась "замечательная компания, исключительно дамская", в которую входили княгиня Анна Сергеевна Голицына, баронесса Юлия Крюденер, ее дочь Юлия Беркгейм и, наконец, "самая замечательная женщина из всей этой компании, по своему прошедшему, была графиня де Гоше, рожденная Валуа, в первом замужестве графиня де Ла Мотт, героиня известной истории ожерелья королевы".

А в 1889 году "Русский вестник" опубликовал "Мемуары о прошлом", подписанные псевдонимом "Ольга N". Бертрен не знал и не потрудился узнать, что автор этого опуса – довольно известная писательница Софья Энгельгардт, урожденная Новосильцева. Она пишет с чужих слов и все на свете путает:

Что касается французской революции, то несколько пожилых крымчан рассказали мне, что в третьем десятилетии этого века княгиня Голицина, в первом замужестве княгиня Суворова, обосновавшись с семьей в окрестностях Ялты, поручила воспитание своих детей одной француженке. Эта француженка прекрасно помнила все о дворе Людовика XVI в таких деталях, как мог говорить только очевидец всего этого. Все были уверены, что это эмигрантка, скрывающая свою истинную фамилию...

Достаточно сказать, что княгиня Голицына была и княгиней, и Голицыной как раз по мужу, а в девичестве носила фамилию Всеволжская. Вдрызг проигравшемуся жениху-камергеру нужны были деньги, а невесте – титул. Согласно распространенному анекдоту, который повторяет и Мария Боде, супруги расстались сразу же после венчания и ни одного дня не жили вместе. Выходя из церкви, Анна Сергеевна вручила новоиспеченному мужу портфель со словами: "Вот половина моего приданого, а я – княгиня Голицына, и теперь все кончено между нами!" У князя и княгини детей не было, второй раз замуж Голицына не выходила, внебрачных детей не завела – следовательно, и гувернантка ей была ни к чему.

Но Бертрен принимает эти свидетельства за чистую монету.

На самом деле Боде и Энгельгардт – не первые, кто писал о крымской одиссее Гаше-Ламотт. Впервые эта легенда появилась в печати в записках известного мемуариста, тайного советника Филиппа Вигеля, опубликованных первым изданием в 1856 году. Вигель писал бойко, но часто по слухам, заботясь больше о занимательности, чем о достоверности. В 1828–1829 году он служил градоначальником Керчи и, вероятно, именно там услышал историю мадам Гаше. Так что легенда, судя по всему, имеет местное происхождение, и нет ничего удивительного, что она в искаженном виде циркулировала и среди простого люда.

Вот что сообщает Вигель:

Знаменитая госпожа Крюденер около этого времени испытала также гонение правительства. Года три-четыре оставалась она в Петербурге, но учение свое мало успела в нем распространить. Под ее председательством составилось только небольшое общество мечтательниц. Главным из них и ей самой в 1823 году посоветовали выехать из столицы. В числе их была и моя любезная, устаревшая Александра Петровна Хвостова. Уведомляя меня о намерении их избрать местопребыванием южную Россию, она требовала моего совета...

В ответе моем мне вздумалось поэтизировать, в блестящем виде представить полуденный берег Крыма, который я знал только по описаниям и наслышке. Письмо мое представила Хвостова на общее суждение дамского совета. Главною распорядительницею в деле переселения была богатейшая из сих женщин, мужественная княгиня Анна Сергеевна Голицына, урожденная Всеволожская. Описание мое, как уведомляла меня Хвостова, воспламенило ее воображение; она начала бредить неприступными горами, стремнинами, шумными водопадами. Как всех на дорогу снабжала она деньгами, то в капитуле имела первенствующий голос. Как леди Стенгоп на Ливане (Эстер Стэнхоуп – английская путешественница по Ближнему Востоку. – В. А.), избрала она красивое место над морем и начала тут строить церковь и дом...

За нею скоро последовала привезенная Голицыной одна примечательная француженка. Она никогда не снимала лосиной фуфайки, которую носила на теле, и требовала, чтобы в ней и похоронили ее. Ее не послушались, и оказалось по розыскам, что это была жившая долго в Петербурге под именем графини Гашет сеченая и клейменая Ламотт, столь известная до революции, которая играла главную ролю в позорном процессе о королевином ожерелье.

"Гонения правительства", "общество мечтательниц" – о чем это?

Мадам Гаше была отнюдь не самым замечательным членом этого дамского общества. Самой выдающейся из перечисленных женщин и несомненным духовным руководителем проекта была Юлия Крюденер, о которой в популярной литературе принято писать в снисходительно-насмешливом тоне.

Но в определенный исторический момент она пользовалась исключительным влиянием на императора Александра I, а значит, и на судьбы Европы. Правнучка фельдмаршала Миниха Варвара-Юлиана Крюденер, урожденная Фитингоф, получила блестящее либеральное образование в духе французских просветителей и подолгу жила в европейских странах с мужем-дипломатом и отдельно от него. Свой род по мужской линии она вела от гроссмейстеров Тевтонского ордена и считала себя духовной наследницей рыцарей-тамплиеров. В ранней молодости (она вышла замуж в 18 лет, муж был на 20 лет старшее ее) она вела довольно нескромный образ жизни, плодом которого стал сын, воспитывавшийся отдельно и почти не знавший матери. В Париже она вращалась в литературных салонах. Ею были очарованы Жермена де Сталь и Шатобриан. В 1802 году она издала написанный по-французски эпистолярный роман "Валери", снискавший ей большую известность. Книга эта вошла в число "чувствительных" произведений, которыми зачитывается в своем сельском уединении Татьяна Ларина:

Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,

Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит сон...

Густав де Линар — герой романа "Валери", который Пушкин в примечаниях к "Онегину" называет "прелестной повестью баронессы Крюднер".

В 1804 году в ее жизни происходит резкий перелом. Овдовев, она во всем блеске литературной славы неожиданно покидает Париж и увлекается католическим мистицизмом и учением моравских братьев – духовных наследников Яна Гуса. Эти искания отвечали духу времени, разочарованному рационализмом Просвещения – достаточно вспомнить кружок русских мартинистов Новикова, разгромленный Екатериной с небывалой жестокостью, немецких романтиков или "новую религиозность" тех же Шатобриана и де Сталь. Баронесса Крюденер грезит о воссоединении христианских церквей. В 1814 году она знакомится со своей поклонницей русской императрицей Елизаветой Алексеевной. На императрицу, которая читала "Валери" как раз тогда, когда в ее отношениях с венценосным супругом произошло необратимое охлаждение, беседы с баронессой произвели, по ее собственным словам, "глубокое впечатление".

Между тем острый духовный кризис переживал и Александр I. Он победил Наполеона, стал практически властелином Европы, но с горечью видел, что ход истории совершается, в сущности, помимо человеческой воли, даже консолидированной в политические союзы. Он устал от жизни и бремени власти. Его угнетал страшный грех отцеубийства, пусть пассивного. В своих поисках нового смысла жизни он постоянно читает Библию, встречается и подолгу беседует с мистиком и спиритом Иоганном-Генрихом Юнгом-Штиллингом, посещает общину моравских братьев в Германии, принимает и заинтересованно слушает английских квакеров. В своих разъездах по Европе он мог неожиданно для свиты остановиться перед захудалой деревенской церковью, призвать местного священника и долго и истово молиться, забыв о делах. "Свою темную для него душу он старался осветить самому себе чужим светом", – писал об Александре историк Василий Ключевский. Пути императора и баронессы просто не могли не пересечься.

В октябре 1814 года баронесса написала в письме к своей конфидентке фрейлине императрицы Роксандре Стурдзе, что "буря приближается" и лилиям Бурбонов суждено снова погибнуть. В конце февраля следующего года Наполеон сбежал с Эльбы и высадился на французском берегу. Пророчество сбылось. Пораженная фрейлина показала письмо императору. Тот пожелал познакомиться с баронессой. Слушая ее, Александр обливался слезами.

Результатом этого знакомства стал Священный Союз трех монархов – православного Александра, австрийского императора католика Франца и прусского короля протестанта Фридриха Вильгельма. Для русского царя это было, конечно, нечто большее, чем просто политическая коалиция. В документе, подписанном тремя монархами 14 сентября 1815 года, они обещают "как в управлении вверенными им государствами, так и в политических отношениях ко всем другим правительствам руководствоваться не иными какими-либо правилами, как заповедями сей святой веры, заповедями любви, правды и мира".

Впоследствии баронесса Крюденер утратила свое влияние на царя, их встречи сделались очень редкими и тайными, в петербургских салонах над ней ядовито иронизировали. Последняя, тоже тайная, встреча Юлии с Александром имела место 7 сентября 1821 года. Баронесса пыталась уговорить императора выступить в поддержку греческого восстания против владычества турецкого султана. Но в тот момент планам царя это совершенно не отвечало. Его раздражали распространившиеся в обществе призывы к крестовому походу на Царьград, рассказы о страданиях православных братьев под мусульманским игом. Он поклялся бороться с гидрой революции, где бы она ни подняла голову – в этом был весь смысл Священного Союза, этого Совета Безопасности XIX века.

Антитурецкая пропаганда Юлии Крюденер сделалась настолько назойлива, что в мае 1822 года ей было настоятельно предложено покинуть Петербург.

Именно это предписание правительства и стало причиной крымской одиссеи пожилых светских дам во главе с княгиней Голицыной, которая была главным спонсором экспедиции. В Крым престарелые "мечтательницы" путешествовали по воде в сопровождении переселенцев, главным образом немцев (иностранные колонисты в то время активно осваивали полуостров). Плавание началось весной 1824 года. По Петербургу распространились слухи, что Голицына собирается учинить в Крыму то ли "фаланстер" по заветам утописта Фурье, то ли миссию для обращения татар в христианство.

Она купила землю близ Ялты и выстроила в Кореизе усадьбу "Розовый дом", на месте которой теперь стоит Юсуповский дворец. Но проектам коммуны или миссии не суждено было сбыться. Баронесса Крюденер уже в дороге тяжело заболела, и Голицына оставила ее с дочерью в Феодосии. Почувствовав улучшение, баронесса решилась продолжить путь, но доехала только до Карасубазара (ныне Белогорск). Там Юлия Крюденер и упокоилась в декабре того же года.

Голицына и дочь Юлии Жюльетта Беркгейм много лет прожили в Кореизе. Что касается загадочной мадам Гаше, то непохоже, чтобы она разделяла убеждения религиозных дам. Всего вероятнее, она просто воспользовалась оказией и щедростью княгини. Во всяком случае, никто из мемуаристов не пишет о ее особой набожности или благочестивости.

В 1825 году княгиню Голицыну посетил польский поэт граф Густав Олизар. В своем рассказе об этом визите он упоминает и некую француженку:

В доме княгини проглядывала во всем какая-то таинственность, и сама она, неизвестно почему, одевалась в полумужской костюм... Но еще более возбуждала любопытство старая француженка, жившая при ней, в которой многие хотели видеть m-me Ламот, прославившуюся в известном процессе об ожерелье.

Похоже, уже в 1825 году дама эта была притчей во языцех. В ней "хотели видеть" мадам Ламотт. Олизар не хотел и не видел.

Энтузиаст-историк Луи Бертрен, писавший под псевдонимом Луи де Судак, хотел. Поэтому он без малейшего сомнения приводит обширные цитаты из Марии Боде и Софьи Энгельгардт, нынче обильно растиражированные интернетом. Таков, к примеру, ровно ничем не подтвержденный рассказ Боде (кроме как от самой француженки, он ни от кого исходить не мог) о встрече мадам Гаше с императором Александром. Будто бы однажды некая дама, англичанка мадам Бирч, нечаянно назвала ее имя в присутствии царя, и тот воскликнул: "Она здесь?! Несколько раз меня о ней спрашивали, и я всегда отвечал, что ее нет в России". Император пожелал увидеть мадам Гаше. Та упрекает мадам Бирч: "Что вы наделали? Вы меня погубили! Тайна составляла мое спасение; теперь он выдаст меня врагам моим, и я погибла!"

Но делать нечего. На следующий день она стоит перед царем.

– Вы не та, кем называетесь; скажите мне ваше настоящее имя – вашу девичью фамилию!

– Я должна сказать его, но открою только вам, государь, и без свидетелей.

Открывшись царю и проговорив с ним более получаса, мадам Гаше выходит "успокоенная и очарованная его благосклонностию". "Он обещал мне тайну и защиту", – говорит она мадам Бирч.

Помимо всего прочего, Мария Боде сообщает, что мадам Гаше вступила в российское подданство в 1812 году. Все это, конечно, беллетристика очень дурного вкуса, но Бертрен слишком увлечен своей версией, чтобы обращать внимание на логические противоречия. Еще занятнее рассказ Софьи Энгельгардт, считавшей мадам Гаше гувернанткой никогда не существовавших детей княгини Голицыной:

Ее служанка всегда говорила, что эта женщина никогда не раздевалась в ее присутствии и при этом закрывалась на ключ в своей комнате. Эта деталь вызвала любопытство у ее прислуги, которая полагала, что гувернантка скрывает какой-то телесный дефект. Однажды, передавая своей госпоже платье, служанка подсмотрела в замочную скважину и увидела на плече старой гувернантки след от клейма палача. Испугавшись этого открытия, она поспешила поделиться со своими хозяевами, которые начали строить ужасные предположения по этому поводу. Француженка охотно ответила на все вопросы, адресованные ей по поводу событий восемнадцатого века, но как только разговор коснулся грустной истории об ожерелье королевы, она приумолкла и умело уклонилась от этой темы. С тех пор Голицины не могли отделаться от мысли, что под их крышей живет знаменитая Ла Мотт-Валуа.

"Глубоко потрясенный", по его собственным словам, этими рассказами, которые уместнее назвать россказнями, Луи Бертрен начинает "опровергать" имеющиеся в литературе сведения об обстоятельствах смерти Жанны де Ламотт.

Согласно общепринятой версии, графиня де Ламотт умерла в Лондоне 23 августа 1791 года. Она, по всей видимости, случайно выпала из окна своей квартиры на втором этаже дома по Ламбет-роуд (секретарь кардинала Рогана аббат Жоржель утверждал, что это произошло "во время очередной оргии"). Она не разбилась насмерть, но получила от удара о булыжную мостовую тяжкие травмы. Бертрен считает рассказ об обстоятельствах ее кончины "полным абсурда и неправдоподобности" и вслед за некоторыми другими конспирологами предполагает инсценировку.

На самом деле ее последние часы на этом свете подробно описаны ее соседом, парфюмером по имени Уоррен, который подобрал ее на улице и отнес в свой дом, где она и скончалась. Уоррен сам был кредитором Жанны, впавшей в отчаянную бедность, и надеялся получить одолженную сумму и возмещение своих трудов и расходов (ведь он оплатил и доктора, и священника) с графа де Ламотта. Он изложил все детали скорбного происшествия в письме к нему, но не получил никакого ответа. Кроме того, у одра смерти присутствовал агент французского правительства, которому было поручено следить за Жанной. Он тоже составил свой отчет. Похоронили ее на погосте церкви Святой Девы Марии в Ламбете (в настоящее время там находится Музей садоводства), о чем в церковной книге имеется запись, в которой, правда, ее имя написано с искажением – Jean St. Rymer de Valois вместо Jeanne de Saint-Rémy de Valois, что простительно для не владевшего французским служащего.

Подделать все это графине, особенно в ее бедственном положении, было бы затруднительно.

Но охота пуще неволи, и увлеченный своей версией Бертрен "восстанавливает одиссею" графини:

Как жертва пожара еще долго при малейшем отблеске света думает только о катастрофе, так и высеченная кнутом в Консьержери беглянка из Сальпетриер повсюду видит лишь только ловушки и палачей. Поэтому, естественно, у нее появляется идея-фикс: бежать подальше, еще дальше, чтобы тебя навсегда забыли. Однако Лондон не годится для этого, он находится слишком близко от Франции... В эту эпоху поток эмигрантов был направлен в Россию. Госпожа де Ла Мотт последовала за этим потоком и с целью предосторожности решила сменить свою фамилию, тем более, что у нее были все основания поверить в смерть мужа.

Не удовлетворившись тем, что она укрылась в незнакомой стране под новой фамилией, графиня меняет гражданство, чтобы затаиться глубже. Таким образом, растворившись в толпе эмигрантов, она пытается зарабатывать себе на хлеб в Петербурге вплоть до того дня, когда ее покровительница госпожа Бирч непроизвольно выдает ее императору...

Французской эмигрантке "затаиться" в России было в то время затруднительно. После революции французы на территории империи были наперечет. Екатерина повелела привести их всех к церковной присяге – они должны были на кресте поклясться, что не разделяют революционных идей и ненавидят всех, кто причастен к казни Людовика XVI. Графиня считалась одной из таких причастных.

Да ей и незачем было затаиваться в России: 20 июля 1792 года революционный суд отменил ее приговор. Ее муж еще раньше вернулся из Лондона в Париж и жил там совершенно открыто. Не было оснований преследовать ее и у Наполеона. В 1812 году и позже искать убежища в России было тоже опасно: русское правительство могло как минимум выслать ее за пределы империи. Конечно, Александр как человек великодушный и снисходительный мог обещать сохранить тайну личности мадам Гаше, но хороша тайна, о которой знают татарские пастухи и армянские гончары!

Версию Бертрена подхватили крымские краеведы. Под ее обаяние подпали археолог-любитель, выходец из Швейцарии Людовик Колли и историк Арсений Маркевич, впоследствии член-корреспондент АН СССР. На заседаниях Таврической ученой архивной комиссии они с увлечением обсуждали все новые "подтверждения" этой версии. В одном из своих сообщений председатель комиссии Маркевич ссылается как на одно из документальных свидетельств на записки французской поэтессы Оммер де Гелль, которые содержат пространный рассказ о графине Гашер, записанный со слов некоего полковника Иванова.

Полковник будто бы был так заинтригован таинственной иностранкой, что нанял домик по соседству и стал искать случая познакомиться. Случай представился: застигнутая бурей во время верховой прогулки, графиня Гашер укрывается под кровом полковничьего домика. "На ней была длинная амазонка, зеленый суконный камзол, застегнутый на груди, поярковая шляпа с широкими полями, пара пистолетов за поясом и черепаха в руках, – повествует полковник. – Строгое и прекрасное лицо графини привело меня в восторг. Из-под шляпы выбивались на лоб пряди седых волос, которые свидетельствовали не столько о ее летах, сколько о горе, пережитом ею".

Черепаха, оказывается, подарок императора. Графиня никогда с ней не расстается. Она держится отрешенно, но по случайно оброненным фразам полковник угадывает богатое прошлое.

– И вы также, – сказала она поспешно, – вы также разошлись со светом, отчего? Да, отчего? – повторила она, как бы обращаясь сама к себе и воодушевляясь понемногу. – Зачем схоронили себя здесь без друзей, родных, без близкой вам души? К чему умирать в такой медленной агонии, когда свет так близок, с своими радостями, балами, спектаклями, увлечениями, придворным соблазном, милостью королевы!..

Каково же было мое удивление! Эта женщина, без сомнения, занятая одной только мыслью, неумышленно раскрывала передо мной весь внутренний мир. В этих немногих словах мне представилась вся ее жизнь – жизнь женщины, прекрасной, богатой, привыкшей к лести и блеску двора.

Сегодня, конечно, всякий читатель с литературным вкусом узнает в этом тексте пародию. Однако еще в 1932 году солидное издательство Academia напечатало его совершенно всерьез. Увы, это мистификация. Лишь после выхода книги в свет за нее взялись лермонтоведы (бойкая поэтесса описывала в числе прочего свой роман с Лермонтовым) и установили, что автор записок – сын поэта Петра Вяземского Павел Петрович.

Крымские краеведы искренне верили в подлинность записок, тем более что муж поэтессы, геолог Ксавьер Оммер де Гелль не раз посещал для своих исследований Крым и Кавказ. Современный автор, написавший целую книгу о крымской Ламотт, знает о мистификации, но это его не останавливает: "Но если Вяземский и сфабриковал воспоминания, то не на ровном же месте он все придумал". Иными словами, возьмем что нам требуется по сюжету и скажем: как раз вот это Вяземский не придумал. Оргинальный подход.

Впрочем, в архиве канцелярии таврического губернатора обнаружились и подлинные документы, касающиеся госпожи Гаше. И какие!

Едва в Петербурге прослышали о кончине в Старом Крыму загадочной иностранки, как в августе 1826 года в Тавриду летит с фельдъегерем депеша начальника Главного его императорского величества штаба генерала Дибича гражданскому губернатору Нарышкину:

В числе движимого имения, оставшегося после смерти графини Гашет, умершей в мае месяце сего года близ Феодосии, опечатана темно-синяя шкатулка с надписью: Marie Cazalet, на которую простирает право свое г-жа Бирх. По Высочайшему Государя Императора повелению, я прошу покорно вас, по прибытии к вам нарочного от С.-Петербургского военного генерал-губернатора и по вручении сего отношения, отдать ему сию шкатулку в таком виде, в каком оная осталась после смерти графини Гашет.

Бумага эта породила целую бурю. Вспомним, что действие происходит уже в другое царствование. После неожиданной смерти Александра I в Таганроге, в свою очередь породившей миф об инсценировке, на престол взошел его брат Николай, и не просто взошел, а расстреляв картечью бунтовщиков на Сенатской площади. Следствие по делу декабристов только что закончено, главари заговорщиков повешены, но Следственный комитет продолжает трудиться, по всей империи открываются тайные общества. Режим энергично закручивает гайки, превращаясь в то, что впоследствии назовут николаевской Россией.

А тут вдруг какая-то шкатулка с неизвестным содержимым. Тайник революционеров? В любом случае, коль скоро имуществом покойной интересуются с такого верха, дело серьезное.

Но дело осложняется. Наследников у Гаше нет или они не известны, поэтому имущество ее в присутствии душеприказчиков (одним из которых был знакомый нам барон Боде) описано, опечатано и передано на хранение в дворянскую опеку. Однако по прибытии в Феодосию чиновника по особым поручениям выясняется, что процедура исполнена нестрого: опись составлена небрежно, имущество хранится у душеприказчиков и передано в опеку только на бумаге. Самое же главное – путаница со шкатулками, коих оказалось несколько, и ни одна в точности не совпадала с описанием. В конце концов чиновник решил забрать две: одну с надписью Miss Maria Cazalet, другую с надписью pur Md. Birche. Он подробнейшим образом описал внешний вид каждой шкатулки, но внутрь не заглядывал, – мало ли что – а тотчас приказал их опечатать. С душеприказчиков были взяты письменные объяснения, почему имущество хранится у них, а не передано в опеку, и какое именно имущество.

Шкатулки были отосланы в Петербург, однако же объяснение барона Боде навлекло на него подозрения. Начальник только что учрежденного III отделения собственной его императорского величества канцелярии генерал-адъютант Бенкердорф переслал его новороссийскому и бессарабскому губернатору графу Палену с указанием учинить расследование возможного "похищения и утайки" бумаг покойной лицами, состоявшими с ней в дружеских отношениях. Пален, отправляя Нарышкину послание Бенкендорфа, "покорнейше просил" его "употребить все зависящие от вас распоряжения к точному и непременному исполнению таковой Высочайшей Его Императорского Величества воли".

Распоряжения были употреблены. Никакой утайки бумаг не обнаружилось. Арсений Маркевич, опубликовавший эту переписку в 1912 году, заключает свое сообщение так:

Заботы правительства об отыскании бумаг графини Гаше естественно наводят на мысль, что это была не простая эмигрантка, а более важная особа и – вероятнее всего – графиня ле Ламот-Валуа.

Мне этот вывод представляется легковесным и неосновательным.

Но это еще не все. В Таврическом губернском архиве Маркевич обнаружил еще одно дело, имеющее отношение к почившей в бозе француженке. Называется дело длинно: "По предприсанию управляющего Министерством внутренних дел. С препровождением просьбы иностранки Марии Бирч о должных ей умершею графинею де Гашет 20 тыс. рублях".

Оказывается, покойница, как указывает Мария Бирч в своей просьбе от 28 ноября 1826 года, "осталась ей должной 20000 рублей, которые занимала у нее в разное время для пропитания себя в Петербурге и на дорогу в Крым, а также во время пребывания здесь". Но так как после смерти Гаше осталось всего около 800 рублей, да и те были употреблены на ее погребение, Мария Бирч просила отдать ей хотя бы те 2236 рублей, вырученных от продажи ее вещей опекой. Опека ответила, что поскольку иностранка Бирч не может представить никаких расписок, то ей ничего и не причитается и даже наоборот: с нее необходимо взыскать 1 рубль 50 копек гербовой пошлины.

Бюрократическая переписка по поводу имущества покойной продолжалась довольно долго. В этих документах много интересных сведений, проливающих свет на личность мадам Гаше. Но сначала уточним, кто такая Мария Бирч.

Авторы, не любящие кропотливую работу с источниками, пишут о ней кто во что горазд: у одних она статс-дама императрицы Елизаветы Алексеевны, у других – фрейлина, у третьих – камеристка. В британских и французских генеалогических справочниках несложно найти ее родословную, а в литературе по истории российско-британских экономических отношений – сведения о бизнесе ее отца.

Англичанка Мария Бирх или Бирч (по современным правилам транслитерации – Бёрч), в девичестве Казалет, родилась в Петербурге в 1794 году. Она была дочерью английского купца и предпринимателя Ноя Казалета. Он появился в России в 90-е годы XVIII века и основал остро необходимую канатную фабрику. Его наследники – братья Марии – существенно расширили бизнес, в частности, наладили производство стеариновых свечей и стали поставщиками этого товара императорскому двору. В Петербурге на Английской набережной по сей день стоит под номером 6 дом Казалета, он же особняк Тенишевых, построенный в стиле необарокко – его владельцем был внук Ноя Эдуард Петрович Казалет.

Мария Казелет в 1814 году в Петербурге вышла замуж за англичанина же Джошуа Бёрча. Ни статс-дамой, ни фрейлиной императрицы она не была – списки и тех и других известны, она в них не значится. А вот камеристской могла быть. Во всяком случае, из документов ясно, что она имела доступ в высшие сферы и могла при случае обратиться к царю со своей просьбишкой.

Кстати, у Марии и Джошуа Бёрчей было пятеро детей, один из которых, сын Джон, родился в июне 1823 года в Севастополе. Из чего следует, что она могла навещать свою подругу в Крыму.

В прошении о взыскании долга говорится, что перед отъездом в Крым в составе "экспедиции" княгини Голицыной мадам Гаше посетила петербургского обер-полицмейстера генерала Гладкова, которому заявила, что никому, кроме Марии Берч, не должна, после чего тот выдал ей паспорт. Внутренних паспортов дворянам российского подданства в то время не полагалось. Но иностранцы иметь паспорт были обязаны, причем паспорт этот власти у него отбирали и выдавали взамен "билет" на проживание. Таким образом, мадам Гаше не была русской подданной. Соответственно в служебной переписке она называется иностранкой.

Далее. Во время хлопот с ее наследством выяснилось, что во Франции, а именно в городе Сен-Сир близ Тура, живет ее родной брат викарий Пьер Лафонтен. По мнению барона Боде, это был не брат, а опекун ее незаконнорожденных детей (что будто бы следует из неизвестной нам переписки Лафонтена с душеприказчиками). Во всяком случае этот Лафонтен как единственный наследник Гаше направил через французское консульство в Одессе оформленную по всем правилам доверенность на распоряжение имуществом покойной одному из трех ее душеприказчиков, итальянскому коммерсанту Доминику Аморетти.

Итальянец, которого задергали расследованием об утайке бумаг, писал французскому консулу в Одессе Андре-Адольфу Шалле в большой тревоге:

Но скажите, Бога ради, кто эта женщина и какое могло быть ее прошлое, если в момент ее смерти тревожился сам Госу­дарь, потребовав ея бумаги? От того, что вы мне пишете, действи­тельно, волоса становятся дыбом! Постараюсь разыскать желаемые бумаги, хотя ухаживавшая за ней женщина утверждает, что накануне смерти Гаше целый день жгла бумаги. Дай Бог увидеть скоро конец этой путаницы.

Ответил ли ему консул, неизвестно, но зато в деле имеется письмо барона Боде к Аморетти:

Гаше была большая авантюристка; очень умная и высокообразованная женщина, она выдавала себя не за то, чем была на самом деле. Какая-то непроницаемая пелена покрывает ее прошлую жизнь, оче­видно, страшную, и те, кто открылъ Лафонтену эту тайну, оказали как ему, так и себе плохую услугу, потому что всегда опасно выдавать государственные тайны.

Будто загипнотизированный пышными словесами о тайне, Маркевич и это суждение считает подтверждением теории о королевском происхождении Гаше.

Заинтригованы были и барон Боде с дочерью и, по словам Марии Боде, тщетно пытались найти разгадку тайны в вещах покойницы:

Отец мой купил с аукциона большую часть вещей графини; но напрасно обыскивали мы все шкатулки и потайные ящики, перелистывали все книги: ни одинъ лоскуток бумаги, случайно за­бытый, не изменил глубоко скрытой тайне. Император Александр, графъ Бенкендорф, губернатор Нарышкин, те, которым она была известна, теперь уже в могиле; остались еще немногие: князь Воронцов, отец мой, мадам Бирч. И они сойдут в нее и унесут тайну с собою.

Участь этот женщины покрыта непроницаемою завесою; она ис­чезла, как исчезло знаменитое, искусительное ожерелье, причина ее падения, одна из причин смерти несчастной королевы Марии-Анту­анетты...

Но какие государственные секреты могли содержать бумаги француженки?

Один из современных комментаторов полагает, что от баронессы Крюденер ей могли быть известны закулисные подробности европейской дипломатии времен Венского конгресса и заключения Священного Союза: "Де Гаше выполняла некоторые деликатные поручения, была секретарем баронессы". А кроме того, через Марию Берч она могла быть "носительницей интимных дворцовых секретов, торговля которыми могла принести ей известный доход, а императорской семье – беспокойство".

Но почему в таком случае не учинили досмотр вещей баронессы Крюденер после ее смерти? Мария Берч знала, что шкатулка, которую она жаждет получить, содержит "интимные дворцовые секреты", и при этом сама вручила ее властям?

Искрометная фантазия другого автора идет еще дальше: "Итак, Жанна де ла Мотт попала в Россию в качестве секретного агента русского правительства..."

Но Жанна де Ламотт никаких тайн Версальского дворца не знала, ибо не была туда вхожа, а те, какие знала понаслышке или выдумала, давно утратили свое значение. Да и секретные пружины постнаполеоновских конгрессов давно потеряли актуальность.

Наконец, в архиве Министерства иностранных дел России Арсений Маркевич нашел запрос поверенного в делах Франции в Петербурге от 1820 года: посольство интересовало, жива ли графиня Гаше, проживавшая в Митаве и Петербурге. Канцлер Нессельроде ответил, что о ее судьбе ничего не известно.

По здравом размышлении приходится признать, что "таинственная" мадам Гаше сама напустила вокруг себя таинственности, прозрачно намекая на свое бурное прошлое. Невинное, в сущности, развлечение одинокой старушки, обеспечившее ей почтительное внимание окружающих. Стать живой достопримечательностью, да еще героиней такого занимательного сюжета, этакой Пиковой Дамой, знакомой если не с Сен-Жерменом, то с Калиостро – какая упоительная игра, особенно для провинциального крымского общества! Быть может, все началось с того, что внезапная догадка осенила кого-то из ее романтически настроенных знакомых, она не стала противоречить, и молва сделала свое дело.

А как же запрос французского посольства?

А откуда мы знаем, по какой причине оно интересовалось мадам Гаше? Разве посольства запрашивают только об уголовных преступниках и шпионах?

Переполох по случаю получения предписания генерала Дибича следует приписать усердию не по разуму, коим отличаются чиновники, причем чем дальше от столицы, тем усердия больше, а разума меньше. Мария Берч, вероятно, просто хотела вернуть дорогую ей вещицу. По некоторым сведениям, в шкатулке находился просто дамский туалетный прибор: гребень, пудреница, маникюрные ножницы и прочее, в крышке – зеркало. Довольно ценная вещь, если хорошей фабрики.

От легенды о крымской одиссее Жанны де Ламотт – один шаг до призрака "Артека", Белой Дамы, которая будто бы была настоящей миледи из "Трех мушкетеров" (тут создатели мифа перепутали два романа Александра Дюма). Этим пионерским фольклором заполнены крымские развлекательные сайты:

Украденные бриллианты французской королевы графиня закопала поблизости домика и теперь ее дух сторожит сокровище. Драгоценности вы вряд ли найдете, а вот привидение, если повезет, то повстречаете...

Ну не могут дети без привидений. Пусть будет Жанна, она же леди Винтер, да хоть княжна Тараканова – на здоровье. И клад обязательно нужно искать, пока не повзрослели.

Впрочем, современные дети сродни американскому семейству из "Кентервильского привидения" Оскара Уайльда:

За годы существования лагеря накопилось достаточно свидетельств, которые подтверждают реальность существования этого призрака. К величайшему сожалению научных работников (и к счастью всех артековцев), привидение это оказалось тихим и мирным. Ни тебе жутких завываний, ни традиционного звяканья ржавыми кандалами, ни размахивания щербатым мечом... Одним словом, никакой крутизны. Таинственная женщина в белом лишь грустно прогуливается отдаленными темными аллеями. И все. Полный отстой и никакого ужаса.

230 лет назад, 31 мая 1786 года, в Париже был оглашен приговор суда по делу о королевском ожерелье. Эта история в свое время взбудоражила всю Европу и, по общему мнению, приблизила революцию. Между тем важнейшие обстоятельства этого сюжета покрыты тайной по сей день. Помимо всего прочего, у него есть и "российский след".

Факты, мною выбранные, непосредственно предшествуют Французской революции и в известной мере, послужили для нее основанием. Королева, безнадежно запутавшаяся в злосчастной истории с ожерельем, утрачивает свое достоинство, более того – уважение народа, а следовательно, в его глазах и свою неприкосновенность. Ненависть никому не вредит, но презрение губит человека.

Иоганн Эккерман. Разговоры с Гете

В 1887 году в Россию приехал начинающий французский литератор Луи Алексис Бертрен. Его раннее детство прошло в Крыму, где его отец, инженер-путеец, работал на строительстве железной дороги Джанкой – Феодосия. Овдовев, отец женился вторым браком на младшей дочери керченского градоначальника князя Херхеулидзева, Александре. Молодой Бертрен поселился с отцом и мачехой в ее имении "Новый Свет" близ Судака и увлекся историей Крыма. Свои статьи он подписывал псевдонимом Луи де Судак. От своей престарелой соотечественницы, всю жизнь прожившей в Крыму, он впервые услышал рассказ о даме, посещавшей дом ее родителей. Звали ее графиней де Ламотт.

Это имя Бертрену было прекрасно известно. Жанна де Ламотт была героиней сенсационного дела об ожерелье королевы, сотрясавшего Париж в 80-е годы XVIII века. Его фабула стала сюжетом романов и художественных фильмов, серьезных исторических сочинений и бульварного чтива, предметом самых фантастических слухов и фальсификаций. Тем не менее, несмотря на обилие материалов, дело это остается во многих отношениях загадкой.

Жанна де Сен-Реми родилась в Эльзасе в семье дворянина, обнищавшего настолько, что его не на что было похоронить. Вместе с братьями она побиралась на улицах, представляясь при этом потомком королей Франции. Это заявление фраппировало встретившую ее однажды по дороге из Парижа в Саверн супругу парижского прево маркизу де Буленвилье. Она попыталась образумить юную лгунью (Жанне в ту пору было шесть лет), но девочка стояла на своем. Сельский кюре, проходивший мимо кареты маркизы, подтвердил слова Жанны. Маркиза увезла маленькую нищенку в Париж и выяснила ее родословную. Оказалось, она и впрямь потомок короля в шестом поколении: ее предками был Генрих II Валуа и его фаворитка Николь де Савиньи. Мужское потомство этой внебрачной связи носило титул графов Сен-Реми, баронов Фонтет.

Маркиза де Буленвилье дала Жанне пристойное образование, а затем отослала в монастырь. Таков был обычай: в монастырях воспитывались девушки даже из очень знатных семей. Некоторые источники утверждают, что маркиза отправила свою воспитанницу от греха подальше: ее муж стал очень уж пристально засматриваться на хорошенькую девицу. В 24 года Жанна вышла замуж. Ее супругом стал жандармский офицер Николя де Ламотт. Он называл себя графом, но его титул сомнителен. Молодые супруги поселились в эльзасском горде Бар-сюр-Об.

Обстоятельства знакомства графини де Ламотт с графом Калиостро не вполне ясны. Возможно, их свел случай, но случай из тех, которого ищут. Жанна мечтала пробиться в высшее общество. Покровительство таинственного чужестранца могло помочь ей в этом. Калиостро тогда только начинал карьеру мага и собирался покорить Париж. Он разглядел и оценил склонность Жанны к авантюризму. Бойкая молодая дама нестрогих правил могла ему пригодиться. Для своих спиритических сеансов Калиостро использовал в качестве медиумов молодых девушек, которых называл "голубками", но Жанна в их число не входила.

В романе Александра Дюма "Джузеппе Бальзамо" граф Калиостро в мае 1770 года встречается в горах близ Вормса с представителями мировой масонской закулисы, в числе которых шведский философ-мистик Сведенборг, швейцарский богослов и антрополог Лафатер, шотландский капитан, впоследствии ставший адмиралом американского и контр-адмиралом российского флота Джон Пол Джонс. Калиостро, которого присутствующие называют Великим Коптом, излагает программу французской революции:

Так слушайте же меня, вы, философы, экономисты, мыслители: я хочу, чтобы все идеи, о которых вы шепотом рассуждаете, сидя у домашнего очага, о которых вы пишете, тревожно озираясь, в тиши ваших замков, о которых вы говорите друг с другом с кинжалом в руке, чтобы ударить им предателя или просто неосторожного, если он повторит ваши слова громче вас, – так вот, я хочу чтобы через двадцать лет вы в полный голос провозглашали эти идеи на улицах, писали о них не таясь, чтобы вы распространили их по всей Европе или через мирных посланцев, или на кончиках штыков пятисот тысяч солдат, которые пойдут в бой за свободу с этими идеями, начертанными на знаменах; и наконец, я хочу, чтобы вы, вздрагивающие при упоминании лондонского Тауэра и застенков инквизиции, и я, вздрагивающий при упоминании Бастилии, тюрьмы, с которой я собираюсь помериться силами, – чтобы все мы лишь смеялись, попирая ногами жалкие руины этих страшных темниц, и чтобы ваши жены и дети плясали на них. Однако все это может произойти лишь после смерти, но не монарха, а монархии, после отмены власти религии, после полного забвения общественного неравенства, после исчезновения касты аристократов и раздела имущества господ.

Lilia pedibus destrue ("Растопчи лилии ногами"), – произносит Калиостро тайный девиз илюминатов и отправляется во Францию.

Умберто Эко в романе "Маятник Фуко" указывает на эту сцену как на один из источников "Протоколов сионcких мудрецов".

По пути из Страсбурга в Париж Калиостро в романе Дюма встречается с кортежем просватанной за дофина Луи Августа австрийской принцессы Марии-Антуанетты и предсказывает ей – вернее, показывает в графине с водой – ее страшную участь. Эта встреча – выдумка Дюма. Калиостро, он же Джузеппе Бальзамо, прибыл во Францию из Англии в 1785 году. К этому времени принцесса уже стала королевой, состояла в браке 15 лет и была матерью троих детей.

Через графа Жанна познакомилась с кардиналом Роганом (правильнее было бы писать "Роан", но такова уж традиция). Высшему католическому клиру той эпохи были чужды аскетизм и скромность. Образ жизни епископов и кардиналов ничем не отличался от времяпрепровождения светской знати. Кардинал Роган был светским львом, бонвиваном и жуиром. Ипполит Тэн пишет о нем так:

В почти королевском дворце, выстроенном в Саверне Роганами, наследственными страсбургскими епископами и кардиналами от дяди к племяннику, имеется 700 постелей, 180 лошадей, 14 дворецких, 25 лакеев. Там собирается вся провинция; кардинал поместил там сразу двести приглашенных не считая слуг; во всякое время там можно встретить от двадцати до тридцати наиболее интересных местных женщин, причем число это нередко увеличивается приезжими из Парижа. Вечером в девять часов все общество ужинает вместе, что всегда носит характер празднества; кардинал являлся там лучшим украшением. Великолепно одетый, красивый, изысканно вежливый, любезный, он мог осчастливить каждого одной своей улыбкой.

В романе Дюма кардинал сопровождает Марию-Антуанетту в Париж. Роган действительно встречал невесту дофина в Страсбурге по своему положению князя-епископа Страсбургского, но симпатий к нему Мария-Антуанетта, мягко говоря, не питала. Луи де Роган в бытность французским послом в Вене проявил себя как активный член антиавстрийской партии при дворе Людовика XV и пытался препятствовать браку дофина с Марией-Антуанеттой, который по политическим соображениям был остро необходим ее матери, императрице Марии Терезии. Естественно, когда дофин стал королем Людовиком XVI, кардинал впал в немилость при французском дворе. По своему статусу он был вхож в Версаль, но в число лиц, приближенных к особе короля, не входил.

Роган принадлежал к знатнейшему роду, был богат, имел успех у женщин, но его угнетала опала. Он страстно желал вернуть себе благорасположение королевы. Ко всем своим синекурам и доходным статьям он жаждал прибавить пост министра.

Судьба свела вместе троих людей, у каждого из которых была заветная цель, ради которой каждый был готов на многое.

Кому пришла в голову идея аферы с ожерельем? Как распределялись роли? Это одна из лакун сюжета. Гете, считавший Калиостро шарлатаном, написал комедию "Великий Копт", в которой инициативу замысла приписал графине де Ламотт, выведенной в пьесе как маркиза.

Маркиза: Вспомни, доводилось ли тебе слышать о драгоценном ожерелье, которое сработали придворные ювелиры в надежде, что государь захочет сделать подарок своей дочери?

Маркиз: Еще бы не доводилось! Да я не далее как на этой неделе видел его у них, когда покупал свой перстень. Оно неземной красоты. Поистине не знаешь, чем более восторгаться, то ли размерами камней, то ли их равновеликостью и чистотой воды, то ли их числом, то ли вкусом, с каким они подобраны. Просто глаз не оторвешь. Мой перстень рядом с ними совсем поблек; я ушел в самом мрачном расположении и несколько дней не мог думать ни о чем другом.

Маркиза: Вот это ожерелье и должно стать нашим!

Маркиз: Это ожерелье? Нашим? Ты меня пугаешь! Какая безумная мысль!

Речь идет о бриллиантовом колье, которое Людовик XV заказал парижским ювелирам Бомеру и Бассанжу для своей фаворитки мадам Дюбарри. К тому времени, когда заказ в 2840 карат был готов, заказчик ушел в мир иной, и ювелиры оказались в сложном положении: они покупали камни в долг под гарантию короля. Его внук Людовик XVI счел цену чрезмерной и покупать колье отказался, хотя Мария-Антуанетта его примерила. Согласно легенде, королева сама отвергла подарок, сказав при этом: "Франции нужнее еще один один военный корабль, чем горсть бриллиантов". Цена была и вправду немалой – один миллион 600 тысяч ливров. По нынешнему курсу это около 317 миллионов долларов (ливр был равен одному фунту серебра; фунт серебра сегодня стоит 198 долларов). Но и баснословной, как считают иные современные авторы, она не была. Французская аристократия той эпохи утопала в роскоши (что не мешало ей утопать и в долгах).

Денис Фонвизин, побывавший в ту пору во Франции, возмущался парижским развратом:

Здесь все живут не весьма целомудренно; но есть состояние особенное, называющееся les filles, то есть: непотребные девки, осыпанные с ног до головы бриллиантами. Одеты прелестно; экипажи такие, каких великолепнее быть не может. Дома, сады, стол – словом, сей род состояния изобилует всеми благами света сего. Спектакли все блистают от алмазов, украшающих сих тварей. Они сидят в ложах с своими любовниками, из коих знатнейшие особы имеют слабость срамить себя публично, садясь с ними в ложах... Словом сказать, прямо наслаждаются сокровищами мира одни девки. Сколько от них целых фамилий вовсе разоренных! Сколько благородных жен несчастных! Сколько молодых людей погибших! Вот город, не уступающий ни в чем Содому и Гомору.

Историк Ипполит Тэн рассказывает характерную историю.

Однажды г-жа Б. дала понять принцу де Конти, что хотела бы иметь миниатюру его чижика в своем кольце. Принц вызвался исполнить просьбу, которая была принята с условием, что миниатюра будет самая простая без бриллиантов. В самома деле, миниатюра оказалась маленьким золотым кружочком, но чтобы разглядеть живопись, был приложен крупный бриллиант, служивший как бы увеличительным стеклом. Г-жа Б. отослала обратно бриллиант. Тогда принц Конти велел истолочь драгоценный камень в порошок и посыпал им письмо вместо обыкновенного песка, который употребляют для просушки чернил. Щепотка этого порошка стоила четыре или пять ливров.

Тем не менее другого покупателя ювелиры найти не могли. Шли годы, долг ювелиров рос. Они продолжали надеяться, что Людовик изменит свое решение, предлагали рассрочку. Это вполне могло случиться: монарх нередко заглаживал вину перед августейшей супругой дорогими подарками. Однажды король совсем было решился, но королева строго сказала ему: "Вы можете купить ожерелье и оставить его для какого-нибудь особого случая – например, свадьбы одного из наших детей. Но я не надену эту вещь – не хочу, чтобы меня обвиняли в расточительстве". Дети были еще маленькими, и Людовик не хотел на годы связывать себя долговым обязательством.

Два года спустя, в 1777-м, Бомер не выдержал – улучил момент, пал перед королевой на колени и залился горючими слезами, умоляя спасти его от разорения, иначе он утопится. "Встаньте, Бомер, – сказала королева. – Мне не нравятся эти восклицания. Добрые люди не считают необходимым просить о чем-либо на коленях. Король хотел купить колье для меня, но я отказалась. А потому не говорите мне о нем больше ни слова. Попробуйте разобрать его и продать камни, а топиться по этому поводу не надо".

Почему, в самом деле, ювелиры не вняли совету Марии-Антуанетты? Этому удивлялся и Марк Алданов, написавший очерк о графине де Ламотт.

Никакой аферы не было бы, если бы не случайная встреча в Пале-Рояле – главном месте публичного отдыха парижан. Карамзин, побывавший во французской столице 12 годами позже Фонвизина, сложил настоящий гимн Пале-Роялю:

Вообразите себе великолепный квадратный замок, и внизу его аркады, под которыми в бесчисленных лавках сияют все сокровища света, богатства Индии и Америки, алмазы и диаманты, серебро и золото; все произведения Натуры и Искусства; все, чем когда нибудь Царская пышность украшалась; все изобретенное роскошью для услаждения жизни!… И все это, для привлечения глаз, разложено прекраснейшим образом, и освещено яркими, разноцветными огнями, ослепляющими зрение. – Вообразите себе множество людей, которые толпятся в сих галереях, и ходят взад и вперед только для того, чтобы смотреть друг на друга! – Тут видите вы и кофейные домы, первые в Париже, где также все людьми наполнено; где читают вслух газеты и журналы, шумят, спорят, говорят речи, и проч.

Голова моя закружилась – мы вышли из галереи, и сели отдыхать в каштановой алее, в Jardin du Palais Royal. Тут царствовали тишина и сумрак. Аркады изливали свет свой на зеленые ветьви; но он терялся в их тенях. Из другой алеи неслись тихие, сладостные звуки нежной музыки; прохладный ветерок шевелил листочки на деревьях. – Нимфы радости подходили к нам одна за другой, бросали в нас цветами, вздыхали, смеялись, звали в свои гроты, обещали тьму удовольствий, и скрывались как призраки лунной ночи.

В один из погожих июльских дней 1784 года в саду Пале-Рояля делал моцион муж Жанны де Ламотт. Ему повстречалась молодая красивая дама с маленьким сыном. Его поразило сходство дамы с королевой. Дама заметила интерес к себе молодого статного красавца. Эти встречи продолжались несколько дней кряду. Вероятно, поначалу граф де Ламотт хотел просто приволокнуться за ней и в конце концов проследил ее до дома. Узнав, где она живет, он вошел в дом и отрекомендовался слуге. Хозяйка велела просить гостя пожаловать.

Дамой этой была Мари-Николь Легэ. Ей было тогда 22–23 года. Следствию на вопрос о сословии она ответила "из мещан" (bourgeois). Некоторые авторы уверенно называют ее профессию: проститутка. Это слишком смелое утверждение. Николь была женщиной более высокого социального статуса, всего вероятнее – "честной куртизанкой", cortigiana onesta, как называли тогда на итальянский манер тех, кого позднее стали называть дамами полусвета, а сегодня в России зовут почему-то "светскими львицами". Она умела держать себя в обществе, вела респектабельный образ жизни, была бойкой и даже дерзкой на язык, о чем говорят некоторые ее ответы на вопросы прокурора.

У нее был сын от кого-то из великосветских любовников и, вероятно, регулярное пособие на его содержание. Но денег вечно не хватало. Новый любовник, Туссен де Босир, сам был гол как сокол. На допросе Николь упоминает ростовщика-еврея Натана, срок расплаты с которым подошел как раз тогда, когда она познакомилась с графом де Ламоттом.

В протоколе ее допроса имеется вопрос, подвергалась она когда-либо тюремному заключению. Николь отвечает, что однажды она провела четыре часа в парижской тюрьме Ла-Форс, покуда кто-то (надо полагать, безвестный отец ребенка или аналогичное лицо) не внес за нее залог. Отсюда, по-видимому, и произошла легенда о проституции: в Ла-Форс содержались проститутки. Однако в ней было и отделение, причем бóльшее, для несостоятельных должников и мелких правонарушителей. Скорее всего, Николь угодила туда за неуплату в срок по векселю.

После светской беседы граф откланялся. Прошло семь или восемь дней, в течение которых он не давал о себе знать. В эти дни и родился замысел аферы, но еще не с ожерельем. Вероятно, началось с того, что граф рассказал жене как о курьезе о сходстве своей новой знакомой с королевой. Деятельный ум Жанны тотчас изобрел розыгрыш: надо устроить кардиналу Рогану свидание с мнимой королевой. Затея давала возможность поживиться за счет кардинала – на награду по такому случаю он бы не поскупился.

Наконец граф де Ламотт снова появился в доме Николь и предложил ей познакомиться с его женой, интимной подругой королевы. Николь не могло не польстить такое знакомство. Граф привез ее в дом Жанны на улице Сен-Жиль. Жанна, оценив внешние данные Николь, придумала ей имя – баронесса д'Олива (это анаграмма родового имени Жанны – Валуа) и предложила принять участие в невинной шутке. Жанна убедила ее, что шутка эта угодна королеве. "Дорогая, я с королевой вот так", – сказала Жанна и показала два сложенных вместе пальца. За роль в этом фарсе Николь было обещано 15 тысяч ливров.

Париж, улица Сен-Жиль, 10. Дом, в котором жила Жанна де Ламотт. Фото Google Maps

Отказать королеве было немыслимо, тем более что ничего предосудительного от Николь не требовалось. Условились, что завтра граф де Ламотт отвезет ее в версальскую квартиру Жанны, где Николь и узнает, что и как ей следует делать. Назавтра граф отвез ее в Версаль. Карета остановилась перед отелем Belle Image на площади Дофина (теперь она называется площадью Оша, Place Hoch, а бывший отель – нынче просто дом номер 8). Здесь и находились меблированные комнаты, которые снимала Жанна. В этих комнатах Николь провела вдвоем со своей горничной около двух часов, ожидая дальнейших событий. Создается впечатление, что эта поездка нужна была для того, чтобы некто имел возможность незаметно рассмотреть ее в какое-нибудь скрытое отверстие в стене. Этим некто был, возможно, граф Калиостро.

Версаль, площадь Оша, 8. В этом доме была квартира Жанны де Ламотт. Фото Google Maps

Наконец появились Жанна и ее муж. Они были в прекрасном расположении духа. Жанна сказала Николь, что она была у королевы и что все устроилось: королева будет сама наблюдать за сценой, в которой Николь предстоит одурачить важного господина. Если шутка удастся, она изрядно позабавит королеву.

На следующий день – это было 11 августа – Николь привезли в ту же квартиру, одели и причесали. Наряд, который она должна была надеть, произвел в свое время фурор при дворе. В своей частной резиденции, Малом Трианоне, Мария-Антуанетта завела ферму, на которой самолично доила коров. Для этих сельскохозяйственных занятий модистка королевы Роза Бертен придумала платье свободного кроя из белого муслина, воспринимавшееся как нижнее белье. Но еще больше придворные дамы и кавалеры были скандализованы портретом работы Элизабет Виже-Лебрен, на котором Мария-Антуанетта была изображена в этом самом туалете – королев полагалось писать при всем параде, с орденской лентой через плечо, в крайнем случае в амазонке, но никак не в костюме-кэжуал. Картина стала сенсацией Салона 1783 года. Платье прозвали chemise a la Reine – "сорочка королевы". Обратим внимание, что королева на картине Виже-Лебрен держит в руке розу. А при обыске в доме де Ламотт нашли бонбоньерку с копией этого портрета. Именно в этот наряд и соломенную шляпу фасона Thérèse и облачилась Николь.

Сама Жанна переоделась в домино черного муара. В сопровождении графа дамы направились в ресторан, чтобы набраться сил и храбрости.

Свидание кардинала Рогана с мнимой королевой происходило в том месте английского парка Малого Трианона, которое в популярной литературе ошибочно называют "гротом Венеры", а Дюма в романе "Ожерелье королевы" переносит свидание к купальням Аполлона – это действительно грот, но Роган и Николь д'Олива встречались не там. Место их свидания ничего общего с гротом не имеет. На этом участке парка преполагалось поставить статую Венеры, поэтому называли его боскетом Венеры. Но статую так и не поставили, и он стал называться боскетом Королевы. Боскет – это участок парка, обрамленный сплошной стеной деревьев или кустов. В данном случае стена была еще и очень высокой. Увидеть, что происходит в укромном уголке боскета, было сложно – для этого надо было или специально спрятаться, или случайно оказаться там.

Николь получила от Жанны розу и записку. Оба предмета надлежало вручить важному господину.

Ночь была темная, без звезд и луны. В парке стояла полнейшая тишина – был слышен только плеск карпов в прудах и шорох крыльев ночных птиц. Николь было страшновато. Вдруг впереди из мрака возникла мужская фигура. "А, это вы!" – сказал фигуре граф, и она исчезла. Прошли еще немного по аллее и остановились. Послышались шаркающие по гальке шаги нескольких ног, и перед Николь и ее спутниками выросли трое мужчин. Один из них, высокий, худой, в длинном плаще и надвинутой на глаза широкополой шляпе выступил вперед. Николь подтолкнули ему навстречу. Граф и графиня скрылись.

Николь дрожала от озноба и страха, как осиновый лист. Роза едва не выпала из ее руки. Незнакомец приблизился к ней, опустился на колено и поцеловал край ее платья. Николь пробормотала какую-то бессвязную фразу, которую потом не могла вспомнить. Кардинал уверял, что она сказала: "Можете надеяться, что прошлое забыто". Но, быть может, он принял желаемое за действительное. Он склонился еще ниже и произнес витиеватую благодарность, из которой Николь не поняла ни слова. Вдруг показался первый из встреченных в парке кавалеров, тревожно прошептавший: "Быстрее! Сюда идут!" Граф де Ламотт стремительно увлек за собой Николь. В смятении она забыла отдать незнакомцу записку. Кардинал удалился вместе с графиней и розой.

После ночного приключения с Николь уже не церемонились. Она провела ночь в квартире на площади Дофина. Наутро Жанна показала ей записку, якобы написанную королевой: "Моя дорогая графиня, я очарована особой, которую вы предоставили мне. Она прекрасно справилась со своей задачей и может быть уверена в своей судьбе". Несмотря на эти сладкие заверения, из обещанного гонорара Николь получила всего 4268 ливров (Жанна вычла накладные расходы!). После нескольких встреч отношения между Николь и Жанной прекратились.

Кардинал был ослеплен ночным свиданием и положительно потерял разум, как дворецкий Мальволио из "Двенадцатой ночи", вообразивший, что его госпожа Оливия влюблена в него. Жанна пользовалась этим, не теряя времени. Сначала она сказала кардиналу, что королева хотела бы помочь одному благородному, но бедному семейству, но, как нарочно, не имеет свободных денег – не соблаговолит ли его преосвященство передать 50 тысяч ливров через Жанну? В другой раз королеве потребовалось сто тысяч. На эти средства Жанна купила чудное именьице в Бар-сюр-Об.

Совершенно очевидно, что никакого жульничества с алмазным колье у нее на уме тогда не было. Она и не знала о его существовании. Но среди ее знакомых оказался молодой адвокат, осведомленный о проблеме. А поскольку Жанна без устали трезвонила о своих доверительных отношениях с королевой, он и сказал однажды в ноябре, что не худо было бы выручить ювелиров из беды, а за комиссионными дело не станет. "А вы сами видели колье?" – насторожилась Жанна. "Да, – ответил адвокат. – Это просто чудо". Условились, что он привезет к Жанне ювелиров вместе с ожерельем.

29 ноября Бассанж привез ожерелье на улицу Сен-Жиль и подтвердил, что он и его партнер заплатят за посредничество. Графиня была в восторге. Спустя примерно месяц она сообщила ювелирам, что колье, возможно, купит одно знатное лицо. Сама она не желает участвовать в сделке, ее имя никоим образом не должно упоминаться. На радостях ювелиры предложили ей за услугу дорогой камень, но она отказалась от вознаграждения.

На следующий день в магазине Бомера и Бассанжа на улице Вандом появился кардинал Роган. Жанна уговорила его посмотреть на ожерелье, которое так хочется иметь королеве, но купить она его хочет без ведома короля в кредит, поскольку ее личных средств на столь дорогое приобретение в данный момент не хватает. Королева заплатит в несколько приемов, с интервалом между платежами в три месяца. Для такой покупки ей требуется лицо, которое даст ювелирам гарантию оплаты, и королева сразу подумала о кардинале. В подтверждение своих слов Жанна показала собственноручное послание королевы, в котором был изложен весь этот план. Окрыленный августейшим доверием, кардинал поспешил к ювелирам.

Ожерелье ему не понравилось. Он нашел его недостаточно изящным, чересчур массивным и тяжелым. Его удивило, что женщина с таким тонким художественным вкусом, как Мария-Антуанетта, хочет обладать им. Но желания королевы не обсуждаются, и 29 января кардинал заключил сделку: миллион шестьсот тысяч с рассрочкой на два года, взносы по 400 тысяч раз в шесть месяцев, срок первого платежа – 1 августа 1785 года, ожерелье должно быть доставлено 1 февраля того же года. Скрепленный подписями договор кардинал передал Жанне. Та на второй день вернула бумагу с резолюцией королевы. На полях против каждого пункта соглашения стояло слово "Одобряю", а внизу подпись: "Мария-Антуанетта Французская".

Графиня понимала, что подделка королевской подписи, да еще под таким документом – тяжкое преступление, поэтому от имени Марии-Антуанетты просила никому не показывать контракт.

Накануне в Париж из Лиона вернулся уже покрывший себя славой предсказателя Калиостро. Кардинал призвал его к себе и изложил суть дела. Калиостро в тот же вечер устроил сеанс в доме кардинала. Оракул возвестил, что сделка оправдает себя: отныне милость королевы не покинет Рогана, его таланты получат должную оценку к вящему благу Франции. Последние сомнения рассеялись. Наутро 1 февраля кардинал послал за ювелирами, и те доставили ему колье в сафьяновом футляре, а он, вопреки просьбе Жанны, показал им договор с подписью королевы.

Вскоре появилась графиня: "Где ожерелье?" – "Здесь". – "Ее величество ждет его сегодня же". – "Я сегодня же привезу его ей". Договорились встретиться вечером в Версале. Прелат приехал на площадь Дофина в сопровождении слуги, который не выпускал драгоценный футляр из рук. Спустя несколько минут доложили о прибытии посланца королевы. Графиня отослала кардинала в альков. Комната была слабо освещена, он видел одетого во все черное гостя мельком, но все же сумел узнать в нем человека, прервавшего свидание в боскете Венеры возгласом "Быстрее, сюда идут!" Жанна вошла в альков и показала кардиналу записку королевы: Мария-Антуанетта просила прислать ей колье с подателем сего. Роган вручил футляр Жанне. Посланец удалился. В тот же вечер футляр снова оказался в ее руках, доставленный на улицу Сен-Жиль тем же самым черным посланцем.

Его звали Арман Габриэль Рето де Вийет – молодой человек дворянского происхождения, но без средств к существованию. Граф де Ламотт знал его с детства. Они вместе служили в кавалерии, но Арман был образованнее и способнее графа. В некоторых источниках сказано, что он промышлял в Париже тем, что вербовал молоденьких девушек в бордели, да и сам будто бы занимался проституцией. Другие называют его специальность словом "жиголо". Во всяком случае, он был очень хорош собой. Впоследствии он написал в своем мемуаре, что "любил мадам де Ламотт до безумия". Она представляла его своим секретарем, а он называл себя графом. Его тоже терзало безденежье. В чем он действительно достиг большого мастерства, так это в искусстве подделки. Именно он написал все письма от имени королевы и подделал ее визу под контрактом Рогана с ювелирами.

Насколько грубы были эти фальшивки? Допустим, кардинал ослеп от счастья, но этого никак нельзя сказать о Бомере и Бассанже, также прекрасно знавших руку королевы. Единственная оплошность, которую он допустил – Мария-Антуанетта никогда не добавляла к своему имени слово "Французская". Но Рето де Вийет утверждал на допросе, что кардинал Роган присутствовал при подделке, и именно он настоял на этой приписке.

Вообще трудно согласиться с Марком Алдановым, который считал, что не только жертвы, но и преступники в этом деле вели себя глупо. Жанна и ее сообщники исключительно тщательно продумывали все детали, от освещения и костюмов до писчей бумаги с голубым обрезом, на которой действительно вела свою переписку королева. Афера блестяще удалась, а ведь она была построена на тонком психологическом расчете. Нельзя также отказать Жанне в хладнокровии, выдержке, находчивости и артистизме, которые она проявляла в непредвиденных обстоятельствах и в которых мы еще убедимся. Вот распорядиться добычей аферисты и вправду не смогли. Но это говорит скорее в их пользу.

Бриллианты выковыривали из оправы ножом, ночью, при тусклом свете двух свечей, втайне от слуг. Уже 15 февраля Рето де Вийет был арестован на Монмартре с полными карманами бриллиантов. Цена, по которой он предлагал камни ювелирам, была подозрительно низкой, и один из них донес в полицию. Но по сведениям полиции, о краже бриллиантов в последнее время никто не заявлял, и де Вийета отпустили с миром.

Арест де Вийета страшно напугал графиню де Ламотт. Она дала ему на реализацию мелкие камни – как же тогда сбыть с рук крупные? Она отправила мужа в Лондон, где он тоже навлек на себя подозрения. Лондонские ювелиры справились во французском посольстве, не краденые ли бриллианты, но там, естественно, ничего не знали о пропаже ожерелья. Де Вийета Жанна хотела послать с камнями в Голландию, но тот, натерпевшись страху в полиции, наотрез отказался. В Париже Жанна продала или заложила у знакомых ювелиров камней на 36 тысяч. Заплатила бриллиантами долги. А потом начала просто скупать предметы роскоши, расплачиваясь вместо денег камнями. У нее началась оргия потребления. Она обставила свой дом как дворец. В Бар-сюр-Об отправлялась мебель от лучших краснодеревщиков, бронза, мрамор, хрусталь. Одних экипажей она завела там шесть штук. На улице Сен-Жиль гостей поражала механическая птичка в клетке, за которую она заплатила бриллиантом, стоившим 15 тысяч ливров.

Перед своим спонсором-кардиналом Жанна продолжала разыгрывать сироту эльзасскую, выпрашивая у него при каждой встрече по несколько луидоров, а когда кардинал посещал ее, принимала его в нарочно бедно обставленной комнате.

Тем временем надвигалась грозная опасность. Луи де Роган, а также оба ювелира бывали при дворе, видели королеву, но ожерелье она не носила. Жанна объяснила: королева наденет колье только тогда, когда полностью расплатится за него. Это объяснение успокоило кардинала. Но приближалось 1 августа – дата первого платежа в 400 тысяч ливров. Надо было что-то придумать. Жанна сказала Рогану, что королева считает цену колье чрезмерной и просит уменьшить ее на 200 тысяч. Бомер и Бассанж были совсем не в восторге от этой просьбы, но все же дали себя уговорить.

По совету кардинала они написали всеподданейшее послание королеве, в котором выражали, свое "истинное удовлетворение" тем фактом, что "прекраснейшее из существующих бриллиантовых украшений будет служить величайшей и лучшей из королев". Бомер вручил письмо лично, но королеву отвлекли, а когда она его дочитала и пожелала получить объяснения, Бомер уже уехал из Версаля. Королева пожала плечами и забыла о непонятном письме.

Срок расплаты неумолимо наступал. Жанна лихорадочно пыталась изобрести какую-то комбинацию. Наконец она заложила партию бриллиантов, выручила за них 35 тысяч ливров, и 31 июля Роган получил письмо от королевы, в котором она сообщала, что не в состоянии внести 400 тысяч, но готова заплатить неустойку в 30 тысяч, а дату первого платежа просит перенести еще на три месяца – 1 октября она заплатит сразу половину стоимости ожерелья, 700 тысяч. Новая просьба королевы встревожила кардинала, но он продолжал верить в бедность Жанны: 30 тысяч ливров, которые она ему передала, ей было неоткуда взять, кроме как от королевы.

Предложение отсрочки категорически не понравилось ювелирам. Они просто на стенку лезли от отчаяния и согласились принять 30 тысяч в счет взноса, который они требуют уплатить немедленно.

Жанна не умела рассчитывать все ходы заранее, но в экстремальных ситуациях действовала с вызывающей дерзостью. 3 августа она посылает к Бассанжу отца Лота – монаха, исполнявшего у нее обязанности мажордома. "Вас обманули, – сообщает он ювелиру от имени графини. – Подпись королевы под договором поддельная. Но кардинал достаточно богат, чтобы заплатить за ожерелье".

Здесь мне опять придется возразить прекрасному историку и великолепному историческому романисту Марку Алданову. "В этой афере еще можно было бы усмотреть практический смысл, – пишет он, – если б Ламотты попытались затем бежать за границу, в далекие страны, в Америку. Однако ни малейших попыток к этому они не делали... Поступки госпожи Ламотт по-прежнему бессмысленны: отсрочка расплаты на три месяца решительно ничего в положении не меняла".

В том-то и дело, что если бы она скрылась за границу, она тем самым навлекла бы на себя подозрения. Да и скрыться было не так просто: де Вийета арестовали в Женеве, Николь д'Олива с любовником – в Брюсселе, и только Лондон на требование выдать графа де Ламотта ответил отказом. Ход с разоблачением аферы был рискованным, но блестящим. Имя Жанны не фигурировало ни в каких документах. Все переговоры с ювелиром вел от имени королевы кардинал. Ему, а не ей были адресованы письма лжекоролевы. Не она, а он несет ответственность и перед ювелирами (их наследники потом еще несколько десятилетий вели тяжбу с наследниками де Рогана, требуя уплаты долга), и за подделку королевской подписи, которую тогдашний закон квалифицировал как государственную измену.

Плюс свидание в боскете Венеры – кардинал предпочтет заплатить за колье, чем выставить себя на посмешище и навлечь новый гнев королевы. Нет, Жанна де Ламотт – не жалкая глупая мошенница. Она гений интриги!

Бассанж немедля известил о сообщении Жанны своего партнера. Тот помчался в Версаль и попытался добиться аудиенции у королевы. Его приняла камеристка королевы мадам Кампан, в изложении которой до нас и дошли разговоры Людовика и Марии-Антуанетты об ожерелье. "Вы – жертвы мошенников, – сказала мадам Кампан. – Никакого ожерелья королева не получала".

В тот же день, 3 августа, графиня послала за кардиналом. Тот явился, уже зная от ювелиров об обмане. Он удручен, не знает, что делать. Жанна просит у него убежища в его доме: враги угрожают ей, ее могут арестовать всякую минуту – она была слишком неосторожна и разгласила интимные тайны королевы. Через несколько дней она покинет Париж, и искать ее не будут, но до отъезда она просит у своего великодушного друга защиты.

Кардинал согласен, он по-прежнему верит Жанне. Будь она в чем-то виновата – разве искала бы она убежища у того, кого обманула? Неужели и это – глупый шаг?

Вечером того же дня Жанна дает званый ужин для великосветских гостей, а потом, велев потушить свечи в доме, незаметно для прислуги покидает его вместе со своей верной субреткой, служанкой Розали. Они направляются в роскошный особняк кардинала Рогана на улицу Вьель-дю-Тампль (этот дворец по-прежнему носит имя "Отель де Роган").

6 августа супруги де Ламотт отправляются в Бар-сюр-Об, а кардинала терзают сомнения. Подпись – фальшивка? А свидание в боскете Венеры? Ведь оно было – вот и засохшая роза, которую он хранит как бесценную реликвию! Наконец Роган призывает своего наперсника Калиостро, и тот безо всякой магии открывает ему глаза: никогда королева не добавляет к своему имени слово "Французская". Его обвели вокруг пальца мошенники, и единственное, что можно в таком положении сделать, – это без промедления пасть к стопам короля и рассказать ему все.

Рассказать о тайном свидании с королевой? Нет, лучше заплатить!

Между тем Мария-Антуанетта вспомнила о странном письме ювелиров и велела Бомеру предстать перед ней для объяснений. Аудиенция состоялась 9 августа. Бомер рассказал как на духу все что знал, а затем по приказу королевы изложил свой рассказ в письменном виде. Королева была в крайнем возмущении. Старый гнев на кардинала охватил ее с новой силой. Она обо всем рассказал королю.

Развязка наступила 15 августа. В этот день было Успение Богородицы, и в Версале для присутствия на торжественной мессе собрался весь двор. Ждали выхода короля. А король сидел в своем кабинете вместе с королевой. Там же находились два министра – министр двора барон де Бретей и хранитель печатей Миромениль. Первый настаивал на немедленном аресте Рогана. Второй предлагал сначала выслушать его. Король призвал в кабинет кардинала и обратился к нему с вопросом, называя при этом кузеном: "Кузен, что это за ожерелье, которое вы, как говорят, купили от имени королевы?"

"Сир, – с достоинством отвечал Роган, – я был обманут, но сам никого не обманул".

"Если это так, кузен, – молвил король, – вам не о чем беспокоиться. Однако объяснитесь".

Что мог объяснить кардинал в присутствии королевы, сверлившей его взглядом? Видя его состояние, Людовик предложил ему изложить все, что ему известно об этом деле, на бумаге и удалился в библиотеку вместе с королевой и обоими министрами. Выслушав прочитанное ему вслух объяснение кардинала, состоявшее из 15 строк, король задал еще несколько вопросов. Кардинал сказал, что готов заплатить ювелирам (Жанна была права!). Людовик задумался.

Понимая, что король склоняется к мягкому решению, заговорила королева: "Как вам могло прийти в голову, кардинал, что я, кто не разговаривал с вами восемь лет, воспользуюсь вашими услугами для приобретения колье?"

Голос Марии-Антуанетты дрожал от обиды. На ее глазах появились слезы. Участь кардинала Рогана была решена. Когда отворилась дверь кабинета, и прелат вышел в заполненную придворными приемную залу, за ним последовал барон де Бретей. Обращаясь к капитану королевской гвардии герцогу Вильруа, он громко выкрикнул: "Арестуйте кардинала!"

Вскоре в Бастилии оказались все фигуранты дела, включая графа Калиостро и его жену Лоренцу (или ту, кого он называл своей женой), но исключая Николя де Ламотта, который бежал в Англию. Главным обвиняемым был кардинал. Еще на стадии предварительного следствия адвокаты узников публиковали свои комментарии, называвшиеся "мемуарами", которые расходились тысячами копий и порождали все новые версии. Перевод одного такого мемуара, составленного адвокатом Жанны мэтром Дуалло, был издан и в Петербурге. Из него видно, что графиня главную вину возлагала на Калиостро, который будто бы поведал одному человеку, что прибыл в Париж "для некоторого тайного дела". Сей "чудодействователь", рассказывала Жанна, на своих сеансах посредством девицы-медиума пророчествал о разрешении королевы от бремени – зачем, с какой целью?

"Искусное очарование разума" кардинала "имело не один предмет, но многие; и первой из них был тот, чтоб уловить г. Рогана надеждою, что он получит место в министерстве". Именно кудесник Калиостро с помощью своей жены изготовлял подложные письма королевы, именно по его внушению кардинал отправил в Англию с бриллиантами ожерелья графа де Ламотта. Что касается Николь д'Олива, то она играла "мнимую свою ролю... в Версальских садах в июле или в августе 1784, то есть за шесть месяцев до того времени, когда о сквалаже (escvalage, фр. – то же, что ожерелье. – В. А.) извещено стало; как будто бы ея выдумка могла иметь связь с настоящим делом".

Калиостро оправдывался:

Это ложь. Я ему (кардиналу. – В. А.) всегда советовал оставить Париж и удалиться в Саверну, потому что там он может сделать более добра и жить спокойнее.

На это Жанна и ее адвокат восклицают:

Советовать оставить Париж, двор, кому? Рогану, кардиналу, главному во Франции попечителю о бедных! (Одна из должностей Рогана – "великий раздатчик милостыни Франции". – В. А.) Нет, честолюбие, честолюбие кардинала, признанное и посмеянное при дворе, стремилось к тому, чтобы сделаться министром, министром полновластным, совершенным, дабы торжествовать над своими соперниками.

На обвинение в подлоге граф Калиостро отвечал:

Я не знаю, что ето значит и чья это рука, ни я, ни жена моя не имели чести знать королеву; каким образом могло бы сие статься, когда жена моя и писать не умеет, ибо так воспитывается в Риме женской пол, дабы избегнуть любовных предприятий.

Но Жанна де Ламотт и ее защита резонно возражают:

Сие еще не значит, чтоб граф и графиня дн Каллиостро не обманывали кардинала Рогана перепискою, как и многими другими химерами.

Увы, почти все другие обвиняемые и свидетели показывали против Жанны. Но главным подсудимым в глазах публики была королева. Народ обвинял ее в непомерной алчности и аморальности. Это она писала письма кардиналу и была на свидании в боскете Венеры! Она состояла в сговоре с магом-чужестранцем, околдовавшим и Рогана, и Жанну!

К вящей досаде королевы, суд оправдал кардинала. 31 мая 1786 года Роган покинул Бастилию на глазах у ликующей толпы. В тот же день была освобождена из тюрьмы Консьержери Николь д'Олива, родившая в камере свое второе дитя. Отец ребенка Туссен Босир, которого выпустили из-под стражи гораздо раньше, вскоре бросил ее в полнейшей нищете. Николь нашла приют в монастыре и умерла в возрасте 28 лет.

Калиостро и Лоренца тоже были оправданы и вскоре покинул Францию. Рето де Вийета наказали изгнанием. По традиции на границе ему дали каравай хлеба и пинка под зад. Он отправился в Венецию, где в 1790 году опубликовал свои мемуары.

Единственной осужденной по делу стала Жанна де Ламотт. Ее приговорили к публичному бичеванию, клеймению, конфискации всего имущества и пожизненному заключению. 21 июня палач Шарль-Анри Сансон исполнил приговор. На ее теле было дважды выжжена буква V, означающее voleuse – "воровка".

В своих "Записках палача" Сансон подробно >описывает эту сцену, называя себя в третьем лице:

Ее разложили на площадке эшафота и приступили к наказанию, во все время которого она испускала отчаянные и яростные крики. Ее проклятия относились преимущественно к кардиналу де Рогану, которого она обвиняла в своем несчастии и осыпала самыми оскорбительными эпитетами; слышали также, как она бормотала: "Я терплю этот позор по собственной вине; мне стоило сказать одно только слово, и меня бы повесили".

Ей дали двенадцать ударов розгами.

Вероятно, ее отчаянные порывы окончательно обессилили ее, или, быть может, она не слыхала последних слов приговора; как бы то ни было, но когда ее посадили на платформу, она сидела несколько минут безмолвно и бессознательно.

Шарлю-Генриху Сансону эта минута показалась удобной, чтобы приступить к выполнению последней статьи приговора. Платье преступницы изорвалось при оказанном ею сопротивлении, и плечо ее было обнажено. Он взял железо из жаровни и, приблизившись к ней, придавил его к ее телу.

Госпожа де ла Мотт вскрикнула как раненая гиена и, бросившись на одного из державших ее помощников, укусила его за руку с таким бешенством, что вырвала кусок мяса. Затем несмотря на то, что была крепко связана, она начала отчаянно защищаться. Пользуясь снисхождением, которое ей как женщине помощники оказывали в этой борьбе, она долгое время делала бесполезными все их попытки, и едва удалось кое-как наложить клеймо на другое плечо.

Ее заключили в тюрьму Сальпетриер. Ее муж был заочно приговорен к пожизненной каторге на галерах. После года заключения ей удалось бежать. Обстоятельства побега – одна из загадок дела об ожерелье. Парижане были уверены, что тут не обошлось без высокого покровителя – возможно, самой королевы. Жанна бежала в Лондон, где без устали писала и публиковала разоблачительные памфлеты о постыдных тайнах двора Людовика XVI, о которых она никогда не была осведомлена.

Мария-Антуанетта была обезглавлена 16 октября 1793 года. Казнил ее и короля тот же палач Сансон, что наложил клеймо на Жанну де Ламотт. На суде революционного трибунала, который заслуживает названия постыдного фарса, ее спросили, знакома ли она с графиней де Ламотт и что ей известно об афере с ожерельем. Королева ответила, что с Жанной никогда не была знакома и об ожерелье ничего не знает.

Почти два года спустя стало известно, что Жанна де Ламотт умерла в Лондоне. Точные обстоятельства ее смерти опять-таки неясны: то ли по неосторожности, то ли желая покончить с собой, она выпала или выбросилась из окна и разбилась насмерть. Не исключено, что ей отомстили роялисты, которых в Англии тогда было много. Точная дата смерти записана в церковной книге – 23 августа 1791 года. А 20 июля 1792 революционный суд отменил ее приговор.

Но история Жанны де Ламотт на этом не заканчивается. Согласно версии Луи Бертрена и его последователей, ее смерть была инсценировкой с целью замести следы.

Для чего ей понадобилось заметать следы, совершенно непонятно. Ее бывший супруг Николя де Ламотт вернулся в Париж в августе 1789 года, спустя месяц после падения Бастилии, и преспокойно жил там шантажом: семейство Роганов платило ему ренту за то, что он не публикует своих "мемуаров".

Никто, похоже, не подсчитал, сколько бриллиантов удалось реализовать графу и графине де Ламотт и сколько нашли при обысках. Если не все, то где остальные?

А Жанна, как утверждает популярная версия, перебралась в Россию под другим именем, и ее призрак пугал пионеров "Артека"...

Трейлер фильма Чарльза Шайера "Афера с ожерельем". Жанна де Ламотт – Хилари Свонк, кардинал Роган – Джонатан Прайс, граф Калиостро – Кристофер Уокен, Мария-Антуанетта – Джоэли Ричардсон, Николя де Ламотт – Адриан Броуди, Рето де Вийет – Саймон Бейкер, Николь д'Олива – Гермиона Галлифорд. Warner Bros., 2001