Общественная организация "Мемориальный центр истории политических репрессий "Пермь-36" официально прекратила существование, а Музей истории политических репрессий стал музеем работников ГУЛАГа.

"Проводили конференцию. Совсем о другом. И в рамках конференции наткнулись на эти заброшенные постройки. Все посмотрели на Виктора Шмырова, наиболее опытного историка в группе", – вспоминает этот день бывший директор музея Татьяна Курсина. Это было 14 июля 1992 года. Так будущие создатели Мемориального комплекса "Пермь-36" впервые оказались на территории бывшего лагеря бывшей колонии ИТК-36. "Она поразила нас своим архаизмом, своей необычностью. Я видел не одну и не две колонии, знаю, что такое исправительно-трудовая колония 1980-х годов, но здесь я увидел нечто совершенно иное, – вспоминает Виктор Шмыров. – И возникло понимание, что это, возможно, постройки еще времен сталинского ГУЛАГа". Поиски в архивах показали, что таковыми они и были, и началась работа по реставрации и воссозданию исторического памятника, единственного в мире сохранившегося целиком лагеря сталинских времен.

​В ГУЛАГе не было быта

"Лагерь был расположен на месте, которое специально выбирали, – рассказывает Татьяна Курсина, – на болоте у реки. Там всегда влажно. И во внутренней лагерной тюрьме всегда было холодно. Даже летом, когда жара под 30, в штрафном изоляторе в футболке и пяти минут некомфортно провести". А зимой стена, специально покрытая острой известкой, покрывалась инеем, и к ней невозможно было прислониться. Работа – типичная для гулаговского лагеря: пилили лес, свозили этот лес на нижний склад, готовили для того, чтобы в паводковый период сплавить его по Чусовой к Каме и в Волгу на стройки больших пятилеток. Четыре барака на 1000 человек, иногда больше, иногда меньше. В центре каждого находилась буржуйка, а по периметру располагались нары.

"Материальная культура ГУЛАГа настолько бедна, настолько скудна, что палеолит или неолит ни в какое сравнение не идет, – продолжает Курсина. – От неолита керамики десятки и сотни тысячи экземпляров осталось. А здесь для того, чтобы собрать экспонаты, артефакты, мы проводили археологические экспедиции по территории края". Пермский край был богат лагерями. В нем одновременно в заключении находились около 150 тысяч человек. На севере края было больше сотни лагерей. Каждое лето историки организовывали экспедиции и собирали экспонаты. А в последние годы исследовали и Колымский край – артефакты для ГУЛАГа однотипны. ГУЛАГ не подразумевал быт.

"Абажуры, кружки, многие предметы быта были, например, выполнены из жести банок из-под американской тушенки. Это было сделано руками самих заключенных, – рассказывает Курсина. – Алюминиевые, подпорченные временем тарелки разных размеров, ложки, кружки, заслонки печей, решетки штрафных изоляторов – все то, что мы находили во время экспедиций, свозили в музей". В Пермском крае оригинальные нары периода ГУЛАГа найти не удалось. Их привезли из экспедиции на Колыму. По их образу и подобию создали остальные, готовились провести типологическую выставку, показывающую быт ГУЛАГа в одном из помещений барака. Но не успели. Не хватило двух-трех недель.

• Том Балмфорт

Единственный действующий в России мемориальный комплекс, посвященный истории ГУЛАГа, музей "Пермь-36", находится в состоянии самоликвидации. Основатели музея не смогли договориться с властями края о том, какой должна быть экспозиция: чиновникам не понравилось, что она рассказывает о репрессиях эпохи правления Иосифа Сталина.

Три эпохи

"Чем больше мы работали в архивах, чем больше мы узнавали историю этого места, тем больше нас брала оторопь от того, с историей какого места мы познакомились, с каким огромным пластом советской истории связан этот памятник", – говорит Курсина. "Пермь-36" – не только типичный лагерь ГУЛАГа. После сталинского периода это место использовалось как место заключения для тех, на кого свалили вину за репрессии сталинских времен, а позднее, 13 июля 1972 года, в три пермских лагеря – "Пермь-35", "36", "37" переправили политических заключенных из Мордовии. Большинство из них сидели по 70-й статье – антисоветская агитация и пропаганда. И этот период продолжался с 1972 по 1987 год. В "Перми-36" была особо строгая зона, особая зона с самым жестоким режимом содержания.

"Во время второго этапа, когда здесь были сначала сотрудники НКВД, а потом просто сотрудники правоохранительных органов, которые совершили уголовные преступления, здесь все кардинально поменялось, – рассказывает Курсина. – Если туалет в эпоху ГУЛАГа был на улице, при морозах зимой до 30 и 50 градусов, то на втором этапе туалет оказался уже в теплых помещениях. В архиве мы нашли документ, из которого следовало, что когда здесь сидели высшие офицеры НКВД, то уха варилась уже не из каких-то там пересоленных и неизвестно когда доставленных в лагерь голов рыб, а из красной рыбы". Документ, который свидетельствует о таком тюремном рационе, – жалоба сидевших в "Перми-36" офицеров НКВД на то, что уха без красной рыбы – это нарушение всяких правил. Изменился и режим содержания: отбывающие наказание офицеры могли свободно гулять по территории лагеря. "Еще одна очень важная особенность, которая привела меня в состояние недоумения, – говорит Курсина, – это то, что первые телевизоры появились не у охраны лагеря, а у офицеров, то есть у узников этого лагеря в период второго этапа".

Время "политических"

К 1972 году заключенных сотрудников правоохранительных органов перевели из Перми в Нижний Тагил. Охранный периметр лагеря усилили по последнему слову техники и привезли политических заключенных. "Нарисовать вам портрет политического заключенного тех лет? Пожалуйста, – откликается Виктор Шмыров, – Михаил Борисович Мейлах. Сын знаменитого академика Бориса Мейлаха, тоже занимавшегося языкознанием. Человек, который подготовил собрание сочинения Хармса и снабдил его полным научно-справочным аппаратом, издал и передал его для издания в Германии. Пятитомник Хармса, подготовленный Михаилом Борисовичем Мейлахом, вышел в Германии в 70-х годах. Мейлах был в Стокгольме на вручении Нобелевской премии Иосифу Бродскому, поскольку он его друг чуть ли не с детства. Они вместе ездили в Москву, чтобы встретиться с Анной Андреевной Ахматовой. Вот такой человек был среди заключенных лагеря "Пермь-36", получивший 7 лет плюс 5 ссылки. Слава Богу, начались иные времена, и даже 7 лет он полностью не отбыл. Профессор Страсбургского университета, читающий лекции по филологии, по философии, был зэком этого лагеря "Пермь-36". Для меня он – знаковая величина".

Шмыров и Курсина отыскали и собрали вместе людей, прошедших через этот лагерь. Записали их истории. Коллекция музея пополнилась их документами и личными вещами. "Например, Леонид Бородин передал – у меня даже сейчас мурашки по коже бегут, когда я вспоминаю этот момент! – свою полосатую робу, робу узника особого режима", – говорит Курсина. В августе 1985 года писатель и публицист Леонид Бородин сидел в камере с украинским поэтом и диссидентом Василем Стусом. Это были последние дни вместе в камере – Стуса поместили в карцер, 27 августа он объявил голодовку и скончался 4 сентября. Там же, в "Перми-36" чудом остался жив литовский диссидент Балис Гаяускас. Начальство лагеря подсадило к нему в камеру уголовника, который нанес ему 8 ударов отверткой. Отвертка немного не дошла до сердца.

"Из воспоминаний, из разговоров с этими людьми, большинство из которых были люди творческих профессий, из их писем я поняла, что больше всего их угнетало отсутствие цвета, – рассказывает Курсина. – Краски, которыми пользовались при окрашивании стен, помещений внутри и извне – это все было такого угнетающего темного, мрачного, психологически очень некомфортного цвета. А в бараке особого режима был еще и особый режим тишины. Из окон не было видно даже улицы. Все окна в камерах были забраны либо намордниками, специальными деревянными сооружениями, либо выходили на расположенный вплотную к зданию забор. И если на строгой зоне политзаключенные могли все-таки какое-то время находиться на улице, могли общаться друг с другом, написать письмо, то на особой зоне такой возможности не было". Политические рецидивисты или те, кто попадал по статье 70-й – антисоветская агитация и пропаганда, отбывали срок в камерах. И работали они на особой зоне тоже в камере, которая располагалась через коридор, напротив.

И о семье Романовых

16 августа некоммерческая организация "Мемориальный центр истории политических репрессий "Пермь-36" официально прекратила свое существование. В 2012 году лагерь-музей, восстановленный благодаря энтузиазму и преданности группы людей, стал государственным. Потом начались проблемы: ходили разговоры о том, что это будет музей репрессий в целом, со времен Бориса Годунова до советских времен, что в нем будет экспозиция о судьбе последнего императора и семьи Романовых. Был отменен ежегодный международный форум "Пилорама", с 2005 года проходивший на территории мемориального комплекса. А потом и сама неправительственная организация была объявлена "иностранным агентом". Создателей музея больше не пускали в музей. В лагере репрессий под звуки советских песен рассказывают о тяжелом труде охраны, как того и добивались бывшие охранники, утверждающие, что в "Перми-36" были настолько "тепличные условия", что даже некоторые уголовники прикидывались "политическими", чтобы их туда поместили. Правда, такую историю советской репрессивной системы узнают единицы – посетителей в новом музее практически нет.

Из архивов Радио Свобода. Видеорепортаж из лагеря-музея "Пермь-36". Март 2015 года

Embed share

Лагерь-музей Пермь - 36

Embed share

Текст скопирван

---

width px height px

---

The URL has been copied to your clipboard

No media source currently available

0:00 0:02:47 0:00

"На "Пермь-36" я смотрю сейчас с двойственным чувством, – говорит Татьяна Курсина. – С одной стороны, грустно, а с другой – я чрезвычайно рада, просто невероятно рада тому, что мы потратили все усилия и все средства на ремонт памятника, на его спасение. Это было главным условием для того, чтобы памятник "Пермь-36" был внесен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Если бы не успели с ремонтом, ничто бы не гарантировало, что памятник был бы спасен. Да, нас там нет, там нет наших проектов. Все лето территория пуста. Там нет студентов-историков из "Вышки" и из университетов. Там нет постановок спектаклей, там нет "Пилорамы", там нет дискуссий. Там всего этого нет, но времена меняются. Придут другие времена, придет другая команда. И вся просветительская, образовательная работа, может быть, будет вестись еще на более высоком уровне и еще интереснее. Но все это можно будет делать только потому, потому что памятник есть".

Фонд содействия защите здоровья и социальной справедливости имени Андрея Рылькова включили в список "иностранных агентов". Сотрудники Фонда имени Андрея Рылькова помогают людям с наркозависимостью: раздают чистые шприцы и презервативы, оказывают психологическую и юридическую поддержку. Фонд выступает за заместительную терапию, которая запрещена в России.

Аня Саранг, президент Фонда имени Андрея Рылькова, рассказала Радио Свобода, как ее организация будет работать после решения Минюста.

– Минюст пояснил, почему Фонд имени Андрея Рылькова внесли в реестр иностранных агентов?

– Нет. Три года назад мы уже проходили проверку, и нас тогда не внесли в реестр. С тех пор в нашей работе ничего не поменялось. У нас те же виды деятельности и источники финансирования. У них, видимо, что-то изменилось. Весной в Саратовской области организацию "Социум", занимающуюся профилактикой ВИЧ, признали иностранным агентом по требованию прокуратуры города Энгельса. В Москве то же самое произошло с НКО “Эсверо”, которое работает в сфере снижения вреда для наркопотребителей.

– Может, на вас обратили внимание только сейчас, потому что год назад Глава Федерального центра по профилактике и борьбе со СПИДом Вадим Покровский в день памяти людей, умерших от СПИДА, публично заявил, что ситуация с распространением ВИЧ в России достигла уровня национальной катастрофы, и потребовал от властей принять меры?

– После этого чиновники немного зашевелились. Медведев где-то стал выступать, предложили даже дать денег на профилактику ВИЧ. В результате бюджет на профилактику не увеличился, а те немногие организации, которые боролись с распространением ВИЧ своими силами, начали признавать иностранными агентами. Видимо, государство решило бороться с ВИЧ борьбой с профильными НКО. У нашего фонда очень скромные возможности, их недостаточно для города с населением больше десяти миллионов. После семи лет работы только сейчас мы впервые смогли позволить себе снять маленький офис. Теперь из-за того, что нас признали иностранными агентами, мы будем тратить усилия на то, чтобы строчить отчеты в Минюст. Придется расходовать силы и деньги на административную работу, возможно, даже нанимать дополнительного сотрудника. Значит, на улицах будет работать меньше волонтеров. Если нам выкатят огромный штраф, то я не знаю, как мы будем его выплачивать, у нас целевое финансирование, каждая копейка расписана. В любом случае, мы планируем обжаловать решение Минюста в суде, нам оно кажется совершенно произвольным. Надеюсь, нам не придется закрывать фонд.

– Российские гранты вы не пытались получить?

– Мы подавали заявки на президентские гранты. Ни разу их не одобрили. Мне объяснили, чтобы получить такой грант, надо давать откат: по разным сведениям, от 30 до 50 процентов. Я не умею давать откаты и не собираюсь этому учиться. Бред какой-то. Кроме того, чиновникам не очень понятно, чем мы занимаемся. В нашей программе нет комсомольских акций “Барабаны против наркотиков”. Наша работа требует постоянных и планомерных усилий.

– После заявления Покровского правительство поручило Минздраву разработать национальную стратегию по борьбе с ВИЧ. Вы знаете, в каком направлении идет работа?

– Финальную версию стратегии еще не выпустили. В тексте, который мы видели, нет никакой конкретики. Только общие слова: развивать моральные ценности, ЗОЖ (здоровый образ жизни. – РС). Написано что-то еще духовное про православную церковь. Читаешь и глазам своим не веришь. Деньги на целевую профилактику ВИЧ в уязвимых группах выделять по-прежнему не планируют. Если какие-то средства на эти цели от государства перепадают по остаточному принципу, их тратят на разовые, неэффективные мероприятия.

– Например?

– Несколько лет назад Минздрав выделил деньги на тестирование и консультирование групп риска. Такая работа должна проводиться весь год, а Минздрав объявил тендер в конце октября. Когда чиновникам объясняли, что за три месяца сделать качественное исследование невозможно, они отвечали: а вы нарисуйте что-нибудь.

Мосгордума выделяет какие-то деньги на профилактику ВИЧ. Они уходят, как правило, на социальную рекламу, которая объясняет, что презервативы не защищают от СПИДа. От этого заболевания спасает только верность и воздержание. Люди, которые придумали такую рекламу, настоящие преступники. Ведь прочитав подобную информацию, подросток может подумать, зачем пользоваться презервативом, он все равно меня не защитит, и в итоге получить вирус. Я не понимаю, зачем изобретать велосипед, если есть простые и эффективные способы борьбы с распространением ВИЧ-инфекции. В первую очередь, предупреждение инфицирования в целевых группах: раздача чистых шприцов и презервативов, заместительная терапия. В европейских странах эта практика дала очень хорошие результаты. В Амстердаме среди наркоманов почти нет ВИЧ-инфицированных. В Голландии, как только вирус гепатита В стал распространяться среди потребителей наркотиков, сообщества людей с наркозависимостью стали раздавать чистые шприцы. Через какое-то время власть поддержала эту деятельность. Я сейчас учусь в Амстердаме и работаю волонтером в приюте для бездомных. Среди них много наркоманов. Им в здании приюта предоставляют комнату, чтобы они могли принимать наркотики. Если люди хотят колоться и употреблять наркотики, то лучше делать это не на улице и не на вокзале, а в человеческих условиях. Я недавно была в Таджикистане, и меня поразило, что в этой небогатой стране везде работают программы снижения вреда и заместительной терапии, есть центры помощи наркозависимым. Вроде бы такой же постсовок, но отношение к людям более человечное. Наверное, причина в том, что чиновники Таджикистана пытаются заботиться о здоровье граждан и принимают поддержку от других стран в решении социальных проблем. А Россия отказалась от помощи Глобального фонда по борьбе с ВИЧ, туберкулезом и малярией: у нас свои методы и свой особый путь.

– Как эти методы можно охарактеризовать?

– У меня создалось ощущение, что в России считают, что тюремное заключение – единственный эффективный способ помощи человеку с наркозависимостью. Многие сотрудники силовых структур мне так и говорили: я понимаю, что этот человек не имеет отношения к наркомафии, но лучше ему пару лет провести в заключении. Мол, там он не будет колоться и не умрет от передоза. Я не думаю, что Путин с Медведевым хотят, чтобы полстраны вымерло. Но со стороны государственная политика в сфере предотвращения распространения ВИЧ-инфекции выглядит именно так. Россия по масштабам эпидемии лекарственно-устойчивого туберкулеза – на третьем месте после Индии и Китая. По нашим данным, большинство людей с ВИЧ и наркозависимостью в туберкулезных больницах не могут закончить курс лечения. Потому что им в российских больницах не предоставляется наркологическая помощь.

– Ваш фонд продвигает идеи гуманной наркополитики. Что это такое?

– Мы знаем, что насилие не помогает излечиться от наркозависимости. Человеку для того, чтобы справиться с такой проблемой, нужна вера в себя, поддержка и уважение. Некоторые волонтеры Фонда имени Андрея Рылькова были когда-то нашими клиентами, часть из них продолжает употреблять наркотики. Они хорошо понимают, что нельзя внушать человеку с наркозависимостью чувство вины. Он и так постоянно терпит пренебрежительное отношение со стороны общества. Мы не принуждаем клиента бросать наркотики, не стыдим и не ставим условия. Мы спрашиваем клиента, чем мы можем быть ему полезны на этом этапе жизни. Мы готовы сходить с ним к врачу, помочь наладить отношения с родственниками. Если он сам захочет пройти лечение в реабилитационном центре, мы постараемся найти такую возможность.

– Фонд имени Андрея Рылькова работает в России семь лет. Расскажите, чего удалось добиться с момента возникновения до того, как вас признали "иностранными агентами".

– За это время мы наладили связь с московской наркоулицей. Люди с наркотической зависимостью знают о нас как о ресурсе помощи. В прошлом году мы раздали профилактические материалы 5 тысячам человек. Провели больше 300 консультаций по вопросам ВИЧ и гепатита, столько же по вопросам наркозависимости. Оказываем психологическую помощь по телефону и скайпу. Мы точно знаем, что за два года при помощи раздачи налоксона и тренингов по передозировкам спасли жизни 417 человек – это только те, о ком известно наверняка. Сколько человек с нашей помощью не инфицировались ВИЧ и гепатитами, посчитать не так легко. Неплохой результат, если учесть, что мы работаем в полупартизанских условиях. Большинство людей с наркозависимостью работают или хотят работать, но не могут – из-за того, что состоят на наркологическом учете или освободились из мест лишения свободы. Они включены в экономику страны, и неправильно списывать их со счетов и отказывать в помощи.

– Вы пытались наладить отношения с московскими чиновниками?

– Сейчас с чиновниками разговаривать бесполезно. Департамент здравоохранения Москвы запретил медицинским учреждениям заниматься программами по снижению вреда. В 2009 году на Совете Безопасности выступила Голикова и сказала, что программы снижения вреда в России не нужны, потому что у нашей страны другой путь. После этого отношение Минздрава к программам снижении вреда резко изменилось. До этого Онищенко каждый год издавал постановления о необходимости внедрения программ снижения вреда, и НКО тешили себя иллюзиями, что у нас когда-нибудь будет поддержка Минздрава.

С чиновниками мы общаемся в суде. Например, когда ФСКН заблокировала наш сайт, мы подали в суд. Недавно одной из наших клиенток пришлось уйти из больницы, куда она попала с тромбозом, потому что там ей отказали в предоставлении наркологической помощи. Это очень типичная ситуация. Мы очень хотели подать в суд на больницу, но девочка сказала, что у нее нет сил связываться с этой системой.

– В 2015 году спецпосланник ООН по ВИЧ/СПИДу в Восточной Европе и Центральной Азии Мишель Казачкин сообщил, что десятки людей с наркозависимостью погибли, лишившись доступа к заместительным препаратам в Крыму, после того как Крым стал частью России. Вы знаете, что происходит с этими людьми сейчас?

– Некоторые получили возможность с помощью НКО переехать в Киев и Полтаву. Много людей погибли от передозировки, некоторые покончили с собой. Систематическую реабилитационную работу с наркозависимыми в Крыму не проводят. Я знаю, что местным наркологам запретили говорить на эту тему, поэтому точной информации ни у НКО, ни у ООН о положении в Крыму бывших участников программы заместительной терапии нет.