Беспорядки в челябинском СИЗО – бунт или провокация? Беседуют руководитель проекта "Гулагу.нет" Владимир Осечкин, мать одного из заключенных СИЗО-1 Галина Овлякуева и журналист Александр Валиев.
По одной из версий, причина беспорядков - неготовность пенитенциарной системы к гуманизации и отказу от пыточных методов работы со спецконтингентом
Марьяна Торочешникова: В ночь на вторник, 9 декабря, в челябинском следственном изоляторе номер 1 бунтовали заключенные. По утверждению родственников заключенных, причина бунта – борьба за власть в изоляторе и смена так называемого смотрящего. Правозащитники выдвигают свою версию, они говорят о провокации, подготовленной сотрудниками Управления Службы исполнения наказаний Челябинской области накануне оглашения приговора Денису Механову - это бывший начальник копейской колонии номер 6 (заключенные там бунтовали два года назад). Выдвигается еще одна версия, согласно которой причина беспорядков, время от времени происходящих в российских следственных изоляторах и колониях, - это неготовность пенитенциарной системы к гуманизации и отказу от пыточных методов работы со спецконтингентом.
В студии Радио Свобода – руководитель проекта «Гулагу.нет» Владимир Осечкин. На видеосвязи с нами из Челябинска – мать одного из заключенных следственного изолятора номер 1 Галина Овлякуева.
Для начала я передаю слово корреспонденту Радио Свобода в Челябинске Александру Валиеву. Я попросила его сообщить некоторые подробности бунта в следственном изоляторе.
Александр Валиев: На пресс-конференции, которую сегодня устроил заместитель начальника Управления ФСИН по Челябинской области, было сказано, что никого бунта не было, был небольшой инцидент, не очень значительный, который произошел якобы из-за того, что у одного из заключенных отобрали мобильный телефон. Он устроил по этому поводу некую акцию, к которой спонтанно присоединились около 100 человек. Естественно, в эту версию правозащитники не поверили. Я слышал, что глава общественной наблюдательной комиссии Челябинской области Александр Юрин уже сказал, что это сомнительная версия, потому что мобильники у заключенных отбирают десятками, и никто из-за этого бунтов, конечно, не устраивает. Что именно там произошло, пока неясно. Версий много, пока они все либо на уровне официальных заявлений представителей ФСИН, либо это очень поверхностный и осторожный комментарий правозащитников, которых не пустили сегодня в СИЗО (то есть их пустили на территорию следственного изолятора, но не дали пообщаться с заключенными). Либо это, опять-таки, неофициальная, неподтвержденная информация, которой делятся родственники заключенных. Вот существуют такие три версии.
Марьяна Торочешникова: Что говорят родственники? И что известно о массовости протестов, называются ли какие-то цифры?
Александр Валиев: В этом смысле разногласий нет: все говорят, что около 100 человек принимали участие в этой акции. Эту цифру называют даже представители ГУФСИН.
Марьяна Торочешникова: В чем именно заключалась эта акция?
Александр Валиев: Сведения абсолютно противоречивые. Люди, живущие в домах, расположенных рядом с СИЗО, говорят, что ночью с территории колонии раздавались крики, шел дым. Представители ГУФСИН говорили, что те люди, которые участвовали в этой акции, выливали воду из камер через окошки для передачи еды, а также пытались устроить нечто вроде пожара, используя вату из матрасов. Но я сомневаюсь, что, поджигая вату из матрасов, можно вызвать такие столбы дыма, которые было бы видно на улице. Эти столбы дыма видели и родственники заключенных, которые собрались у СИЗО, и люди, которые живут по соседству. Что это был за дым, пока непонятно, точно никто сказать не может.
Марьяна Торочешникова: Насколько мне известно, один из членов ОНК по Челябинской области, Николай Щур, выдвинул версию, что эти беспорядки по сути являлись провокацией со стороны сотрудников ФСИН, приуроченной к скорому вынесению приговора бывшему начальнику копейской колонии номер 6, где также был бунт. Сейчас известно, что закончилось судебное следствие, и суд удалился для написания текста приговора. Насколько правдоподобна такая версия? И зачем сейчас самим сотрудникам ФСИН провоцировать какие-то беспорядки?
Александр Валиев: Я не могу оценивать точку зрения Николая Щура: он, безусловно, владеет ситуацией гораздо лучше, чем я. Он давно занимается защитой прав заключенных, он частый гость в исправительных учреждениях, и если он счел, что такая версия заслуживает права на жизнь, значит, так оно и есть. Я могу только объяснить чуть подробнее, в чем она заключается. По мнению Николая Щура, сотрудникам УФСИН нужен такой информационный фон для вынесения приговора Денису Механову. Этот фон необходим для того, чтобы приговор был либо оправдательным, либо максимально мягким. В противном случае, если Дениса Механова накажут по всей строгости, то, по мнению Николая Щура, велика вероятность, что следом за делом Механова возникнет целый ряд дел на его условных подельников. Это и руководители областного Управления ФСИН, и сотрудники самой колонии. В общем, там целый пласт людей, которые могут от этого пострадать. Если же Механова оправдают, то, скорее всего, и с ними ничего дурного не случится, потому что он - главный фигурант этого дела. Такова точка зрения Николая Щура. Он считает, что сейчас хотят показать власти, общественности, суду, что на самом деле Механов держал в строгой узде очень опасных людей, которые устраивают подобного рода акции неповиновения, и, наверное, правильно делал, и это, скорее всего, провокация, устроенная областным Управлением ФСИН.
Косвенным подтверждением этой версии служит тот факт, что за несколько дней до этой акции в колонию был переведен некто Якуб Велиев, который в 2012 году, когда случилась эта акция в Копейске, находился там. Сейчас он является свидетелем по делу Механова и якобы помогает следствию. Его перевели в этот СИЗО, и там сразу началось какое-то напряжение. И сейчас есть такая версия (опять-таки, на уровне неподтвержденной информации: никто официально не скажет, что это правда, но такая версия существует), что при помощи администрации СИЗО этот человек, а также какие-то его сторонники врывались ночью в камеры к другим заключенным, которые были неформальными лидерами этого коллектива осужденных, били их, прессовали, пускали газ из газовых баллончиков, пользовались порошковыми огнетушителями, кому-то даже сломали руки, - в общем, устроили такой вот передел власти в самом следственном изоляторе.
Все эти версии исходят от людей, которые, так или иначе, близки к месту событий. Это родственники осужденных, которые постоянно поддерживают с ними связь. Доказательством того, что они были осведомлены о готовящемся ЧП, может служить тот факт, что они заранее пришли к воротам колонии. Вчера вечером они уже были там, а основные события начались только ночью. Правозащитники, члены НКО тоже представляют себе картину происходящего в тех или иных исправительных учреждениях области, поэтому я считаю, что эти версии заслуживают права на жизнь или, во всяком случае, на внимание со стороны следствия.
Марьяна Торочешникова: Галина, наш корреспондент рассказал, что родственники знали о готовящейся акции протеста, о том, что будут какие-то беспорядки в изоляторе. Можете вы каким-то образом это подтвердить или опровергнуть?
Галина Овлякуева: Я совершенно ничего не знала о предстоящем бунте. 8-го числа, в обед, мне позвонили и попросили срочно подъехать к изолятору (позвонила женщина, сын которой тоже там находится). Я туда подъехала. Там уже было большое количество людей, машин. Там я узнала, что в СИЗО нашим близким отключили воду, отопление, что наших ребят прессуют.
Марьяна Торочешникова: А вам удалось связаться с администрацией следственного изолятора, поговорить с начальниками? Что они вам отвечали?
Галина Овлякуева: Да, к нам довольно часто выходил заместитель начальника, Андрей Владимирович Волков, и он нам пояснял, что в СИЗО порядок, все контролируется. Когда мы спросили его, что случилось, он сказал, что «два человека между собой шапку делят» - два смотрящих делят власть.
Марьяна Торочешникова: То есть вам прямым текстом сказал об этом сотрудник изолятора?
Галина Овлякуева: Да, прямым текстом. И не только мне, это было сказано всем, кто там находился.
Марьяна Торочешникова: А в ночь на 9 декабря появились сообщения о бунте, о столбах дыма, о криках…
Галина Овлякуева: Да. Я поздно вечером уехала домой, и в 2 часа ночи мне опять позвонила мать осужденного: "Там идет беспредел!" И я опять поехала к следственному изолятору. Там была толпа народу. Здание было окружено спецназом, было довольно много полиции, ужасно много техники подогнано. Из изолятора слышались страшные крики. Я подошла к сотрудникам ГУФСИН, попросила объяснить, что здесь творится. Но в мой адрес был смех, ирония, и никто мне ничего не объяснил. Позже ко мне подошел начальник полиции: я так поняла, Калининского района, - хотел обвинить меня в организации бунта. Потом пытался моей дочери говорить: "Вы это организовали!"
Марьяна Торочешникова: Ну, у вас вообще, насколько мне известно, сложились особые отношения с представителями правоохранительных органов как раз в связи с историей вашего сына. Мы поговорим об этом чуть позже. А пока давайте разберемся, что происходит в челябинском СИЗО.
Владимир, есть ли у вас какая-то актуальная информация? Мне известно, что сегодня, 10 декабря, туда, вроде бы, уже пустили членов ОНК.
Владимир Осечкин: Хочу начать с главного. Вообще, после того, как в Челябинскую область прилетел метеорит, там начали происходить очень серьезные аномалии, в том числе с правоохранительным блоком. К нам на "горячую линию" «Гулагу.нет» в эти несколько дней поступила информация (причем не только от бывших заключенных и от родственников заключенных, а она поступила и от действующих сотрудников), что в преддверии вынесения приговора в копейском городском суде в отношении Дениса Механова – это бывший начальник пыточной колонии номер 6, где избивали, пытали людей, вымогали у них деньги… Напомню, что несколько недель назад судья ушел в совещательную комнату для вынесения приговора и при этом взял необоснованно длинный срок, более месяца, для того чтобы решить, какой приговор вынести Механову. Это вообще отдельный вопрос – почему судье понадобился месяц для вынесения приговора. Практика такова, что обычно приговор выносится на следующий день. Тем не менее, в течение этого месяца начали происходить странные события. Например, большая часть свидетелей обвинения и потерпевших по уголовному делу в отношении Механова вдруг на суде начали отказываться от ранее данных показаний, оговаривать следователей (якобы им угрожали, давили на них), фактически опровергать ту версию, которую они заявляли не только следствию, но и президентскому Совету по правам человека, журналистам, СМИ, членам ОНК.
Марьяна Торочешникова: Версию о том, что было вымогательство со стороны руководства колонии?
Владимир Осечкин: Конечно. Причем она уже подтверждена и чеками, и квитанциями, и так далее. Какие-то совершенно аномальные вещи начали происходить в камерах челябинского следственного изолятора, куда привозили свидетелей обвинения и потерпевших. И так получилось, что к моменту ухода судьи в совещательную комнату только один потерпевший – Тихонов – продолжал настаивать на своем, давать те показания, которые он давал на следствии, и изобличать Механова. Со всеми остальными что-то произошло в камерах следственного изолятора. Хочу напомнить, что в бытность Механова начальником копейской колонии номер 6 заместителем начальника ГУФСИН по безопасности и оперативной работе (то есть, по сути дела, главным человеком, который курирует все происходящее на территории следственных изоляторов и исправительных колоний Челябинской области) был господин Канашов. По информации, которая поступала, опять же, на нашу "горячую линию" «Гулагу.нет», Канашов был тесно связан с Механовым, фактически курировал то, что происходило в исправительной колонии. В принципе, это входило в его должностные обязанности куратора оперативной работы – знать, что происходит на территории колонии. И, конечно же, господин Канашов знал, что происходит в учреждении, которым руководил ныне подсудимый Механов.
Марьяна Торочешникова: Это вы так считаете.
С тех пор, как вскрыты факты пыток, систематического нарушения прав заключенных в копейской колонии номер 6, из прокуратуры никто не уволен по соответствующим статьям, эти люди продолжают работать
Владимир Осечкин: Он знал, это его должностные обязанности. Если человек заявляет, что он не знал, значит, ему надо уходить на пенсию, увольняться из ФСИН, ему там нечего делать. Канашов продолжает исполнять обязанности, он до сих пор является заместителем начальника ГУФСИН, до сих пор курирует оперативную работу. Соответственно, он курирует оперативную работу не только исправительной колонии номер 6, но и следственного изолятора, который расположен в Челябинске. К нам на "горячую линию" и к нам лично обращаются люди из Челябинского региона: и бывшие осужденные, и родственники заключенных, и бывшие сотрудники, и действующие сотрудники. На условиях анонимности они сообщают нам о том, что этот человек был непосредственно причастен к определенным указаниям сотрудникам СИЗО и заключенным, так называемым криминальным лидерам, которые фактически создали некое облако давления на свидетелей и потерпевших по копейскому уголовному делу, чтобы они как раз отказались от ранее данных показаний и начали оговаривать сотрудников Следственного комитета Российской Федерации: якобы те, первичные показания были получены под давлением. Хотя, опять же, эта версия опровергается тем, что заключенные открыто об этом говорили членам президентского Совета по правам человека, руководству ФСИН России и так далее.
Марьяна Торочешникова: Более того, после этих событий в следственном изоляторе Челябинска, после этих массовых волнений сами заключенные говорили, что администрация изолятора водит по камерам каких-то зэков-активистов, и те прессуют других заключенных.
Предлагаю посмотреть небольшой эпизод – видео, которое записала 9 декабря член ОНК Челябинской области Валерия Приходкина.
- Если можно, "моменты" – это что?
- Моменты – это рукоприкладство со стороны активистов к заключенным.
- Как к вам попадают активисты?
- Я не знаю.
- У вас были моменты рукоприкладства?
- Нет, не у нас.
- А где? И откуда вы знаете?
- Из администрации по камерам ходят. Заключенные.
- А тебя били?
- Меня, слава богу, пока еще нет. И не хочу.
- Ребята, а как это – заключенные из администрации? У вас есть администрация в форме, а есть администрация заключенных, что ли?
- Так, видели их.
- А где, кто видел?
- Не знаю.
- Не знаете… А что сегодня ночью было?
- Шум был.
- Бунтовали, бунтовали.
- А что вы слышали?
- Мы слышали, что убивают людей.
- Кого-то побили.
- Крики слышали?
- Да. Ну, что убивают, режут.
- Понятно. А откуда были крики?
- Сверху.
- Ага, сверху были крики. А у вас что было?
- У нас ничего.
- Ничего? Тихо спали? Сидели и ждали, когда все успокоится?
- Да.
- А вчера ели?
- Нет.
- Почему?
- Ну, потому что просим, чтобы нам предоставили полностью раскладку того, что нам положено.
- У нас в камере никого не прессовали.
- Еще раз, что значит – водили по камерам?
- Мы не знаем. Сотрудники из администрации кого-то по камерам водили.
- Вы сами видели это?
- Ну, я не видел. Говорят так.
- Кто говорит?
- В тюрьме говорят.
- Слышали. Вся тюрьма об этом говорила.
- Кто кого водил по камерам?
- Карантинники там, сотрудники администрации.
- Фамилию сотрудника администрации знаете?
- Не знаю, то ли Осипов, то ли еще кто-то. Я просто слышал.
- А сотрудник Осипов – это кто?
- Начальник оперативного отдела.
- Вот слышим фамилию!
- Но вы же никого не видели. К вам никого не приводили. Как вы можете так говорить?
- Нам сказали, что вот эти вот…
- Кто вам сказал?
- Мы опасаемся за свою жизнь. Но мы это слышали. Что нам, идти говорить, когда нас уже шлепнут, что ли?
- Ходят же и режут зэки.
- У вас кого-нибудь резали?
- Конкретно у нас нет. Но нам чего, ждать…
- Я как медицинский работник могу сказать, что никто никого нигде не зарезал. Сам кто-то себя повредил: демонстративно-шантажное поведение. Кое-у-кого поверхностные царапины.
Марьяна Торочешникова: Галина, до вас доходили известия: может быть, ваш сын рассказывал вам или своему адвокату о том, что в следственном изоляторе фактически установлена двойная власть - есть администрация, и есть еще какие-то активисты, с помощью которых прессуют спецконтингент?
Галина Овлякуева: Я об этом не слышала. Но когда мы поддерживали наших близких, стояли на улице, я слышала, что очень многие родители и друзья постоянно называли две фамилии – Осипов и Кардиянов. Именно перед этим, днем они ходили с дубинками и угрожали нашим детям, мужьям: мол, "будете жрать то, что мы даем, иначе руки-ноги переломаем". Осипова и Кардиянова я помню еще по 2011 году, они жестоко били моего сына, пытаясь добиться, чтобы он изменил показания.
Марьяна Торочешникова: Расскажите историю вашего сына. Там драматичная история: был и оправдательный приговор, и последовавшая за ним отмена приговора, и пытки, и 11-летний срок, и теперь опять все в подвешенной ситуации.
Галина Овлякуева: В сентябре 2011 года Ивана Булгакова и моего сына, Виталия Овлякуева обманным путем (типа «поговорить») задерживают сотрудники ОП номер 1. Ну, я отправила его поговорить, а получилось, что уже четвертый год они говорят. Следствие длилось полтора года, во время следствия моей семьей угрожали.
Марьяна Торочешникова: В чем обвинили вашего сына и его друга Ивана?
Галина Овлякуева: В убийстве цыгана, который проживает в нашем садоводческом товариществе. Но это неправда: у нас не было никаких конфликтов, ничего. Ивана в этом обвинили. Никаких свидетелей, никаких показаний, никакой экспертизы, - ничем не подтверждено, что именно они убийцы. 22 февраля 2013 года наших ребят оправдал Ленинский районный суд, но прокуратура подала апелляционную жалобу. После апелляционной жалобы область отменила оправдательный приговор, и дело было отправлено на новое расследование. Дело вела судья Борзова, и она делала только то, что ей положено. Мы заявляли много-много ходатайств, чтобы подтвердить невиновность наших детей. В деле есть видеозапись: наши дети якобы подписывают явку с повинной, и там очень хорошо видно, что они жестоко избиты, в глазах – боль, страх. В нашем ходатайстве провести психологическую, лингвистическую экспертизы нам отказали. В итоге 6 октября этого года моего сына осудили на 11 лет. А с Вани посмертно сняли все обвинения. 7 сентября 2012 Ваня года умер.
Марьяна Торочешникова: В следственном изоляторе?
Галина Овлякуева: Нет, его отдали за 1 час 16 минут до смерти. Его вынесли нам на носилках, рядом лежал огромный пакет с лекарствами, на которые его мать тратила огромные деньги, но которые, как мы поняли, ему не выдавали. За месяц-два до его смерти мама пыталась (через адвоката, через всех) изменить меру пресечения, так как он умирал, но была возможность его поднять. Не дали. Вот его вынесли на носилочках к маме, и он у нее на руках умер. И посмертно с него все сняли. В нашем деле на данный момент нет никаких доказательств. Все обвинение построено только на показаниях сотрудников полиции и самих потерпевших. Хотя потерпевший ко мне приходил, извинялся, он даже знает имя настоящего убийцы, но боится преследования со стороны прокуратуры и правоохранительных органов, боится, что его тоже просто убьют.
Марьяна Торочешникова: Потерпевший – это родственник убитого?
Галина Овлякуева: Да.
Марьяна Торочешникова: За то время, что ваш сын Виталий провел в СИЗО-1 Челябинска, оказывалось ли на него давление со стороны администрации изолятора?
Галина Овлякуева: Он рассказал в конце 2011 года, что его систематически пытали, избитого кидали в карцер. Его вывозили якобы на ИВС, но вместо этого везли в лес, на кладбище, и там его просто уничтожали. Но он, умничка, держался, не менял свои показания, которые дал адвокату: что он не убийца. Но это было до прихода Стеценко, когда начальником СИЗО был Буюн. С приходом Стеценко пытки по отношению к моему сыну прекратились.
Марьяна Торочешникова: Тем не менее, сейчас происходят странные истории, которые напрямую связаны с происшедшим в ноябре 2012 года в копейской колонии номер 6. Владимир, я знаю, что на "горячую линию" «Гулагу.нет» обращается очень много людей, родственников, даже действующих сотрудников. Что же все-таки происходит в Челябинске? Что там за история и почему прокуратура, например, до сих пор не вмешивается?
Владимир Осечкин: По поводу невмешательства прокуратуры – это отдельный вопрос. С тех пор, как вскрыты факты пыток, массового, систематического нарушения прав заключенных в копейской колонии номер 6, из прокуратуры никто не уволен по соответствующим статьям, эти люди продолжают работать, хотя именно при их надзоре все это происходило в колонии. Теперь - касательно пыток, насилия, нарушения прав заключенных в следственном изоляторе Челябинска. Есть два основных метода, с помощью которых администрация подавляет волю заключенных, взаимодействуя со следствием, помогая ему получать явки с повинной, нужные показания (мы говорим о незаконных схемах, которые нужно пресекать, с которыми необходимо бороться собственной безопасности УФСИН и ФСБ). Первая схема – когда так называемый актив - это осужденные крепкого телосложения - встает на службу оперативного отдела данного учреждения (чтобы самим сотрудникам не попадаться не превышении должностных полномочий с применением насилия). Так называемые активисты за послабления, за дополнительную еду, за возможность встречаться с женой, с любовницей, с проститутками и так далее совершают преступления – избивают других заключенных. Я так понимаю, что на сегодняшний день в челябинском СИЗО данная схема была перекрыта путем замены руководителя следственного изолятора.
Но есть вторая схема, она более коварна. Речь идет об использовании так называемых криминальных лидеров. Когда администрация понимает, что по отношению к данному учреждению существует повышенный контроль со стороны прокуратуры, Следственного комитета, правозащитников, а том числе московских (мы говорим о президентском совете, об аппарате уполномоченного), тут же срабатывает вторая схема, то есть грязная схема, которую можно доказать при просмотре видеокамер, отключается, и включается другая. Мы прекрасно понимаем, что в любом следственном изоляторе существует оперативная часть, оперативный отдел, существует негласная работа, практически в каждой камере есть так называемый стукач, наседка, агент, который ведет негласную работу. Такая работа сегодня осуществляется во многих учреждениях, в том числе и в челябинском СИЗО. Конечно, то, что там сейчас произошло, было заранее подготовлено. И если сегодня господин Канашов или господин Стеценко будут утверждать, что администрация СИЗО или администрация ГУФСИН не знала об этом ровным счетом ничего, значит, они расписываются в том, что фактически никакой оперативной работы в следственном изоляторе они не вели, контингент не контролировали.
Марьяна Торочешникова: То есть расписываются в своей профнепригодности?
Владимир Осечкин: Конечно! Если же действительно проводилась соответствующая оперативная работа и они располагали данными о готовящемся бунте, акции протеста и массовых волнениях, значит, это все спланировано заранее, и это можно было заранее предотвратить, вмешаться: условно – 3-4 камеры (группу резерва) изолировать, вывести в карцеры, в прогулочные дворики, остудить их пыл, не давая возможности эскалации конфликта. Но каким-то непонятным силам, которые, так или иначе, это курировали, было выгодно, чтобы произошла эта громкая акция, чтобы опять вокруг СИЗО собрались родственники, чтобы опять это было в СМИ. И конечно, удобная и очень интересная версия – о криминальном авторитете, о сотовом телефоне и так далее.
Эта грязная игра должна стать предметом разбирательства не только Центрального аппарата ФСИН, но и ФСБ России
Как я вижу эту ситуацию на сегодняшний день? Конечно, для руководства Челябинского ГУФСИН это игра ва-банк (мы говорим даже не о Бранте, который был недавно туда переведен из другого региона, и, по сути, до сих пор не вошел в курс дела, и полностью не контролирует ситуацию, а мы говорим об оперативниках, которые стоят за всем этим). Ведь на кону – приговор Механову. Все прекрасно понимают: если 22-го числа будет вынесен справедливый приговор в отношении Дениса Механова в связи с тем, что он вытворял в копейской колонии номер 6, и он будет заключен под стражу, есть великий риск того, что Денис Сергеевич Механов заговорит. И по второму уголовному делу, которое сейчас расследуется челябинским следственным управлением: о превышении должностных полномочий с применением насилия, - где уже собраны доказательства более 40 фактов вымогательства денежных средств, сопряженных с насилием, злоупотреблением служебным положением, - конечно, если этот человек заговорит и расскажет о том, куда на самом деле уходили деньги, то на скамье подсудимых окажется не один человек, а многие сотрудники, в том числе и те, которые сегодня работают.
Конечно, они пошли ва-банк, пошли на то, чтобы создать этот бунт. При этом они фактически сами расписываются в своей профнепригодности! Они рассказывают о сотовых телефонах в камерах? А где режим, где оперативники, где надзор? Это смешно! Они фактически в этом признаются, выходя к родственникам, к правозащитникам, рассказывая о каких-то криминальных лидерах: господа офицеры, что у вас за криминальный лидер в СИЗО? У вас все люди сидят по камерам. Если это криминальный лидер, то можно его изолировать, можно у него забрать сотовый телефон и не давать ему. Как он туда попал, это сотовый телефон? Значит, существует коррупция. Значит, какие-то сотрудники ему это принесли. Эта грязная игра, я считаю, должна стать предметом разбирательства не только Центрального аппарата ФСИН России, но и ФСБ России.
Марьяна Торочешникова: Я еще вот на что обратила внимание: сами заключенные признавались членам ОНК, что кто-то из администрации Следственного изолятора водит с собой какого-то заключенного-активиста, и вот они ходят и пугают других заключенных. Не далее как месяц назад у нас в студии Радио Свобода была супруга одного из заключенных СИЗО, ее мужа забили.
Владимир Осечкин: Вы говорите об Ирине Джалиловой и ЧП в новосибирском СИЗО?
Марьяна Торочешникова: Да. Ведь в новосибирском СИЗО была ситуация, когда заключенного следственного изолятора просто отдали на растерзание другим заключенным, и те его фактически забили. Насколько мне известно, руководство ФСИН очень серьезно отреагировало на тот случай, там было возбуждено дело. Казалось бы, руководители других следственных изоляторов должны были, по меньшей мере, призадуматься, а вообще-то, приутихнуть и отказаться от этой практики. Но судя по тому, что мы слышим из уст заключенных челябинского изолятора, на них новосибирский случай никакого впечатления не произвел и ничему их не научил.
Владимир Осечкин: Я думаю, что в данном случае сам начальник СИЗО об этом не знал. Начальник СИЗО практически никогда не появляется в режимном корпусе. Это случается, возможно, раз в неделю. Всех оповещают об этом заранее: через криминальных лидеров, через негласных агентов, - камеры моментально убирают, все стоят во фрунт. Начальник СИЗО проходит, оперативники ему докладывают: у нас управляемый спецконтингент, везде чистота и порядок. И начальник СИЗО, которого обвели вокруг пальца, естественно, докладывает наверх, господину Бранту, а тот – наверх, господину Корниенко, что «у нас все хорошо».
Главными фигурантами уголовного дела об этих беспорядках должны стать не заключенные, а сотрудники оперативного отдела, которые знали об этой ситуации
Скорее всего, там ситуация была осознанно подогрета. Мы не говорим, что там происходило то же, что и в новосибирском СИЗО, но, возможно, там была создана видимость угрозы среди заключенных. К нам сейчас из различных источников просачивается информация, подтверждающая, что действительно была некая угроза того, что опять возвращаются пытки, насилие. Люди испугались, к тому же им перестали давать еду, отключили отопление, да еще и негласные агенты администрации посеяли панику, подготовили некую ситуацию. И потом, когда у одного из заключенных происходил обыск (возможно, когда у него что-то отбирали), он там что-то крикнул в коридоре типа "бьют", - и понеслось. Конечно, все это готовилось заранее. Но мы понимаем, что все камеры закрыты, заключенные изолированы друг от друга, они не могут общаться. Если мы допускаем, что существует межкамерная связь, если мы допускаем, что на территории СИЗО есть сотовые телефоны, если мы допускаем, что есть криминальные лидеры, то встает вопрос: а что там делала оперативная часть, что делали ее сотрудники, для чего они там нужны? Либо они профессионально непригодны, и их надо всех увольнять, возбуждать уголовные дела по халатности, либо, если они принимали в этом участие, я считаю, что главными фигурантами уголовного дела об этих беспорядках должны стать не заключенные, которые через какую-то щелочку выкидывали подожженную вату и плескали на дверь стаканчиком воды, а сотрудники оперативного отдела, которые знали об этой ситуации, общались с негласными агентами. Надо поднять всю эту секретную документацию, а это должно делать уже Управление "М" ФСБ…
Марьяна Торочешникова: Ну, Владимир, вы мечтатель…
Владимир Осечкин: Я не мечтатель. В ближайшие дни из Госдумы будет направлено несколько запросов директору ФСБ с теми материалами, которые мы соберем, и будет проводиться уже не внутриФСИНовская проверка, а проверка на уровне ФСБ. Мы, правозащитники, подозреваем здесь предательство интересов государственной службы и взаимодействие некоторых оперативников этого СИЗО с заключенными (цель - создать негативный информационный фон, чтобы дискредитировать мирную массовую акцию протеста в копейской колонии номер 6, которая стала таким ярким примером гражданского протеста против беззакония со стороны администрации колонии).
Марьяна Торочешникова: Теоретически с таким беззаконием можно бороться и законными методами. Галина, на протяжении четырех лет вы пытаетесь доказать невиновность своего сына и говорите, что к нему применялись пытки, в том числе в следственном изоляторе. Пробовали ли вы обратиться в Следственный комитет, в прокуратуру, чтобы они возбудили дело или, по крайней мере, провели проверку и установили, насколько соответствуют действительности ваши слова?
Галина Овлякуева: Куда я только не обращалась в течение трех лет! Ответами уже можно печь топить пару месяцев. Везде идет отказ! Обращения, которые я отправляю в Москву, возвращаются к тем, на кого я жалуюсь. Бесполезно: это замкнутый круг. У меня есть доказательная база. Моего сына и Ваню пытали, а потом возили в травматологию номер 9 нашего района, Ленинского. У сына были сломаны ребра, сломаны руки, сотрясение мозга, - в общем, ужасно. Все это было задокументировано, сделаны снимки. Но все это исчезло 21 ноября - следователь Следственного комитета Гамалеев все документы изъял. У меня есть документ из Министерства здравоохранения, из больницы, что лично он все это изъял. И до настоящего времени он эти документы не возвращает - поэтому, когда проводили судмедэкспертизу, туда отдали совершенно левую карточку, не нашу. В карточке даже нет номера больницы. Все настоящее исчезло!
Мне страшно за мою семью. Во время следствия - это было в прошлом году - угрожали моей дочери, и угрозы были очень серьезные. Меня саму приглашали на Ленина, 11Б, предлагали страшные вещи.
Марьяна Торочешникова: А что такое – Ленина, 11Б?
Галина Овлякуева: Я так понимаю, что там 6-ой отдел, отдел собственной безопасности. Я туда пошла и сообщила об этом адвокату Приходкиной. Там на 3-м этаже мне предлагали невозможные вещи - чтобы я оговорила правозащитницу Труфанову: что, мол, я ей оплатила ее работу, а она меня обманула. И мне за это предлагали, что и моему сыну в тюрьме будет прекрасно, создадут ой-ой какие условия. Но, вы меня простите, мой сын - такой же оговоренный, и он такой срок будет мотать! Я на это не пошла. Были такие же предложения и моему сыну - чтобы он оговорил Щура. Но сын тоже на такое не пошел.
Марьяна Торочешникова: А для чего это делалось? Мы знаем и Оксану Труфанову, и Николая Щура, у них активная позиция. Почему представители правоохранительных органов хотели, чтобы их оговорили?
Галина Овлякуева: Это люди, которые помогают нашим близким, находящимся по ту сторону забора. Наверное, они мешают.
Марьяна Торочешникова: Владимир, в этой ситуации, когда пропало большинство документов, можно ли попытаться что-то предпринять?
Владимир Осечкин: Я уверен, что в этой ситуации не все так безнадежно. Если год или два назад ломались ребра, то это можно выяснить с помощью рентгена. Можно попросить о дополнительной экспертизе. Можно опросить медиков, которые тогда там работали. Можно изучить медицинские документы, и если они сфальсифицированы, это тоже можно установить. Так что я буду ждать от Галины на почту подробного описания этой истории. В любом случае, судя по тому, что происходит сейчас в челябинском следственном управлении… Чуть больше года назад туда пришел новый начальник, молодой генерал, очень жесткий, суровый руководитель. По итогам общения с офицерами следственного комитета хочу сказать, что сегодня позиция челябинского следственного комитета – принципиально разобраться во всех преступлениях, которые происходили на территории следственного изолятора, исправительной колонии. Здесь важно не противопоставлять правозащитников всему правоохранительному блоку, а изобличать «оборотней в погонах», действовавших в угоду тем людям, которые хотели дискредитировать правозащитников. Нужно изобличать садистов, действовать конструктивно.
Есть замечательный депутат, который представляет челябинский регион в Госдуме - это Валерий Карлович Гартунг. Он шесть раз посещал колонию после этой акции протеста, по нашей просьбе направил больше 20 обращений Бастрыкину, в Следственный комитет, то есть оказывал очень серьезную помощь в возобновлении второго уголовного дела в отношении "оборотней в погонах" из копейской колонии номер 6. Так что здесь не все так безнадежно. И Галине я советую обратиться к депутату Госдумы Гартунгу, и лично к руководителю Следственного управления Следственного комитета по Челябинской области. И мы тоже готовы осветить эту ситуацию, максимально собрать информацию.
Конечно, в целом по стране сегодня, к сожалению, есть определенный срост некоторых недобросовестных сотрудников ФСИН и некоторых недобросовестных следователей.
Марьяна Торочешникова: Такое впечатление, что и суды их поддерживают. Вы недавно обобщали практику вынесения приговоров по делам о превышении служебных полномочий и пытках на всей территории России…
Владимир Осечкин: Действительно, за последние три года мы изучили практику на основе данных судебного департамента России. И я ответственно заявляю, что на сегодняшний день за пытки, за превышение должностных полномочий с применением насилия к реальному сроку лишения свободы, к тюрьме приговариваются менее 17 процентов, то есть только каждый шестой отправляется в места лишения свободы за пытки. И это не вопрос некой коррупционной составляющей между судьями и правоохранительным блоком: таким образом построен Уголовный кодекс России. Сегодня статья УК за пытки, за страшнейшее преступление против госслужбы, против личности, против правосудия предусматривает наказание - от 3 до 10 лет. Вот, например, человек признает свою вину, говорит в суде: "Знаете, я так раскаиваюсь, что я этому человеку сломал две лопатки и руки… Я ему возместил ущерб – 18 тысяч рублей, вот по чекам из больницы, он мне их принес: за гипс и за анальгин с пенталгином. Я ему два раза приносил апельсины в больницу. Я каюсь…". И судья (и так устроен сегодня закон) обязан дать ему меньше меньшего – либо условный срок, либо принудительные работы.
Если мы все: правозащитники, родственники заключенных, депутаты, все активные граждане, в том числе и честные сотрудники правоохранительных органов, - если мы сегодня хотим действительно бороться с пытками в России как с системой, то нужно сделать две вещи. Нужна жесткая политическая воля руководителей Следственного комитета и ФСИН, чтобы разделить в данном случае следствие и тюрьму. Нужна политика по неприятию тюремщиков, которые потакают недобросовестным следователям, и по увольнению следователей, которые просят оперативников отказать на кого-то давление. Вот это - первое, что нужно сделать. Это позиция руководителей ФСИН и Следственного комитета, которые будут разъяснять с утра до вечера, пока это не войдет в практику, что следователи должны перестать обращаться к оперативникам СИЗО с просьбой оказать на кого-то давление через негласных агентов, чтобы получить какие-то нужные явки с повинной. И вторая часть – нужно менять Уголовный кодекс России (и, слава богу, депутаты Госдумы поддерживают нас в этом), нужно пытки и превышение должностных полномочий с применением насилия и принуждение к даче показаний с применением насилия и угрозой перевести из категории тяжких преступлений в категорию особо тяжких, чтобы все виновные получали реальный срок лишения свободы.
Марьяна Торочешникова: Чтобы наказание было адекватным! Кроме того, сейчас в интернете, на сайте "Общественная инициатива" продолжается сбор подписей под инициативой о внесении изменений в УПК, которые предполагают, чтобы для тех людей, которые до суда содержались в следственном изоляторе, этот срок после оглашения приговора засчитывался бы, как день за два. Если пока нет механизма для того, чтобы минимизировать пытки, то, по крайней мере, во-первых, нужно разгрузить следственные изоляторы, а во-вторых, хоть чуть-чуть приблизиться к справедливости. Ведь процент судебных ошибок в России достаточно велик, и, по меньшей мере, человек может быть освобожден по мере отсиженного. Это будет уже большая надежда для многих.
Видеоверсия доступна на нашем канале в YouTube
