Ссылки для упрощенного доступа

Беспамятные даты

Извиняемся, ничего нет про 19 февраля. Смотрите предыдущий контент

воскресенье 31 января 2016

Замок Эренберг в Тироле, где в 1716 году скрывался царевич Алексей Петрович. Гравюра Маттеуса Мериана Старшего. 1679
Замок Эренберг в Тироле, где в 1716 году скрывался царевич Алексей Петрович. Гравюра Маттеуса Мериана Старшего. 1679

История царевича Алексея Петровича и принцессы Шарлотты

300 лет назад, в январе 1716 года, в России разразился династический кризис, следствием которого стала смерть наследника и длинная череда дворцовых переворотов.

Гнилой промозглой петербургской осенью октября 1715 от Рождества Христова года ждали прибавления в царском семействе. На поздних сносях пребывали сразу и царица Екатерина, и жена наследника Алексея Петровича, кронпринцесса София Христина Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская.

Двор ожидал надвигающихся событий в величайшей тревоге. Царевич имел несчастье впасть в немилость у отца. Человек книжный и созерцательный, он не мог быть сподвижником Петру, отцовские прожекты ему претили, а пуще всего ненавистен был Петербург, город, проклятый матерью Алексея царицей Евдокией, ныне постриженной в Суздале под именем инокини Елены. Вторая жена царя Петра не могла желать, чтобы право наследования перешло по старшей мужской линии к Алексею, а от него, буде Шарлотта родит мальчика, к его сыну. От того, чей ребенок родится первым и какого будет пола, зависело слишком многое.

Принцесса слегла при первом же намеке на схватки. Существо хрупкое и болезненное, она полутора годами прежде претерпела нечеловеческие муки при рождении дочери Натальи и до ужаса боялась новых родов. Шарлотта лежала в огромной постели под крытым бархатом и подбитым соболями одеялом. На ее почти детском еще личике было написано невыразимое страдание. Левой рукой она прижимала к себе левретку, которая тряслась мелкой нервной дрожью, несмотря на натопленную печь и жар, исходящий от горящих свечей.

Русской царевной она так и не стала. Просватанная в пятнадцать лет, она два года дожидалась окончания сложных дипломатических переговоров, втайне молясь, чтобы замужество ее не состоялось. Московия представлялась местом загадочным и страшным. Она выросла при одном из самых блестящих европейских дворов того времени, саксонском, воспитана была изрядно и модно, привыкла к куртуазному обращению. Московитский же принц тонких галантерейностей не понимал. Она все-таки привязалась к нему по закону первой влюбленности. Полтора года после свадьбы она прожила в Эльбинге какой-то соломенной вдовой: царевич пребывал в долгих отлучках, царь приказывал сыну ехать по делам военного снабжения то в Польшу, то в Померанию, они почти не виделись, однако ж лишение девства произошло, о чем свидетельствует письмо Алексея его духовнику протопопу Якову Игнатьеву:

О зачатии во чреве весьма до отъезду моего подлинно познати было не можно еще и повелел я жене, аще будет возможно сие познати, чтоб до меня немедленно писала.

Наконец, по неотступному требованию Петра, Шарлотта со свитой отправилась в Россию. Необжитый, грязный, едва начавший строиться Петербург был городом лишь по названию. Дом, возведенный для Алексея и Шарлотты на берегу Невы в Литейной части из оштукатуренной глины, нимало не напоминал дворцы и замки Саксонии. По брачному договору кронпринцесса сохраняла свою лютеранскую веру. Русского языка она не знала и не пыталась выучить. Вмененное Петром в обязанность посещение ассамблей, которые правильней было назвать безобразными попойками, не только не доставляло ей ни малейшего удовольствия, но и причиняло неизбывное отвращение.

Немецкий дипломат Фридрих Христиан Вебер, встретив Шарлотту при дворе, обратил внимание на ее "редкую обходительность" в кругу, где политесов не понимали и не соблюдали: "Царственным существом своим она придавала своему обращению такой обаятельный характер, что высшие и низшие одинаково питали к ней искреннюю любовь и уважение". Однако же и Вебер был осведомлен о ее положении: "А между тем легко себе представить, каково было на душе у этой принцессы, когда она состояла в таком несчастном супружестве, которое было противно старым Русским, и дворцовой быт ее не был как следует учрежден". Об отношении к ней мужа Вебер пишет так: "Я всегда замечал в обществе, что он никогда не говорил с нею ни слова и нарочно избегал ее".

Портрет Шарлотты-Христины-Софии с арапчонком. Гравюра Христиана-Альбрехта Вортмана по оригиналу Иоганна Пауля Люддена. Около 1730
Портрет Шарлотты-Христины-Софии с арапчонком. Гравюра Христиана-Альбрехта Вортмана по оригиналу Иоганна Пауля Люддена. Около 1730

В итоге Шарлотта отгородилась от внешнего мира совершенно, окружила себя немецкой своей свитой и решила кое-как коротать век в сокровенной надежде на перемену участи. "Один Бог знает, как меня здесь огорчают, – писала она родителям. – Я несчастна так, что это трудно себе представить и не передать словами, мне остается лишь одно – печалиться и сетовать. Я – презренная жертва моего дома, которому я не принесла хоть сколько-нибудь выгоды…"

Она не могла понять, чего надобно Петру от сына и почему Алексей не может и не хочет угодить отцу. Она лишь видела, что подле царевича собираются люди, недовольные царем, что исходит от них глухой ропот, в котором царевич вязнет, как муха в патоке. Алексей ничего ей объяснять и не пытался, пьянствовал запойно и вдобавок завел себе "метреску", да не из благородных, а дворовую девку своего учителя Никифора Вяземского Евфросинью. Неделями, случалось, не показывался на половине жены, а когда она была беременна в первый раз по осьмому месяцу, вдруг уехал в Карлсбад для поправки здоровья и насилу воротился после гневных и настойчивых требований отца. Дочь Наташа родилась в его отсутствие.

Алексей Петрович сокрушался о своем мизерабельном положении и не знал, как поправить дело. Разве виноват он в том, что не лежит у него душа ни к воинскому делу, ни к морскому, ни к фортификации, а милее ему кабинетная тишь и благочестивое богословское рассуждение? Разве не терпит русская земля от Петра непомерное унижение, разорение и страдание? Об этом он даже думать боялся, а не то что составить комплот против отца. Но комплот составлялся помимо его воли. Однажды, исповедуясь Якову Игнатьеву, в ужасе признался, что желает смерти отцу. Отец Яков выслушал признание спокойно и даже никакую епитимью не наложил: "Бог тебя простит. Мы и все желаем ему смерти для того, что в народе тягости много".

Царевич Алексей Петрович. Гравюра Христиана-Альбрехта Вортмана по оригиналу Иоганна Пауля Люддена. 1729
Царевич Алексей Петрович. Гравюра Христиана-Альбрехта Вортмана по оригиналу Иоганна Пауля Люддена. 1729

Адмиралтейц-советник Александр Кикин, провожая его в Карлсбад, учил задержаться в чужих землях под разными предлогами года на два-три и весьма удивился, когда царевич вернулся. "Напрасно ты ни с кем не видался от французского двора и туды не уехал, – сказал Алексею. – Король – человек великодушный, он и королей под своею протекциею держит". Но царевич измучился, извелся страхами и потаенными надеждами и стал говорить в своем кружке, что хочет в монахи постричься: "Быть мне пострижену, и буде я волею не постригусь, то неволею постригут же, как Василья Шуйского. Мое житье худое!" А Кикин отвечал, что можно и постричься на время, покуда Петр жив: "Ведь клобук не прибит к голове гвоздем, можно его и снять".

При дворах европейских монархов с незапамятных времен королевы и принцессы рожали наследников в присутствии высших сановников, дабы царственного младенца не подменили. Русские царицы и великие княгини от этого были избавлены, зато и легенд о подмене на Руси было несравненно больше; самозванцев являлось множество. О самом Петре в народе пошла молва, что он на самом деле сын Лефорта, который подменил своим ребенком родившуюся в царской семье девочку: "Все на государя встали и возопияли: какой-де он царь? Родился от немки беззаконной; он замененный; и как царица Наталья Кирилловна стала отходить сего света, и в то число говорила: ты-де не сын мой – замененный. Он велит носить немецкое платье – знатно, что родился от немки".

Когда подходил принцессе срок рожать, Петр, находившийся в Европе, рассудил, что теперь почвы для вымысла куда больше: ни царя, ни царевича в России нет, жена наследника – немка, окруженная сплошь немцами. Он написал невестке письмо, которым извещал ее о мерах, принимаемых во избежание зловредных слухов:

Отлучение супруга вашего, моего сына, принуждает меня к тому, дабы предварить лаятельство необузданных языков, которые обыкли истину превращать в ложь. И понеже уже везде прошел слух о чреватстве вашем,.. того ради, когда благоволит Бог вам приспеть к рождению, дабы о том заранее некоторый анштальт учинить, о чем вам донесет г. канцлер граф Головкин, по которому извольте неотменно учинить, дабы тем всем, ложь любящим, уста заграждены были.

Анштальт, то есть порядок, который распорядился учинить Петр, заключался в том, что к Шарлотте были приставлены три дамы: канцлерша графиня Головкина, генеральша Брюс и Дарья Ржевская, всепьянейшего собора "князь-игуменья", участница непристойных забав царя. Принцесса обиделась, ответила царю – за пять дней до родов – дерзко:

Столь странное и мною незаслуженное распоряжение мне весьма огорчительно. Казалось бы, многократно обещанные милость и любовь вашего величества должны были служить мне залогом, что никто не обидит меня клеветою, и что виновные будут наказаны, как преступники. Прискорбно, что мои завистники и преследователи имеют довольно силы к подобной интриге. Бог моя надежда на чужбине, и как всеми я покинута, Он услышит мои сердечные вздохи и сократит мои страданья!

Однако же согласиться пришлось. Ржевская доносила царю:

Всемилостивейший Государь! У нас в Питербурхе, слава Богу, все благополучно: государыни царевны и ея высочество кронприцесса, слава Богу, в добром здоровьи. По указу вашему у ее высочества кронпринцессы я и Брюсова жена живем и ни на час не отступаем, и она к нам милостива. И я обещаюсь самим Богом, ни на великие миллионы не прельщусь и рада вам служить от сердца моего, как умею. Только от великих куплиментов, и от приседания хвоста, и от Немецких яств глаза смутились.

Екатерина, обвенчавшаяся с Петром четырьмя месяцами позже Алексея с Шарлоттой, при получении известия о разрешении от бремени, не скрывала своей радости тем, что родилась девочка, а не мальчик, и сюсюкала в письме Шарлотте:

Светлейшая кронпринцесса, дружебнолюбезная государыня невестка! Вашему высочеству и любви я зело обязана за дружебное ваше объявление о счастливом разрешении вашем и рождении принцессы-дочери. Я ваше высочество и любовь всеусердно о том поздравляю и желаю вам скорого возвращения совершенного вашего здравия и дабы новорожденная принцесса благополучно и счастливо взрость могла.

Поздравление прислал и царь. Невестка отвечала извинениями за то, что "манкировала родить принца" и обещанием сделать это в следующий раз.

Сцена рождения царевича Петра Алексеевича. Гравюра Петера Шенка. 1715
Сцена рождения царевича Петра Алексеевича. Гравюра Петера Шенка. 1715

Вот он, следующий раз, и подошел. Шарлотта разрешилась младенцем мужеского пола 23 октября в шестом часу пополудни. Мальчика нарекли Петром. Обер-гофмаршал малого двора барон Левенвольд принимать поздравления сильно ослабевшей принцессе не дозволил, выходил к визитерам сам, осанисто и важно, изображая собственное чрезвычайное утомление. Визитеров, впрочем, было не много: вельможи выжидали, каково разродится царица. На четвертый день принцесса почувствовала себя лучше, играла с малюткой и встречала гостей, сидя в креслах. Такая поспешность привела к печальным последствиям: Шарлотта сделалась совершенно больна и слабела час от часу. Призвали придворных врачей – лейб-медика Арескина и доктора Блюментроста. Лекари хмурились, совещаясь вполголоса большей частью на латыни. Снадобья не помогали. Принцесса таяла на глазах. Общее настроение в доме стало мрачное и даже зловещее.

Посланник Священной Римской империи Отто Плейер доносил императору Карлу VI, который был женат на родной сестре Шарлотты, что кронпринцесса, в сущности, уморила себя сама:

В моем последнем письме я сделал всеподданнейшее сообщение о большой печали, которую переживала эта достойная самой славной памяти принцесса и которая явилась причиной болезни и, более того, причиной ее смерти. Эта печаль была так велика, что она не только не пугалась неожиданно надвигающегося конца, но сама желала и искала его. Перед смертью она сама после родов предсказала ее, она сердилась на тех, кто желал ей здоровья, предупреждала или просила, что лучше просить Господа о спасении ее души. Когда она быстро и легко родила юного принца, она заявила, что в высшей степени рада, что дала стране принца, но после этого она хочет умереть и умрет. Нередко она с нетерпением и недовольством требовала еду и напитки, которые ее акушеры и медики ей не советовали и запрещали. Докторов, сразу же прибывших из-за ее прогрессирующей слабости, она называла ее палачами, которые хотят лишь ее пытать своими медикаментами, несмотря на то что она хочет не жить, а умереть.

Петру сильно недужилось, однако же, когда лекари доложили ему, что надежды нет, он встал с одра болезни и поехал к невестке, которую по-своему любил. Это последнее их свидание описано в мемуарах некоторых иностранцев, которые получили сведения из вторых или третьих рук и, судя по всему, из одного источника. Вот что пишет артиллерии капитан Питер Генри Брюс:

Убедившись в приближении своего конца, она пожелала видеть царя, и когда он пришел, трогательнейше, самыми волнующими словами простилась с ним, поручив своих двоих детей его заботам, а слуг – его покровительству. И, обняв и омыв слезами материнской любви детей, передала их царевичу; он унес детей в свои апартаменты, но более уже не возвращался и даже не осведомился об их матери и своей очаровательной супруге.

Эту умильную сцену дополняет Вебер:

Луи Каравак. Царевич Петр Алексеевич и царевна Наталья Алексеевна.
Луи Каравак. Царевич Петр Алексеевич и царевна Наталья Алексеевна.

Супруга царевича, через 6 дней после родов, впала в такое опасное состояние, что тогда же стали сомневаться в ее выздоровлении, и так как она почувствовала близость кончины своей, то приказала попросить к себе царя (царица не выходила, будучи в последних днях беременности). По прибытии царя (которого, по случаю нездоровья ввезли к цесаревне на кресле с колесами) она трогательно простилась с ним, поручив ему своих наследников и прислугу; за тем приласкала и оросила горькими слезами детей своих и передала их царевичу, который взял их на обе руки, понес в свою комнату и более уже не приходил к супруге.

Плейер же сообщал в Вену совсем другое:

Ее супруг кронпринц до ее кончины находился при ней, из-за тоски и печали трижды падал в обморок и казался безутешным. Тотчас после ее смерти принц забрал в свою комнату обоих детей и двух женщин, чтобы их оставить и держать для воспитания этих двоих детей.

"Когда врачи убеждали ее принять лекарство, – повествует Брюс, – она с глубоким чувством произнесла: "Не мучайте меня больше, но дайте мне спокойно умереть, потому что я не хочу больше жить". Ему вторит Вебер: "Когда же доктора предложили ей еще некоторые лекарства, она бросила пузырьки за постель и громко сказала: "Не мучьте меня, дайте спокойно умереть, ибо я и не хочу жить долее!"

Плейер отослал в Вену нечто вроде некролога с описанием постигших принцессу невзгод:

Этой смерти очень способствовали многообразные огорчения, которые этой принцессе пришлось переживать постоянно: деньги, которые ей ежегодно предназначались на содержание, выдавались так экономно и с такими трудностями, что она никогда не получала в руки более 500 или 600 рублей. В результате она жила в постоянной бедности и не могла оплачивать своих слуг. У всех торговцев остались долги ее и ее дворовых людей. Она отмечала отчуждение царского двора по отношению к ней из-за рождения их принца и знала, что царица старается ее скрытно преследовать. Из-за всего этого она была постоянно удручена.

Шарлотта умерла 1 ноября. Петр устроил медикам форменный допрос, угрожал застенком, а потом, невзирая на слезные мольбы царевича, приказал вскрыть труп покойницы в своем присутствии. Это был какой-то пароксизм больного сладострастия. Растерзанное тщедушное тельце лежало на столе в прозекторской. Царь жадно смотрел на внутренности, не слушая объяснений Блюментроста.

Плейер доносил императору:

Всеподданнейше имею сообщить Вашему Цесарскому и Королевскому величеству, что, хотя царь и распорядился подготовить помещение для прощания кронпринцессы, однако, когда после вскрытия тела он увидел кровяные спазмы, неожиданно приказал ничего не вынимать, все опять зашить и распорядился насчет погребения. Поэтому позавчера всем иностранным и местным министрам, русским господам и дамам были разосланы приглашения на похороны, при этом было указано, как себя вести и в каком появляться платье.

В Петропавловский собор гроб везли по Неве на убранном в траур фрегате. Корабль носом взламывал тонкий лед, которым уже подернулась река. Петр был мрачен и молчалив. В тот же день, после похорон, царь вручил царевичу послание, начинавшееся словами: "Объявление сыну моему". Сокрушаясь нелюбовью Алексея к воинскому делу и к трудам государственным, Петр писал:

С горестию размышляя и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало пождать, аще нелицемерно обратишься. Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын и что я сие только в устрастку пишу: воистину исполню, ибо за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя, непотребного, пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный.

Самое поразительное в этом послании – дата. Оно было написано за 16 дней до того, как вручено. Петр ждал, родится ли у царевича сын или дочь. Царица Екатерина родила ему пятерых детей, и все пятеро были девочками. "Уд гангренный"... Ведь это, может быть, про свою неспособность зачать мальчика.

Портрет младенца царевича Петра Петровича в образе Купидона. Неизвестный художник. Первая половина XIX в.
Портрет младенца царевича Петра Петровича в образе Купидона. Неизвестный художник. Первая половина XIX в.

9 ноября, на другой день поcле вручения письма, царица родила сына. Младенца нарекли Петром и о трауре по Шарлотте тотчас забыли. По радостному случаю рождения наследника были устроены в Петербурге празднества, продолжавшиеся восемь дней кряду, с фейерверками и угощением для народа. "Трудно себе представить, – пишет датский посланник Юст Юль, сообщая тем самым важное военное сведение, – какая масса пороху настреливается за пирами, увеселениями, при получении радостных вестей, на торжествах и при салютах, ибо в России порохом дорожат столько же, сколько песком, и вряд ли найдешь в Европе государство, где бы его изготовляли в таком количестве и где бы по качеству и силе он мог сравниться со здешним". "Самое замечательное на этом празднике, – рассказывает Вебер об одном из парадных обедов, – составлял пирог, из которого вышла довольно красивая карлица, совершенно нагая и украшенная красными лентами и фонтанжем" (дамской высокой прической. – В. А.). "Обращаясь к обществу, – продолжает капитан Брюс, – она произнесла речь, и пирог унесли. На стол дамам таким же образом подали карлика. Из третьего пирога, поданного на стол дворян, стаей выпорхнули 12 куропаток, так шумно хлопавшие крыльями, что переполошили общество".

На гневное послание отца царевич Алексей ответил на четвертый день. Он умолял избавить его от тяжкой обязанности наследовать престол, ссылаясь на свои немощи и неспособность править царством:

Милостивый государь-батюшка!

Сего октября в 27 день 1715 году (дата по старому стилю. – В. А.), по погребении жены моей, отданное мне от тебя, государя, вычел; на что иного донести не имею, только буде изволишь за мою непотребность меня наследия лишить короны Российской, буди по воле вашей. О чем и я вас, государя, всенижайше прошу: понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, понеже памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать) и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (дай Боже вам многолетное здравие!) Российского по вас (хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай Боже здравие) не претендую и впредь претендовать не буду, в чем Бога свидетелем полагаю на душу мою, и ради истинного свидетельства, сие пишу своею рукою. Детей моих вручаю в волю вашу, себе же прошу до смерти пропитания.

Царю этот ответ зело не понравился. Ведь не мог же он лишить старшего сына права на престол без всякой основательной причины, только потому, что у него родился сын во втором браке. Вероятно, имел оглядку и на Европу: ссылка царевича на слабое здоровье вряд ли была бы признана удовлетворительной.

Принято считать, что царевич женился на Шарлотте против своей воли, по выбору и приказанию отца, оттого и невзлюбил ее. Некоторые советские авторы утверждают, что замужество принцессы было чрезвычайно выгодно и лестно венскому двору. На самом деле любой монарх Европы считал за честь породниться с императором Карлом из рода Габсбургов – кесарем, шутка ли! Алексей Петрович действительно охладел к хрупкой и худосочной супруге, воспылав плотской страстью к ядреной Евфросинье. Но поначалу отношения между ними были совсем другими. К тому же у Алексея был свой политический расчет, о котором сообщал Вебер:

Уже давно царь намеревался, посредством женитьбы сына своего, породниться с каким-нибудь могущественным домом в Германии и вместе с тем пробудить царевича из его обычной лени влиянием благовоспитанной супруги; ибо царевич этот, вследствие постоянного вредного обращения с невежественными людьми, усвоил себе такие наклонности, которые делали его неприятным в образованном обществе и были причиною, что он, не желая оставить своего образа жизни, не понимал и того, что таким образом он подвергал опасности и свои наследственные права. При таком его поведении царь всё более и более гневался на него и наконец дал стороною заметить, что если он не переменится в скором времени, то непременно будет пострижен в монахи, ибо лучше отрезать один член от тела, чем допускать гибель целого тела...

Как видно, содержание грозного письма Петра не было тайной для иностранных дипломатов! Вебер продолжает:

Слухи об этом дошли до царевича, и приверженцы его стали ревностно советовать ему, ради собственного его благополучия, затаить свою ненависть к иноземцам и высмотреть себе супругу в каком-нибудь могущественном доме в Германии, чтобы с помощию ее высоких родственников обеспечить себе наследование престола, и в то же время и у самого царя, из уважения к такой супруге, приобресть лучшее положение, чем то, в котором он теперь находился.

Теперь стремление породниться с могущественным домом выходило Петру боком.

Князь Василий Долгорукий, с которым Петр обсуждал ответ Алексея, сказал царевичу страшное:

Я тебя у отца с плахи снял.

Засим в отношениях отца и сына наступила пауза, вызванная болезнью Петра. Хворь оказалась настолько опасна, что царь в ожидании кончины причастился святых тайн и исповедовался, а государственные мужи не покидали дворец. Алексей Петрович тоже побывал у одра болезни. Кикин же внушал царевичу, напоминая, как горазд был притворяться больным для испытания лояльности бояр Иван Грозный: "Отец твой не болен тяжко, он исповедывается и причащается нарочно, являя людям, что гораздо болен, а все притвор". До целования креста наследнику Петру Петровичу дело тогда, правда, не дошло.

Николай Ге. Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе. 1871
Николай Ге. Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе. 1871

Царь поправился лишь на исходе января. Царевич получил от него новое послание, озаглавленное так: "Последнее напоминание еще". Письмо содержало прежние упреки в нежелании быть соратником отцу:

Помогаешь ли в таких моих несносных печалех и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и конечно по мне разорителем оных будешь. Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно; но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал. На что по получении сего дай немедленно ответ или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобою как с злодеем поступлю.

Царевич смиренно и на сей раз без долгих раздумий отвечал:

Милостивейший Государь-батюшко!

Письмо ваше, писанное в 19 день сего месяца, я получил тогож для поутру, на которое больше писать за болезнию своею не могу. Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения.

Раб ваш и непотребный сын Алексей

Этот ответ разозлил царя еще пуще. Чего же хотел Петр от сына? На Руси еще не бывало отречения наследника в пользу младшего сводного брата. Петр сам в начале царствования правил в составе дуумвирата – старшим царем был сын Алексея Михайловича от первого брака Иван V. Теперь наследник умоляет о постриге. Но и Петр понимал, что клобук не гвоздем к голове прибит – путь из монахов в цари проделал то ли Григорий Отрепьев, то ли чудесно спасшийся царевич Димитрий.

Что делать со старшим сыном, Петр и сам не знал.

Историк Александр Брикнер пишет: "Петр очутился в чрезвычайно неловком положении... Дух царя не мог быть спокоен. К тому же пока не было ни малейшего повода поступить с царевичем как со злодеем". Сергей же Соловьев выражается так: "И последнее средство не подействовало! И монастырь не испугал! Сын торжествовал над отцом".

Между тем царю надо было ехать за границу по дипломатическим и военным делам, а также для лечения на пирмонтских водах. Алексей хворал и всерьез готовился в монастырь, однако ближайшим доверенным лицам изображал свой постриг как вынужденный. Петр пришел попрощаться с сыном, говорил примирительно: "Одумайся, не спеши. Напиши мне потом, какую возьмешь резолюцию".

На том и расстались. Крепко подумав, Алексей "взял резолюцию": бежать от отца, спасаться под защитой кесаря. Хитроумный Петр Толстой заманил царевича обратно обещанием отцовской милости, но царь учинил розыск, открылся заговор, и царевич умер под пыткой или был тайно казнен.

Ему не дано было выбирать между троном и плахой, а Петру – миловать. Судьба и история поставили обоих и всю Россию в неразрешимое, безвыходное положение. Законный наследник не мог наследовать дело Петра.

В апреле 1718 года, когда розыск шел полным ходом, и заплечных дел мастера не знали отдыха, голландский резидент Якоб де Би доносил в свою столицу:

Нет ни малейшего сомнения, что пока жив царь, все будут иметь вид покорный и послушный, но если царевич Алексей будет жив в то время, когда царевич Петр не достигнет еще известного возраста, можно предвидеть, что Россия будет подвергнута большим волнениям. Страшнее всего, что здоровье царя шатко и что наследник престола, царевич Петр, очень слабого сложения и нельзя рассчитывать на продолжительность его жизни. Ему теперь 2½ года, но он еще не говорит и не ходит и постоянно болен. Если этот ребенок умрет, то царю будет снова предстоять выбор наследника; разве только в предстоящих родах царица разрешится от бремени царевичем. Во всяком случае, мало вероятия, чтобы царь прожил достаточно долго, чтобы воспитать своего наследника и утвердить его на престоле. Вследствие всего этого нужно ожидать больших волнений в этой стране.

Но и другого наследника Бог не дал Петру: его младший сын Петр Петрович умер через год после царевича Алексея, трех с половиной лет от роду. Удрученный император издал указ, наделяющий самодержца правом назначать наследника – не по родству, а по собственному усмотрению. Но назначить никого не успел, и в империи началась эпоха беззаконных дворцовых переворотов.

На другой день после смерти Алексея Петровича была годовщина Полтавской виктории. Ее отмечали, как прежде, гуляньем, пиром и фейерверком. Наутро тело царевича было выставлено в церкви Святой Троицы на три дня для публичного прощания. А днем позже состоялся новый праздник. Плейер рассказывает:

В воскресенье 10-го праздновались именины царя и в полдень в царском летнем доме состоялась трапеза, откуда все гости направлялись на верфь в Адмиралтейство. Здесь стоял 94-пушечный корабль (только что построенный якобы по чертежам самого царя), который вечером был спущен на воду. Много ели и пили. Ночью на воде и на берегу представляли всевозможный фейерверк, веселье длилось вплоть до 2 часов ночи.

Используя эту возможность, иностранные министры интересовались тем, будет ли объявлен траур по случаю смерти принца. Однако им отвечали, что никакого траура не будет, потому что принц умер как преступник.

На отпевании присутствовали царь, царица и все придворные чины, н иностранных дипломатов не приглашали. Вебер, разузнав подробности, сообщал:

Присутствовавшие на похоронах уверяли, что его величество, провожая тело сына в церковь, горько плакал и что священник для подобной речи своей, взял текстом слова Давида: "Ах, Авессалом, сын мой, Авессалом".

Это плач царя Давида по восставшему против него сыну:

И обратилась победа того дня в плач для всего народа; ибо народ услышал в тот день и говорил, что царь скорбит о своем сыне. И входил тогда народ в город украдкою, как крадутся люди стыдящиеся, которые во время сражения обратились в бегство. А царь закрыл лице свое и громко взывал: сын мой Авессалом! Авессалом, сын мой, сын мой! (2 Цар., 19:2-4)

Адольф Шарлемань. Невский проспект зимой. Литография. 1856
Адольф Шарлемань. Невский проспект зимой. Литография. 1856

120 лет назад, 23 декабря 1895 года, умер Сергей Степняк-Кравчинский – революционер, террорист, литератор

О Сергее Кравчинском можно с полным основанием сказать: прожил короткую, но яркую жизнь. Не только идеолог, но и практик террора, в эмиграции он многое сделал для того, чтобы Европа признала "русских нигилистов" героями и борцами за свободу. Но сам он к концу жизни, похоже, пришел к иному мнению.

Сергей Кравчинский родился в семье военного лекаря. Отец направил сына по той же военной стезе: он поступил в московское Александровское военное училище, которое давало среднее образование, затем получил высшее в петербургском Михайловском артиллерийском, но прослужил лишь год и вышел в отставку в звании подпоручика.

Сергей Кравчинский. 1870
Сергей Кравчинский. 1870

Его юность, поиски места в жизни пришлись на глухое безвременье в истории России, когда великие реформы первого десятилетия царствования Александра II пошли вспять, и, по выражению Блока, "в сердцах царили сон и мгла". Осенью 1871 года Кравчинский вступил в кружок "чайковцев", названный так по имени своего вождя Николая Чайковского. Это были социалисты-народники. Они горячо откликнулись на призыв Герцена идти в народ ради его просвещения и пробуждения к революционной борьбе.

"Мы сбросили немецкое платье и оделись в сермягу, чтобы быть принятыми народом в его среду", – писал впоследствии Кравчинский.

Однако энтузиазм народников натолкнулся на глухую стену. "Хождение в народ" потерпело полный и сокрушительный провал. Философ Георгий Федотов писал об участниках этого массового движения образованной молодежи с нескрываемым восхищением:

Святых нельзя спрашивать о предмете их веры: это дело богословов. Но, читая их изумительное житие, подвиг отречения от всех земных радостей, терпения бесконечного, любви всепрощающей –​ к народу, предающему их, –​ нельзя не воскликнуть: да, святые, только безумец может отрицать это! Никто из врагов не мог найти ни пятнышка на их мученических ризах.

Но почему "народ, предающий их"? Да потому, что этот самый народ, который они ехали просвещать, и сдавал их уряднику.

Кравчинский не без горькой иронии вспоминал:

Тип пропагандиста семидесятых годов принадлежал к тем, которые выдвигаются скорей религиозными, чем революционными движениями. Социализм был его верой, народ –​ его божеством. Невзирая на всю очевидность противного, он твердо верил, что не сегодня завтра произойдет революция, подобно тому как в средние века люди иногда верили в приближение Страшного суда. Неумолимая действительность нанесла жестокий удар этой восторженной вере, показавши ему его бога, каков он есть, а не каким он рисовался его воображению.

Власть ответила на благородный порыв свирепыми репрессиями. Народникам вменялось участие в тайном сообществе, имеющем целью "ниспровержение существующего порядка". В феврале-марте 1877 года в Петербурге прошел "процесс пятидесяти". Одна из обвиняемых, 23-летняя дворянка Софья Бардина произнесла речь, ставшую одним из кульминационных моментов процесса:

Наступит день, когда даже и наше сонное и ленивое общество проснется и стыдно ему станет, что оно так долго позволяло безнаказанно топтать себя ногами, вырывать из своей среды братьев, сестер и дочерей и губить их за одну только свободную исповедь своих убеждений!

Илья Репин. Арест пропагандиста.
Илья Репин. Арест пропагандиста.

В октябре того же года открылся Большой процесс, или "процесс 193". Число арестованных по искусственно сконструированному делу превышало 4000 человек. Многих пришлось отпустить, остальные провели в предварительном заключении не по одному году. К началу судебных слушаний 93 человека умерли, покончили с собой или лишились рассудка за решеткой.

На Большом процессе блистал красноречием Ипполит Мышкин, которого судили за попытку освобождения Чернышевского из Вилюйского острога. "Это не суд, – восклицал он, – а просто комедия или нечто худшее, более отвратительное, позорное... чем дом терпимости, там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человека".

На словах "опричники царя" обезумевший жандармский офицер бросился зажимать Мышкину рот и поцарапал его; на лице Мышкина показалась кровь, зал грозно загудел, подсудимые громко протестовали...

Кравчинский тоже был арестован. Ему удалось бежать из-под стражи. Он перешел на нелегальное положение и в конце 1874 года выехал по подложному паспорту в Европу. За границей он свел знакомство с идеологами русского революционного движения – Ткачевым, Лавровым, Бакуниным. Его деятельная натура не терпела кабинетного существования. В то время было много молодых романтиков, ищущих, в какой бы революции поучаствовать. Кравчинский нашел.

Герцеговинцы в засаде. Иллюстрация из газеты «Српске зоре». 1876
Герцеговинцы в засаде. Иллюстрация из газеты «Српске зоре». 1876

Летом 1875 года он принял участие в подготовке восстания против турецкого владычества в Герцеговине. Однако эти планы стали известны турецким властям. Зачинщики бежали. Кравчинский вернулся в Россию, организовал ряд удачных побегов политзаключенных из тюрем. Не видя перспектив революции на родине, он снова уехал из страны.

В 1877 году в группе итальянских последователей Бакунина Кравчинский участвовал в неудачном восстании в провинции Бенвенуто. Они захватили власть в двух деревнях, сожгли налоговые книги и раздали крестьянам оружие. Но против правительственных войск крестьяне воевать не стали. Организаторы включая Кравчинского были арестованы, более года провели за решеткой, но суда так и не дождались: по случаю кончины короля Виктора Эммануила II им была объявлена амнистия.

Кравчинский снова вернулся в Россию и вступил в тайную организацию "Земля и воля".

Кого-то ждут... Гремит звонок.

Неспешно отворяя двери,

Гость новый входит на порог:

В своих движениях уверен

И статен; мужественный вид;

Одет совсем как иностранец,

Изысканно; в руке блестит

Высокого цилиндра глянец;

Едва приметно затемнен

Взгляд карих глаз сурово-кроткий;

Наполеоновской бородкой

Рот беспокойный обрамлен;

Большеголовый, темновласый -

Красавец вместе и урод:

Тревожный передернут рот

Меланхолической гримасой.

Это портрет Кравчинского из поэмы Блока "Возмездие". А таким увидел Кравчинского Лев Тихомиров:

Владимир Маковский. Вечеринка
Владимир Маковский. Вечеринка

Его прозвали мавром, и он действительно имел в физиономии нечто мавританское или турецкое, при совершенно белом цвете кожи, но темный брюнет. Волосы и маленькая борода его курчавились. Черты лица мелкие, превосходный цвет лица. Все телосложение истинно богатырское: крепкая кость, великолепная мускулатура и крупный рост при широких плечах. В общем, он был несомненный красавец, и женщины легко им увлекались, как, впрочем, и он ими. В натуре у него было много художественности и авантюризма.

В тот последний приезд в Россию Кравчинский совершил главный поступок своей жизни.

В "Земле и воле" назревал раскол – "револьверщики" против "деревенщиков". Сторонники террора начали готовить покушение на петербургского градоначальника Трепова, приказавшего в нарушение закона высечь осужденного на 15 лет каторги Алексея Боголюбова. Приближался к развязке "процесс 193". Прокурору Желеховскому, которого Анатолий Кони назвал "воплощенной желчью", не удалось доказать наличие единой революционной организации. Кони (в то время председатель Санкт-Петербургского окружного суда) рассказывает:

Обвинительная речь Желеховского, длинная и бесцветная, поразила всех совершенно бестактною неожиданностью. Так как почти против ста подсудимых не оказывалось никаких прочных улик, то этот судебный наездник вдруг в своей речи объявил, что отказывается от их обвинения, так как они были-де привлечены лишь для составления фона в картине обвинения остальных. За право быть этим "фоном" они, однако, заплатили годами заключения и разбитой житейской дорогой!

Суд Особого присутствия Правительствующего Сената под председательством сенатора Ренненкампфа оказался в затруднительном положении. В конце концов было решено приговоры вынести суровые, но ходатайствовать перед государем о смягчении участи осужденных. Большинство подсудимых было оправдано, других предлагалось освободить с учетом предварительного заключения. Еще до утверждения приговора императором подсудимых, даже приговоренных к каторге, стали выпускать под залог или поручительство.

Приговор был вынесен в январе, а в феврале грянул выстрел Веры Засулич в Трепова. Вера не была членом организации. Она действовала по собственному почину.

Кравчинский писал впоследствии:

Засулич вовсе не была террористкой. Она была ангелом мести, жертвой, которая добровольно отдавала себя на заклание, чтобы смыть с партии позорное пятно смертельной обиды... И, однако, событие 24 января имело огромное значение в развитии терроризма. Оно озарило его своим ореолом самопожертвования и дало ему санкцию общественного признания.

Выстрел Засулич и в особенности ее оправдание судом присяжных (это произошло в апреле) резко изменили настроения правящих кругов. Царь отказался смягчить наказание осужденным на Большом процессе. 80 оправданных он повелел отправить в административную ссылку.

Кравчинский по поручению организации написал прокламацию, заканчивающуюся словами: "Все эти жестокости требуют ответа. Он будет дан. Ждите нас!"

Объясняя иностранному читателю причины, породившие русский терроризм, Кравчинский писал:

Но как избавиться от этой банды, укрывшейся за лесом штыков? Как освободить от нее родину?

Нечего было и думать о взятии приступом твердыни царизма, как то делалось в других, более счастливых, странах. Нужно было обойти врага с тылу, схватиться с ним лицом к лицу позади его неприступных позиций, где не помогли бы ему все его легионы.

Так возник терроризм.

Родившись из ненависти, вскормленный любовью к родине и уверенностью в близкой победе, он вырос и окреп в электрической атмосфере энтузиазма, вызванного геройским поступком.

Николай Мезенцов. Гравюра по рисунку Петра Бореля. 1878
Николай Мезенцов. Гравюра по рисунку Петра Бореля. 1878

Он задумал убить министра юстиции Палена, но никак не мог решиться, а вскоре Пален вышел в отставку – в наказание за оправдание Засулич. Новой мишенью стал начальник Третьего отделения и командир Отдельного корпуса жандармов генерал-лейтенант Мезенцов. По сведениям подпольщиков, именно по его докладу Александр принял решение отклонить ходатайство Особого присутствия.

Николай Морозов, осужденный по "делу 193" и освобожденный с учетом предварительного заключения, вспоминает:

Кравчинский, сидя перед окном, показывал Михайлову (сообщник Кравчинского. – В. А.) четырехгранный стилет, очевидно, специально сделанный для него каким-нибудь сочувствующим оружейником.

–​ Это для кого? –​ спросил я его.

–​ Для начальника Третьего отделения Мезенцова, –​ ответил он, и темные глаза его вспыхнули моментальным огнем.

План покушения несколько раз менялся. Адриан Михайлов рассказывает, что вначале замышлялся поединок:

Кравчинский... долго и упорно отстаивал свой план –​ он вызовет Мезенцева на дуэль, предоставив ему выбор оружия. Выдвинул он этот план совершенно серьезно. Отстаивал горячо и настойчиво, встреча должна быть грудь с грудью.

А Тихомиров пишет:

Кравчинский сначала мечтал отрубить ему голову и даже заказал для этого особую саблю по своему вкусу, очень короткую и толстую.

В конце концов остановились на стилете. Однако Морозов сомневался, что Кравчинский в состоянии зарезать человека.

..."Ему будет страшно трудно в решительную минуту, –​ думал я, –​ и он пройдет мимо своего врага, не в силах нанести ему смертоносного удара, как это и было с Паленом, которого, как я уже знал, он не раз встречал в мое отсутствие, но не был в состоянии сделать ему вреда".

Морозов оказался прав. Кравчинский дважды выходил навстречу Мезенцову и оба раза проходил мимо. Ему помогло мобилизоваться полученное 3 августа известие о казни в Одессе Ивана Ковальского – руководителя кружка, который ничего, кроме печати прокламаций, сделать не успел, однако при аресте по доносу хозяина квартиры Ковальский оказал отчаянное вооруженное сопротивление полиции.

Кравчинский решился. На следующее утро он исполнил задуманное.

Адриан Михайлов:

4 августа 1878 г. в 7½ часов я в татерсале (манеж близ Мариинского дворца. – В. А.). Запрягаю Варвара. Одеваюсь в кучерское. Выезжаю. Ровно в 8 часов я на Михайловской площади. Проезжаю мимо Михайловского сквера, вижу там Сергея и Семена. Сидят на разных скамейках. Сергей читает газету. Газета сложена вдвое. В ее складке, знаю, итальянский стилет, сделанный по специальному заказу –​ "для охоты на медведей", было объяснено мастеру. Становлюсь у кондитерской Кочкурова, вдоль Итальянской лицом к углу Садовой, но так, что у меня на виду панель Михайловской площади. Через четверть часа сквером, затем мимо меня начинают проходить один за другим наши сигнальщики, наконец идет Бердников. Знак –​ Мезенцев повернул с Невского на Михайловскую улицу...

"Биржевые ведомости":

Едва генерал вступил на мостовую Итальянской улицы и поравнялся с домом Кочкурова, перед самыми окнами кондитерской приблизилось к нему двое шедших навстречу людей, весьма прилично одетых. Один из них нанес генералу Мезенцову рану кинжалом и вместе с своим спутником поспешно сел в находившийся тут же экипаж. Г. Макаров сделал попытку задержать покушавшихся на жизнь генерала Мезенцова людей, но в него был сделан выстрел из револьвера; пуля пролетела мимо, а виновники катастрофы, никем не задерживаемые, так как в этом месте не было ни одного полицейского стража, а равно отсутствовала и публика, успели скрыться. Несомненно только, что и собственный экипаж, и хорошая лошадь, и серебряная упряжь на ней свидетельствовали, что владельцы экипажа люди со средствами. На одном из них только усмотрено серое пальто.

Этой хорошей лошадью был вороной рысак Варвар, "соучастник" побега из тюрьмы вождя анархистов князя Кропоткина, купленный революционерами у коннозаводчика барона Фитингофа специально для этой цели – конь необыкновенно резвый, но норовистый. В спутника Мезенцова отставного подполковника Макарова стрелял Александр Баранников ("Семен").

Адриан Михайлов:

Перепуганный выстрелом, Варвар бросается каким-то нелепым галопом прыжками. Семену не сразу удается вскочить в пролетку… Быстро справляюсь с Варваром. Он своей обычной прекрасной рысью мчит нас к углу Садовой. За нами уже раздаются крики: "Держи! Лови!" За пролеткой уже бегут люди. Поворачиваю на Садовую. Обе стороны этого ее отрезка между Итальянской и Невским заполнены возами с дровами. На полной рыси Варвара маневрирую между ними. На углу Садовой и Невского стоит городовой и мирно беседует с кем-то,—грохот дровяных возов не доносит до него криков позади нас. Быстро пересекаем Невский. Выезжаем к памятнику Екатерины. Проезжаем между ним и Публичной библиотекой. Огибаем справа Александрийский театр и направляем Варвара к Апраксину двору с этой его стороны. Здесь в обычной апраксинской толчее Сергей и Семен сходят с пролетки.

Поиски убийц никаких результатов не дали. Министр государственных имуществ граф Валуев доносил Александру II: "Все толкуют о бессилии и неумении правительства". Совет министров на совещании 1 декабря 1878 года кисло констатировал: "Все принимаемые меры оказались бессильными против козней агитаторов, искусно завладевших... легковерной молодежью".

Впрочем, Варвара нашли. Владельцем его значился дворянин Тюриков – под этим именем в Петербурге жил Баранников. Хозяин конюшни показал, что друг господина Тюрикова господин Поплавский (Михайлов) почти ежедневно запрягал Варвара и уезжал кататься – "для моциону, а также желая научиться править строгой лошадью, чтобы у себя в усадьбе иметь удовольствие ездить без кучера". Там же обнаружились и дрожки на лежачих рессорах, и кучерское платье.

Это произошло в октябре, когда Адриан Михайлов уже содержался под стражей. Его арестовала засада на конспиративной квартире. В руки жандармов он угодил по собственной беспечности – не заметил, что в окне отсутствует сигнал безопасности.

Кравчинский объяснил мотивы убийства Мезенцова в прокламации "Смерть за смерть":

Убийство – вещь ужасная. Только в минуту сильнейшего аффекта, доходящего до потери самосознания, человек, не будучи извергом и выродком человечества, может лишить жизни себе подобного. Русское же правительство нас, социалистов, нас, посвятивших себя делу освобождения страждущих, нас, обрекших себя на всякие страдания, чтобы избавить от них других, русское правительство довело до того, что мы решаемся на целый ряд убийств, возводим их в систему.

Еще несколько месяцев он оставался в России. У него случился роман с одной из трех курсисток, квартиру которых революционеры использовали для встреч. Николаю Морозову, которого восторженные юные революционерки встречали после освобождения по "делу 193", она запомнилась: "Эта игривая и умненькая курсистка называлась Фанни Личкус". Попали эти самые курсистки и в роман Юрия Трифонова "Нетерпение":

Одна проговорилась, будто знает студента, который дружен с кем-то, кто хорошо был знаком с кучером черного рысака, унесшего убийцу Мезенцева. Другая рассказывала про таинственную газету под названием "Земля и воля", которая вышла недавно первым номером.

Фанни Личкус происходила из купеческой семьи и училась на медицинских женских курсах. В ноябре 1878 года Кравчинский в ореоле сурового мстителя возвращается в Швейцарию. Фанни едет вслед за ним.

Отныне его оружием становится перо. Он готов стать, как мы сказали бы сегодня, имиджмейкером "Народной воли" на Западе:

Нужно наконец помирить Европу с кровавыми мерами русских революционеров, показать, с одной стороны, их неизбежность при русских условиях, с другой –​ выставить самих террористов такими, каковы они в действительности, т. е. не каннибалами, а людьми гуманными, высоконравственными, питающими глубокое отвращение ко всякому насилию, на которое только правительственные меры их вынуждают.

Так он сформулировал свою задачу. И задачу эту выполнил.

После убийства Александра II 1 марта 1881 года у него ненадолго вспыхнула надежда на скорые перемены.

Я еду, еду, туда, где бой, где жертвы, может быть, смерть!

Боже, если б ты знала, как я рад, –​ нет, не рад, а счастлив, счастлив, как не думал, что доведется еще быть! Довольно прозябания! Жизнь, полная трудов, быть может, подвигов и жертв, снова открывается предо мной, как лучезарная заря на сером ночном небе, когда я уже снова начинал слабеть в вере и думал, что еще, может быть, долгие месяцы мне придется томиться и изнывать в этом убийственном бездействии!..

Это он писал Фанни, собираясь в Россию. Буквы письма прыгают от волнения.

Но энтузиазм быстро угас. Никакая лучезарная заря над Россией не воссияла. "Народная воля", лишившись почти всех руководителей, агонизировала. Оставшиеся на свободе пытались сохранить хоть какое-то подобие организации. Неопытные новобранцы не умели соблюдать конспирацию, не было денег.

Вера Фигнер – единственный член исполкома, не арестованный и не уехавший за границу, – вспоминает:

На душе было тяжело... Людей мало, да и те пропадают по неизвестным причинам бесплодно па первых же шагах своих. Под ногами чувствовалась зыбкая почва, неуловимое предательство или провокация, при которых терялась всякая уверенность, что строится что-то прочное. Кругом были только тонущие, барахтающиеся в революционном хаосе люди, потерявшие положение, связи, бесприютные и безрадостные... Наружно надо было сохранять спокойный, бодрый вид, и я бодрилась, а в тишине ночной думала с тоской: будет ли "конец"? "мой конец"?

Лев Тихомиров:

Затем наступил, конечно, поголовный арест деятелей, и вся эта дрянь, навербованная Фигнер, перетрусила, начала выдавать друг друга.

Наконец, с помощью провокатора Сергея Дегаева была арестована и сама Фигнер.

Царское правительство стало настойчиво добиваться от швейцарских властей выдачи убийцы Мезенцова. Пришлось перебраться в Италию. Добросовестный, но несколько восторженный биограф Кравчинского Евгения Таратута утверждает, что за неимением средств он проделал путь пешком.

По рекомендации итальянских друзей Кравчинского издатель миланской газеты заказал ему серию очерков о русском революционном движении. Так была создана книга "Подпольная Россия", изданная чуть ли не на всех языках Европы под псевдонимом "Степняк" и имевшая оглушительный успех. Она впервые в таком объеме и таких подробностях, изнутри организации, открыла Западу глаза на "русских нигилистов". В глазах цивилизованного мира они теперь были не опасными смутьянами, а самоотверженными героями, борцами с чудовищным деспотизмом самодержавия.

Когда Петербург начал требовать экстрадиции Кравчинского теперь уже от Италии, он переехал в Лондон. Его популярность росла. Он познакомился с Бернардом Шоу, Оскаром Уайльдом, Энгельсом и дочерью Маркса Элеонорой. Одна за другой выходят его публицистические книги и, наконец, в 1888-м – роман "Андрей Кожухов", по-английски озаглавленный "Поприще нигилиста".

В предисловии ко второму английскому изданию Степняк-Кравчинский писал:

Будучи свидетелем и участником движения, поразившего даже врагов своею безграничною способностью к самопожертвованию, я желал представить в романическом освещении сердечную и душевную сущность этих восторженных друзей человечества, у которых преданность своему делу достигла степени высокого религиозного экстаза, не будучи сама по себе религией.

Ему, пожалуй, удалось очеловечить своих героев, хотя тон их диалогов часто страдает выспренней театральностью. В том же предисловии, однако же, он говорит:

Но я настолько же был далек от превознесения терроризма, как и от его порицания.

Уже одна эта фраза свидетельствует о переоценке ценностей. И поневоле задумываешься: уж не специальный ли литературный прием этот мелодраматизм, напоминающий ходульную пьесу, не злой ли сарказм безнадежного пессимиста? Вот диалог Андрея Кожухова, собирающегося стрелять в царя, с любимой женщиной:

–​ Подожди минутку… Андрей, дорогой! –​ вскричала она, схватив его за руку, как будто он собирался тотчас же ее покинуть. –​ Одну минуту. Мне нужно тебе сказать что-то… что-то очень важное. Только я забыла, что именно. Все это так мучительно, что у меня голова пошла кругом… Дай мне подумать… Крестьянство, верующее в царя… нет, не то!.. Та часть общества, которая остается теперь нейтральной… Не то, опять не то!

Вдруг она задрожала всем телом, и самые губы ее побледнели. Она нашла свой великий аргумент, который был ей оплотом, и увидела, как он был слаб и в то же время как ужасен!

–​ Что будет со мною, когда они убьют тебя! –​ вырвалось у нее, и, закрыв глаза рукою, она откинула голову назад.

–​ Бедное дитя мое, моя голубка! –​ воскликнул Андрей, сжимая ее в своих объятиях. –​ Я знаю, как тяжел твой крест, я знаю, что остающимся в живых хуже приходится, чем тем, которые идут на гибель. Но, поверь, и мне не легко. Жизнь мне дорога, особенно с того дня, как ты меня полюбила. Горько бросать ее, расставаться с тобою и идти на казнь, между тем как я мог бы быть так счастлив! Я дорого бы дал, чтобы чаша сия миновала нас. Но она не минует. Удар должен быть нанесен. Отказаться от нападения из-за любви к тебе? Да я чувствовал бы себя трусом, лжецом, изменником нашему делу, нашей родине. Лучше утопиться в первой попавшейся грязной луже, чем жить с таким укором совести. Как мог бы я это вынести и что сталось бы с нашей любовью? Прости, дорогая, за боль, которую я причиняю тебе. Но подумай только, что значат все наши страдания, если нам удастся хоть на один день ускорить конец всем ужасам, окружающим нас?

Или это мы, современные читатели, испорченные постмодернизмом, уже не в состоянии ощутить мрачную искренность этих строк?

Илья Репин. Отказ от исповеди перед казнью
Илья Репин. Отказ от исповеди перед казнью

На убийство царя Андрей идет в состоянии полной опустошенности. Его ведет, по меткому выражению автора, "эгоизм самопожертвования", когда ничто, даже судьба любимой, его уже не волнует. В глубине души он знает, что жертва будет напрасна. Он инстинктивно замедляет шаг и приходит на место покушения в полной уверенности, что опоздал. Но судьба со своей глумливой иронией неотвратима: царь по случаю хорошей погоды решил погулять подольше.

Герой романа стреляет, но ни одна из шести револьверных пуль, как это ни невероятно, не попадает в цель. Андрей погибает, так и не совершив свой подвиг.

Кравчинский успел сделать еще многое, но после разгрома "Народной воли" уже не помышлял о личном участии в революционной борьбе. Его усилиями в Англии в 1890 году было учреждено Общество друзей русской свободы. Помимо книг самого Кравчинского, огромное впечатление на либеральную публику произвели статьи и лекции американского исследователя Джорджа Кеннана о сибирской каторге и ссылке. Общество выпускало англоязычный бюллетень "Свободная Россия" под редакцией Кравчинского.

В 1891 году он отправился за океан для организации американского отделения Общества. Приехал в Хартфорд, где жил Марк Твен, встретился с ним, подарил ему "Подпольную Россию". Марк Твен очень сочувствовал русской революции и был человеком впечатлительным. Он согласился войти в число учредителей американского Общества, но публиковаться в "Свободной России" вежливо, но решительно отказался. И объяснил почему:

Когда... понимаешь, что только в аду можно найти подобие правительству вашего царя, а на земле ему подобия нет, то с особым вниманием и надеждой обращаешься к вашему изложению целей тех партий, которые борются за свободу, –​ и испытываешь глубокое разочарование. Создается впечатление, что ни одна из них не желает окончательно лишиться современного ада, – всех их вполне удовлетворит некоторое понижение температуры.

...Разумеется, я знаю, что опрокинуть русский трон лучше всего было бы революцией. Но устроить там революцию невозможно, и, пожалуй, остается только сохранять трон вакантным с помощью динамита до того дня, когда ближайшие кандидаты предпочтут с благодарностью отклонить эту честь. Тогда организуйте республику.

Далее Марк Твен, изменяя присущей ему иронии, вдруг начинает говорить языком Андрея Кожухова:

Если бы ваша жена, или ваш сын, или ваш отец были бы сосланы в сибирские рудники за неосторожные слова, вырвавшиеся из глубины души, измученной невыносимой тиранией царя, а вам представился бы случай убить тирана и вы не воспользовались бы им, то не кажется ли, что вы ненавидели бы и стыдились бы себя до конца своей жизни?

(Перевод И. Гуровой и Р. Облонской)

Впоследствии, прочитав книгу Степняка, он высоко отозвался о ней:

Я прочитал "Подпольную Россию" от начала до конца с глубоким, жгучим интересом. Какое величие души! И думаю, только жестокий русский деспотизм мог породить таких людей! По доброй воле пойти на жизнь, полную мучений, и в конце концов на смерть только ради блага других –​ такого мученичества, я думаю, не знала ни одна страна, кроме России.

Но эти комплименты не столько ему, сколько движению не могли смягчить жестокий удар, нанесенный самолюбию Степняка. Его собственные слова вернулись к нему в виде суровой инвективы!

Между тем "русские нигилисты" стали модным брендом европейской массовой культуры. Не прошел мимо него и Артур Конан Дойль, обычно нечувствительный к общественным настроениям. В рассказе "Скандал в Богемии" говорится, что Холмс по приглашению русского правительства расследовал в Одессе убийство генерала Трепова. Ватсон, правда, немного запутался в датах (Вера Засулич стреляла в Трепова в январе 1878 года, а Холмс ездил в Россию, судя по тексту рассказа, 10 годами позже) и в фактах (Трепов остался в живых), да и непонятно, зачем Холмса пригласили в Одессу, коль скоро покушение было совершено в Петербурге.

О деле Засулич много писали европейские и американские газеты, откомандировавшие на процесс своих лучших корреспондентов. Конан Дойль наверняка читал эти репортажи, и фамилия "Трепов", по-видимому, отложилась в его памяти-чердаке, а потом смешалась с покушением на жандармского офицера барона Гейкинга, убитого народовольцем Григорием Попко в мае того же 1878 года в Одессе.

В рассказе "Пенсне в золотой оправе" знаменитый сыщик сталкивается с русскими народовольцами лицом к лицу. Перед Холмсом встает моральная дилемма: должен ли он предать в руки полиции русскую даму, которая призналась ему в случайном убийстве, совершенном из благородных побуждений – дабы спасти своего любимого и соратника по борьбе?

Сидни Паджет. Иллюстрация к рассказу «Золотое пенсне». 1904
Сидни Паджет. Иллюстрация к рассказу «Золотое пенсне». 1904

Британское правительство не считало русских революционеров преступниками и отвечало неизменным отказом на требования царских властей об их выдаче. Холмс явно симпатизирует бедной женщине, из любви и чувства справедливости решившейся на отчаянный поступок. Но в данном случае преступление совершено на территории Соединенного Королевства.

Автор избавляет своего героя от мучительного выбора.

Она вынула из-за лифа небольшой пакет.

–​ Выслушайте мои последние слова. Этот пакет спасет Алексея, я доверяю его вашей чести и вашей любви к справедливости. Возьмите его. Отнесите в русское посольство. Я исполнила свой долг и...

–​ Остановите ее! –​ воскликнул Холмс. Он бросился к ней и вырвал из ее рук маленькую склянку.

–​ Поздно, –​ сказала она, повалившись на кровать. –​ Я приняла яд перед тем, как выйти из убежища. Голова кружится. Я умираю. Прошу вас, сэр, не забудьте пакета.

(Перевод Н. Санникова)

Наконец, и сам Степняк будто бы стал прототипом героев двух романов. Принято считать, что именно его изобразила в своем "Оводе" Этель Лилиан Войнич, якобы безответно влюбленная в него. С этой версией спорить трудно, потому что она ровно ни на чем, кроме их личного знакомства, не основана. Утверждают также, что Степняк-Кравчинский выведен в романе Эмиля Золя "Жерминаль". Это вопрос куда более интересный.

Золя, насколько известно, не был лично знаком со Степняком, но "Подпольную Россию" читал. О существовании книги и ее автора он узнал от Альфонса Доде, который пересказывал ее в парижском литературном салоне и был от нее в восторге. Золя с его острым интересом к новейшим социально-политическим явлениям не мог не увлечься этой темой. Он начал писать роман о русском нигилисте и, по его собственному признанию, "кое-чем позаимствовался" из "Подпольной России". Впоследствии замысел изменился. В романе "Жерминаль" появился русский анархист Суварин, анахорет и мизантроп, со стороны наблюдающий за неравной борьбой шахтеров с администрацией угольной компании. Суварин считает безнадежной тактику забастовок, к которой рабочих поощряет один из вождей марксистского Интернационала.

–​ Глупости! –​ повторил Суварин. –​ Ваш Карл Маркс, по-видимому, хочет все предоставить естественным силам. Никакой тайной политики, никаких заговоров, не правда ли? Все при ярком свете дня и исключительно ради повышения заработной платы... Да подите вы с вашей эволюцией! Спалите города в пламени пожаров, скосите целые народы, уничтожьте все, –​ и когда уже ничего не останется от этого прогнившего мира, быть может, возникнет новый, лучший мир.

Юные отбойщики угольной шахты. Питтстон, Пенсильвания. 1911
Юные отбойщики угольной шахты. Питтстон, Пенсильвания. 1911

Когда шахтеры, задавленные отчаянной нуждой, прекращают забастовку и покорно возвращаются к работе на худших, чем прежде, условиях, Суварин устраивает аварию на шахте, в которой гибнут эти, с его точки зрения, презренные штрейкбрехеры. Он бесстрастно наблюдает за катастрофой с гребня террикона, а затем уходит в неизвестность.

Отбросив последнюю папиросу, разрушитель пустился в путь и, не оборачиваясь, зашагал в сгустившемся сумраке. Некоторое время он еще виднелся вдалеке, силуэт его становился все меньше, потом слился с черной тьмой. Он и шел в эту тьму, в неведомое. Спокойный, бесстрастный, он шел истреблять, –​ повсюду, где найдется динамит, взрывать города и людей. Когда в свой последний час буржуазия услышит, как при каждом ее шаге с грохотом взлетают на воздух булыжники мостовой, –​ вероятно, это будет дело его рук.

(Перевод Н. Немчиновой)

Если это и портрет Степняка, то зловещий. Золя с его социальным чутьем впечатляюще выразил бесперспективность и вредоносность террора – под ногами пролетариев, которых Суварин обрекает на бессмысленную смерть, в буквальном смысле разверзается бездна.

Жизнь Степняка-Кравчинского оборвалась неожиданно – по крайней мере для окружавших его людей.

Степняк-Кравчинский. 1893
Степняк-Кравчинский. 1893

23 декабря 1895 года в 11-м часу утра он вышел из своего дома в лондонском предместье Бедфорд-парк. Он направлялся на встречу, назначенную в доме его друга и соратника Феликса Волховского, который бежал из сибирской ссылки и добрался до Англии через Японию и США. Ходьбы от одного дома до другого было всего несколько минут, однако требовалось пересечь железнодорожное полотно. Этой пригородной ветки уже давно не существует. Через рельсы был проложен пешеходный переход со ступеньками.

Историк и публицист Владимир Бурцев, живший тогда в Лондоне, излагает случившееся лаконично:

Степняк вышел из своего дома и пошел к Волховскому через пустырь. Когда, по обыкновению задумавшись, он переходил через полотно железной дороги, на него наскочил поезд, и он был убит на месте.

Более подробную информацию можно найти в номере Times от 24 декабря. В заметке сказано, что машинист пассажирского поезда, увидев человека на путях, отчаянно свистел, но пешеход "то ли не слышал сигнал, то ли не обращал на него внимания". Тогда машинист стал тормозить, но все-таки сбил пешехода. Локомотив протащил тело несколько ярдов прежде чем остановился. Труп оказался сильно изуродован. Поезд шел со скоростью 28 миль в час.

По факту смерти Степняка было назначено расследование. Королевский коронер признал смерть несчастным случаем. Степняка кремировали в Уокинге, графство Суррей – там же, где в августе того же года сожгли останки Энгельса.

Не слышал сигнала или не обращал внимания на него? Версия самоубийства не рассматривалась.

Владимир Бурцев вспоминает об атмосфере и настроениях в эмигрантских кругах того времени:

Конец царствования Александра III был трудными годами для всех нас, русских, и в России и за границей. Реакция придавила всех. Не было ни активной революционной борьбы, ни каких-нибудь серьезных общественных выступлений. Наступило время маленьких дел... В России на нас смотрели, как на Дон-Кихотов, кто из упрямства не отказывается от старых взглядов и все еще говорит о революционной борьбе, невозможной –​ одни говорили на пятьдесят лет, другие –​ на двести лет.

Ему было всего 44 года, но главные события его жизни остались в прошлом.

В одном из российских архивов сохранилось письмо советского дипломата Ивана Майского секретарю Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Емельяну Ярославскому от 1 февраля 1931 года:

Уважаемый товарищ,

Если припомните, весной 1929 года я говорил с Вами об оказании материальной помощи в виде ежемесячного пособия вдове Степняка-Кравчинского, уже много десятилетий проживающей в Лондоне. Мне было очень приятно узнать, что с осени 1929 г. Фанни Марковна Степняк стала получать ежемесячное пособие в размере, если не ошибаюсь, 15 фун[тов]. Однако сейчас я получил извещение, что вот уже в течение 2 мес[яцев] выплата пособия прекращена. По-видимому, это находится в связи с нашими валютными затруднениями последнего времени. Я очень просил бы Вас все-таки обратить внимание на данный факт и, если к тому имеется хотя бы какая-нибудь возможность, принять меры к возобновлению выплаты пособия Ф. М. Степняк, которая к тому же в последнее время сильно хворала и сейчас находится в состоянии полной нищеты.

Фанни Степняк пережила своего мужа на 50 лет. Она умерла в Лондоне в 1945 году.

Загрузить еще

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG