Фонд памяти, учрежденный Музеем истории ГУЛАГа, приступил к созданию единого цифрового банка документов о жертвах советских массовых репрессий 1918–1960 годов. Это будет многолетний труд, ведь предстоит собрать информацию в самых разных архивах. На сегодняшний день для историков, а, тем более, обычных граждан доступ к таким источникам сплошь и рядом бывает затруднен. Зачастую приходится ограничиваться сведениями из региональных Книг Памяти и некоторых порталов в интернете.
Благодаря новому цифровому банку данных, исследователи, журналисты и потомки репрессированных смогут получить информацию о конкретных людях. В числе прочего, станут доступны отсканированные копии архивных материалов. Это будет подобно тому, как на созданном Министерством обороны портале “Память народа” есть копии наградных и прочих документов участников Великой Отечественной войны. Руководитель Фонда памяти и директор Музея истории ГУЛАГа Роман Романов надеется, что удастся применить новейшие технологии:
– Наши единомышленники из Яндекса и Европейского университета сообщили, что можно будет по-новому сканировать материалы. Если это случится, то станет большим прорывом. То, над чем они сейчас работают, – это простое сканирование с помощью видеокамеры обычного телефона. Сначала будет записываться перелистывание страниц, а затем с помощью специального оборудования видео будет расшифровываться и преобразовываться в файлы. Для меня все это сейчас звучит как технология XXII века, но меня заверяют, что уже в этом году мы сможем получить такую технологию. Программисты заинтересованы в том, чтобы их передовые технологии сразу начали тестировать на конкретном проекте.
Ну а пока мы заручились у разных архивов согласием сотрудничать. Тут надо иметь в виду, что мало только получить доступ к единицам хранения. В разных регионах хранение и описание материалов находится в абсолютно разных состояниях. Где-то есть оборудование, позволяющее оцифровывать на современном уровне, а где-то такого оборудования нет. В результате одни коллеги говорят нам, чтобы мы пришли и отсканировали. Другие же просят просто выдать им техническое задание на создание цифровых файлов.
По словам руководителя Центра документации Музея истории ГУЛАГа Марии Лоцмановой, сейчас родственникам жертв политических репрессий надо потратить немало сил для того, чтобы найти сведения о судьбе своих близких:
– Безусловно, многое можно узнать, благодаря уже существующим базам данных. Прежде всего, это ресурс Международного Мемориала. Однако все чаще люди не ограничиваются такой информацией. Они хотят своими глазами видеть личные дела и получать их копии. Мы консультируем таких людей, буквально прописываем для них путь, по которому нужно пройти при поиске нужной информации. Мы рассказываем, где документы хранятся и как можно получить копии. Надо понимать, что архивные материалы по репрессированным разбросаны по всей нашей стране и бывшим республикам СССР. Мало того, это еще и разные архивы. Часть следственных дел в 1990-х годах начали передавать из архивов бывшего КГБ в госархивы (в частности, в Тверской центр документации новейшей истории), но потом эта работа прекратилась.
Кроме того, значительная часть материалов хранится в архивах МВД, а с ними еще сложнее взаимодействовать. Между тем именно там отложились документы о спецпереселенцах и раскулаченных. Люди хотят восстановить сведения о судьбе репрессированных родственников, однако в архивно-следственном деле зачастую, если это не высшая мера наказания, нет информации о том, что дальше произошло с человеком. К примеру, нет информации, в какой лагерь он был отправлен. Вот тут и нужно ознакомиться с учетной карточкой заключенного или с его личным делом, а это уже архивы МВД или архивы ФСИН. В этих структурах все происходит по-разному. Кто-то взаимодействует, а кто-то наотрез отказывается от этого.
У нас есть кое-какие наработки и алгоритмы. Мы подсказываем нашим посетителям, что следственное дело, как правило, хранится в архиве по месту ареста. Если же была административная репрессия, то это место высылки либо место, откуда человека выслали. Узнать, в каком населенном пункте случились такие события, можно в ряде случаев благодаря Книгам памяти. Как правило, нам приходится прописывать какой-то индивидуальный путь поиска. В Центре документации уже накопился большой опыт, и мы знаем, в какой конкретно архив следует обращаться и насколько доступно то или иное учреждение. Одни более открыты, другие менее.
Особые трудности связаны с делами нереабилитированных граждан. Они ни в каких Книгах памяти не представлены, и это совсем уж слепой поиск
Особые трудности связаны с делами нереабилитированных граждан. Они ни в каких Книгах памяти не представлены, и это совсем уж слепой поиск. Но даже тогда, когда человек был реабилитирован, если не прошло еще 75 лет, необходимых для снятия грифа “секретно”, то требуется доказательство родства. Очень часто родственники, которые к нам приходят, – это представители третьего или четвертого поколения. Им эту цепочку документов не так просто собрать. Далеко не в каждой семье сохранились метрики предков.
Того, кто преодолеет весь этот комплекс очень болезненных проблем, часто ждут новые испытания. В первую очередь, это касается ведомственных архивов. Иногда они присылают полноценный набор документов, а иногда это очень укороченные сведения. В некотором смысле это лотерея, – говорит Мария Лоцманова.
Сергей Прудовский начал свои изыскания о так называемой “Харбинской операции” с того, что захотел получить материалы личного дела своего родного дедушки. Затем он стал запрашивать документы, имеющие отношение уже к близкому окружению родственника. Затем захотел узнать о других бывших работниках КВЖД. Благодаря накопленному с годами опыту, Сергей Прудовский сейчас может решать самые сложные головоломки. Что не мешает ему считать многие препятствия архивных учреждений абсурдными:
На секретном хранении остались должности, звания и фамилии сотрудников НКВД, которые фабриковали ее дело
– Совершенно очевидно, что все архивы региональных УФСБ должны действовать в соответствии с одними и теми же законами. Однако на деле в одном архиве протоколы особых троек НКВД рассекречены полностью и доступны исследователю, а в других управлениях они тоже рассекречены полностью, но доступ к ним ограничен. Еще бывает, что левая рука не знает, что творит правая. К примеру, в Управлении по Москве и Московской области в позапрошлом году умудрились лишь частично рассекретить архивное уголовное дело одной харбинки. На секретном хранении остались должности, звания и фамилии сотрудников НКВД, которые фабриковали ее дело. При этом большой массив документов того же периода и того же управления был передан в Государственный архив РФ, и там все эти сведения есть. Вот как же так? Архивная система ФСБ одна, а на местах допускают, как выражается директор ФСБ, “перегибы”.
Создание единой базы данных тем более важно, что этот ресурс может спасти обреченные на уничтожение важные документы, считает главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории Сергей Соловьев:
– Существуют личные дела освобожденных, которые продолжали работать в тех же местах, где отбывали наказание. В частности, я работал с документами треста “Дальстрой” на Колыме. Это было в Государственном архиве Магаданской области и в некоторых районных архивах. Там есть учетные карточки таких людей, а они относятся к категории документов по личному составу, и, согласно формальным требованиям, они должны спустя определенный срок уничтожаться. Они до сих пор сохранились потому, что либо до них руки не доходили, либо у архивистов рука не поднялась. Между тем, в этих карточках есть уникальная информация, которой нигде больше нет. Там указано, когда и по какой статье человек прибыл на Колыму. Далее – его передвижения уже в качестве вольнонаемного. Очень не хотелось бы, чтобы эти еще сохранившиеся документы канули в Лету.
Самая первая Книга памяти вышла 30 лет назад. Это был посвященный репрессированным томичам пятитомник “Боль людская”. Составитель Книги Валерий Уйманов ныне руководит томским Центром изучения исторической памяти. По его наблюдениям, для многих семей события многолетней давности – все еще не заживающая рана, и каждый вновь обретенный документ, пусть даже самый скорбный, служит большим утешением:
– Когда мы только приступали к работе над Книгой памяти, произошла незабываемая для меня встреча. Дело было вечером, в подъезде обычного дома. Я выступал перед жильцами, когда ко мне подошли со словами: "А мы не можем найти судьбу своего отца". Я говорю: "А кто ваш отец?" Они называют фамилию, имя, отчество. Он пел в Императорском хоре, был очень известный человек. Вскоре я нашел это дело. На удивление в нем лежали даже паспорт, даже несколько фотографий. Оказалось, этот человек был реабилитирован еще в 1950-е годы. Как полагается, родственников тогда искали, чтобы сообщить о реабилитации, но найти не смогли. Помешало то, что эти женщины вышли замуж и поменяли фамилии. Когда я им отдавал документы на память, надо было видеть их реакцию. Они принимали трясущимися руками и со слезами на глазах.
Напомню, что у нас реабилитация прошла несколько этапов. Можно и бериевскую "оттепель" вспомнить, и 1950–60-е годы. Потом было затишье в 1970-е, а после 1989 года произошел новый всплеск, когда вышел указ Президиума Верховного Совета. Согласно указу, полагалось списки реабилитированных публиковать в прессе. Помню, что публиковались они кусочками по 10–20 фамилий, иногда чуть больше. Интерес был огромный, потому что районные многотиражки и городские газеты перепечатывали списки. Потоком пошли письма от людей – когда будут названы фамилии наших родных и близких? И вот тогда родилась идея: а не попытаться ли издать все это в формате книги. Не было никакого опыта, не было никаких знаний, не было никаких методик, никаких рекомендаций. Но было чувство, что должна восторжествовать социальная справедливость. Мы воспринимали это как наш долг и обязанность.
Мы брали дело и не понимали логики
Зачастую мы брали дело и не понимали логики (я имею в виду групповые дела). Условно говоря, по делу проходит 100 человек. 30 из них были реабилитированы в 1950-х годах, а остальные 70 остались не реабилитированными. Состав преступления тот же самый, действия те же самые, обвинения тоже совпадают, и вдруг такой результат! Было очевидно, что для того, чтобы родные и близкие получили возможность обратиться куда-то, эти материалы должны быть обнародованы. Постепенно мы наработали первый том. Он должен был выйти как раз в дни августовского путча, и когда он произошел, на несколько дней все остановилось. Даже были тревоги – будет или нет, но в августе эта книга все же вышла. Эта работа способствовала тому, что вскоре был издан приказ уже по Федеральному агентству безопасности, чтобы наш опыт распространить и обязать все территориальные органы приступить к этой работе. Вот тогда-то открылись доступы в хранения.
Я интересовался, как выполняется этот приказ, все ли честно отработали? К сожалению, нет. Сошлюсь на данные "Мемориала" (внесен в России в список иностранных агентов. – РС). К декабрю 2016 года Книг памяти не было в Брянской и Волгоградской областях. В Дагестане и Карачаево-Черкессии к этому делу вообще не приступали. В Бурятии, а также в Калининградской и Челябинской областях была лишь начата подготовка. В Приморье, Вологодской, Саратовской, Тамбовской, Воронежской, Пензенской областях, Чувашии, Кабардино-Балкарии и на Камчатке были подготовлены первые тома, только они не были выпущены. Подчеркиваю – 2016 год! Ну а что в настоящее время? Так и не появились Книги памяти в Ингушетии. Нет их ни в Вологодской, ни в Волгоградской, ни и в Пензенской областях. В Саратове и Челябинске подготовлены лишь электронные версии. И я здесь вижу не леность какую-то, не нерадивость сотрудников, а считаю, что во многом это пробелы властей, которые не проявили своей гражданской позиции в решении этого вопроса. Но это же до сих пор очень важно! Интерес к этой теме у людей не ослабевает. У меня есть письмо от одного сельского жителя. Оно большое, процитирую всего несколько строчек: "Я все время был вражонком, то есть сыном врага народа. И была справка о реабилитации. И люди все равно так продолжали меня звать. А когда книжка ваша вышла, ситуация резко поменялась". Что поделаешь, у нас всегда больше всего верили печатному слову.
Помимо прочего, Книги памяти стали источником информации, на который могут опираться исследователи. И в научной среде, и в СМИ до сих пор продолжаются дебаты, о том, сколько все-таки человек было репрессировано на территории СССР. Мы прекрасно понимаем, что никогда не узнаем точную цифру, до последнего человека, однако какое-то общее представление должно сложиться, благодаря цифрам из различных электронных баз. В Томске такая база создана. В нее включены данные на 20 с лишним тысяч человек. Это уникальная информация для научного осмысления.
Его одновременно объявили шпионом, вредителем, террористом, диверсантом, антисоветчиком
Например, удалось подсчитать, что в нашем регионе каждые трое из четверых ныне реабилитированных обвинялись в контрреволюционной агитации и пропаганде. Каждый второй готовился к вооруженному восстанию против Советской власти. Каждый пятый был террористом, каждый шестой – диверсантом, каждый седьмой – шпионом. Следователи не особенно задумывались, когда фальсифицировали дела. Мне встречались обвинения одного человека по пяти-шести пунктам 58 статьи. Например, был такой Иосиф Сильванович, арестованный в 1937 году по делу "Польской организации Войсковая". Его одновременно объявили шпионом, вредителем, террористом, диверсантом, антисоветчиком и еще там несколько пунктов. Стоит ли говорить, что этого человека приговорили к расстрелу?
В начале нашей работы над Книгой памяти доступ к делам был более открытым, чем на сегодняшний день. К сожалению, в 2006 году возникли существенные препятствия в работе. Я имею в виду совместный приказ Минкульта, МВД и ФСБ России о порядке доступа к делам, которые заводили в отношении лиц, подвергшихся политическим репрессиям. С этого момента возможность ознакомиться с материалами серьезно ограничена. Я считаю, что это абсолютно неверно. Прошли уже многие десятилетия, и все рамки 75-летние исчерпаны. Что тут нужно скрывать, не знаю. А вот до конца назвать имена невинно пострадавших людей – это, по большому счету, долг нашего общества, – говорит историк Валерий Уйманов.
