В Саратове вышла книга "Саратовские художники. Возвращенные имена", посвященная историям десяти репрессированных художников. Автор, журналист Алексей Голицын семь лет работал в архивах ФСБ, разбирая написанные от руки допросы, протоколы обысков и описи имущества. В книге собраны не просто истории художников, но и полные расшифровки всех материалов уголовных дел.
"В апреле 1950 года в Московское издательство "Детгиз" поступила почтовая открытка без подписи и обратного адреса.
"Саратов 9/4 50
Сейчас прочел изданную вами книжечку для детей "Муму". Это настоящее высокохудожественное произведение. У нас, в Союзе, нет таких писателей и не может быть, в силу того, что у нас свирепствует диктатура Сталина. У нас не писатели, а холуи. Да, так, к большому сожалению, так. Да здравствует холуйство!"
Так начинается одна из историй, рассказанных в книге Алексея Голицына.
Автора письма установили за полгода – им оказался 70-летний саратовский художник Иван Щеглов. Его, как полагает Голицын, раскрыли быстро, потому что Щеглов на тот момент уже находился под негласным надзором. Художник был дважды судим: в 1928 году за укрывательство имущества своего приятеля-спекулянта и в 1933 году – за антисоветскую деятельность. Но тогда Щеглов отделался условным сроком.
В 1951 году в постановлении на арест было сказано, что "в открытом письме Щеглов излагает гнусную клевету на демократические принципы Советского государственного строя и пытается дискредитировать одного из руководителей ЦК ВКП (б) и Советского правительства".
Художника арестовали 18 февраля 1951 года. Допросы длились два месяца. Все два месяца следователь пытался заставить художника признаться, что антисоветской агитацией он занимался на постоянной основе и в составе группы лиц. Доказать это следователю не удалось, порочащих характеристик от соседей и коллег собрать не получилось. Несмотря на это, четвертого мая 1951 года областной суд приговорил Ивана Щеглова к 10 годам лишения свободы с поражением в избирательных правах сроком на три года. А также лишил художника медали "За доблестный труд в Великой Отечественной войне".
Щеглову в некотором смысле повезло: в 1953 году умер Сталин и политических заключенных стали выпускать из тюрем. В 1955-м освободили и Ивана Щеглова.
Карикатуристу Францу Весели (о котором в Саратове до первой публикации Голицына буквально ничего не знали) повезло куда меньше. Весели родился в Будапеште в семье рабочего. Учился в Венской академии художеств. В 1914 году был призван в армию, участвовал в Первой мировой, попал в плен к русским. По окончании войны не стал возвращаться на родину из Советской России. Голицын полагает, что художник проникся коммунистическими идеями и остался строить молодое государство. Жил он в Ярославле, выучил русский в совершенстве, женился, обзавелся отчеством – стал Францем Игнатьевичем. Работал в газетах карикатуристом. В 1935 году уехал из Ярославля в Саратов по приглашению главного редактора саратовской газеты "Коммунист" Владимира Касперского. Последнего власть постоянно бросала на проблемные участки идеологического фронта: псковский большевик, он занимался партийной и редакторской работой в Челябинске, Екатеринбурге, Севастополе, Иванове, Москве, Сталинграде, Саратове.
И для Весели, и для Касперского Саратов стал последним пунктом назначения. Касперскому предъявили шпионаж в пользу польской разведки, и расстреляли в ноябре 1938 года.
Франц Весели пытался доказать свою лояльность в заявлении на адрес месткома при редакции газеты "Коммунист", в котором перечислял свои заслуги перед советским государством и просил местком снять с него позорящую кличку "странной личности". В итоге его, как и Касперского, арестовали по обвинению в шпионаже (в деле упоминаются австрийская, германская и японская разведки) и расстреляли.
Открытием для саратовских музейщиков стал и карикатурист Юрий Зубов, оказавшийся в Волголаге за "ведение антисоветской агитации". Антисоветскую агитацию Зубов отрицал, но подтверждал "сборища литературных работников и художников" с целью пьянства. Уже когда книга готовилась к выпуску, на Голицына вышли родственники Зубова и прислали фотографии художника из лагеря: он и другие заключенные сколотили в лагере "джаз-оркестр зверей" и играли запрещенную музыку в масках животных.
– Эта работа научила меня тому, что в жизни нет понятных алгоритмов, – говорит Голицын. – По одной и той же статье тебя могли и расстрелять, а могли отпустить с миром. Ты мог в лагерях гнить на тяжелых работах, а мог играть джаз.
Также в книге есть уголовные дела художников Фёдора Корнеева, Александра Скворцова, Виталия Гофмана, Валентина Юстицкого, Бориса Миловидова, Фёдора Русецкого и Семёна Полтавского.
За что расстреляли Оську
История этой книги началась семь лет назад. В 2014 году Алексею Голицыну, который возглавляет саратовский литературный журнал "Волга", принесли воспоминания писателя Николая Кирюхина "Страшные годы. Пережитое". Там рассказывалось о том, что творилось в саратовской писательской среде до войны.
– Меня поразили там не столько репрессии, сколько сумбур и ужас того, что творилось в Саратове в 30-е годы, – вспоминает Голицын.
Комментарии к тесту было составить невозможно: фамилии, которые упоминал Кирюхин в тексте, ничего редактору не говорили.
– Чтобы отыскать хоть что-то об этих людях, я пошел в Архив новейшей истории, бывший партийный архив, – вспоминает Голицын. – И там набрел на потрясающие источники информации – стенограммы партийных заседаний. Годов до 60-х, наверное, они фиксировались достаточно подробно. Записывались даже реплики с мест.
В стенограммах нашлись фамилии тех, кого упоминал Кирюхин. Сначала человека обсуждали, а потом упоминалось, что он изъят "органами".
В саратовское управление ФСБ Голицын написал заявку наобум: "Прошу предоставить мне право ознакомиться с уголовным делом такого-то". Запрос подписала главный редактор "Свободных новостей" Елена Иванова. Именно там вышел цикл публикаций о репрессиях 30-х годов в Саратовской области.
Первое уголовное дело, которое Голицыну выдали в архиве УФСБ, было делом Иосифа Кассиля, родного брата писателя Льва Кассиля.
– Он всем известен, как Оська из "Кондуита и Швамбрании", – объясняет Голицын. – Иосиф преподавал в саратовских вузах. До назначения председателем саратовского отделения Союза писателей он не написал ни строчки художественной прозы. И надо было такому случиться, что первая повесть, которую он написал, была объявлена антисоветской. Для меня и сейчас загадка, почему одно произведение – антисоветское, а другое – нет. Где та граница, за которой ты преступаешь закон? Я прочитал сотни, если не тысячи страниц, связанных с правыми уклонистами, троцкистами и прочими -истами, но заставь меня сказать, чем они отличаются от других –истов, я не смогу.
Дело Иосифа Кассиля многое Алексею Голицыну объяснило. Например, протокол, отпечатанный на стеклографе – копировальной машине, – скорее всего фальшивка. "Видишь перед собой копию – будь уверен, это подлог, который сочиняли следователи, а потом рассовывали по разным делам", – уверен журналист.
В уголовном деле Кассиля два или три основных допроса были отпечатаны на стеклографе. Понял это Голицын, когда допросы самого Кассиля увидел в чужих делах.
За эти минуты три человека, которые видели тебя в первый раз, решали – виновен ты или нет
– При том объеме подсудимых физически руками все это писать и переписывать было невозможно, – объясняет журналист. – Люди наполняли дела вымышленными фактами и конкретными фамилиями. И на основании фейков арестовывали всё больше и больше людей. Понимаешь, какое это было правосудие, когда человека расстреливали на основании бумаги, которую никто никогда не писал и не подписывал? Если ты был убийца, грабитель, вор, тебя судили с адвокатом и прокурором, ты пользовался всеми правами, которые положены на суде. Ты имел право на защиту, на переписку, на свидание. Но если ты шел по 58-й статье, то специальным указом 1934 года тебе не полагалось ни защиты, ни свидетелей. Три человека 15 минут слушали твое дело. Да, самое короткое судебное заседание из тех, какие я читал, длилось десять минут, самое длинное – двадцать. За эти минуты три человека, которые видели тебя в первый раз, решали – виновен ты или нет. И делали это на основании липовых бумаг.
Иосифа Кассиля расстреляли. Его жену как члена семьи врага народа вместе с маленькой дочкой сослали в лагерь.
Раньше Павлика Морозова
По словам Голицына, который за семь лет прочитал и расшифровал больше двадцати уголовных дел из архивов ФСБ, главной задачей карательной машины в те годы было создать групповое дело.
– Это всегда была антисоветская троцкистская диверсионно-террористическая группа, допустим, саратовских художников, – говорит автор книги.
Почему они это делали? Голицын считает, что в первую очередь маховик репрессий раскручивала плановая система.
– Если у тебя результаты хуже, чем у соседнего отдела, то ты, разумеется, получаешь по башке, – объясняет он. – Вообще, трудно себе представить, что творилось у рядовых сотрудников НКВД, если у нас в области в те годы четыре начальника НКВД были расстреляны друг за другом.
Вторым фактором Голицын называет личный страх. Если ты недостаточно ревностно борешься с врагами народа, тебя могут обвинить в мягкотелости и недостаточной бдительности.
– Все те страшилки, где муж на жену доносит, это ведь совсем не страшилки, – говорит журналист. – В среде коммунистов это воспитывалось с пионерских времен. Павлика Морозова еще никто не сделал героем советских пионеров, а пионеры Республики Немцев Поволжья уже ловили врагов народов среди членов своих семей.
Государство продавало это имущество через комиссионные магазины. В том числе нижнее бельё
По словам Голицына, наткнуться в ходе работы на горы трупов он был морально готов. Но пугала обыденность, отраженная в протоколах: люди в обычной жизни, совершенно безо всяких сомнений, посылают на смерть тех, с кем они живут.
– Больше всего на меня действуют такие вещи: у расстрелянного по антисоветской статье нужно было обязательно конфисковывать всё имущество в пользу государства, – объясняет он. – Государство продавало это имущество через комиссионные магазины. В том числе нижнее бельё.
Он показывает фото, сделанное на телефон. Специально оговаривает, что публиковать нельзя. На фото акт, в котором зафиксировано, что в розницу Сарторга сотрудник НКВД (фамилия неразборчиво) сдал среди прочего четыре пары кальсон старых, бумажных по цене 3 рубля 50 копеек, три пары трусов старых по цене 2 рубля, и две пары носков старых, изношенность 50%, по цене 1 рубль.
Вещи были изъяты из квартиры директора одного из саратовских вузов, которого впоследствии расстреляли. Этот документ Голицын обнаружил полтора месяца назад.
– Во-первых, это многое говорит о благосостоянии советского человека, который покупал в комиссионке заношенные трусы, – говорит исследователь. – Во-вторых, о государстве, которое их конфисковывало: помимо пиджаков, пишущих машинок, книг, личного оружия изымать носильное бельё и продавать его в комиссионках!
Но кто вспомнит художника, изъятого органами?
Несмотря на то что в архивы ФСБ Голицын пришел через писательскую историю, через какое-то время у него накопилось несколько уголовных дел о саратовских художниках. Франц Весели был только первым из целого ряда.
– Саратову с писателями не повезло – вопиющие графоманы, – говорит автор книги. – В отличие от художников. Но кто вспомнит художника, изъятого органами? Кто будет писать его биографию, а самое главное, на основании чего? В начале 2019 года я подошел к Галине Беляевой (она старший научный сотрудник художественного музея им. Радищева) и предложил ей совместный проект. Я беру на себя весь фактический материал, а она – иллюстративный. Мы написали заявку в Фонд президентских грантов и, к моему удивлению, его выиграли.
Как НКВД стал хранилищем памяти
К книге "Саратовские художники. Возвращенные имена" Галина Беляева написала вступительную статью о том, что любая память – предмет конструирования. "Никогда не бывает лишним разобраться с тем, кто именно помнит и для чего помнит", – написала она.
Если не понимать исторического контекста, ты не поймешь, что произошло, решишь, что художник деградировал
– Культурная память – это настолько сложное пространство. Когда мы говорим о возвращении имен, то должны задаваться вопросом – насколько эти художники интересны как художники, а не в связи с репрессиями? – Беляева считает, что архивы надо открывать обязательно, чтобы понимать, какой в те годы была реальная ситуация. – Этой системой художников ломали. Видно, как менялась их манера письма. У того же Бориса Миловидова до ареста были светлые, лучезарные, светоносные работы на белых грунтах, лиричные, воздушные. После ареста – пусть он был в заключении всего месяц – тональность поменялась. С 1934 по 37-й год он начал писать абсолютно мрачные работы в глухой коричневой гамме. Если не понимать исторического контекста, ты не поймешь, что произошло, решишь, что художник деградировал.
Вспоминает она и историю Ивана Щеглова, отмечая, что два уголовных дела – 33-го и 51-го годов становятся некими контрольными точками: протоколы допросов 1933 года дают образ человека эмоционального, открытого, общительного. Он никого не стесняется, в кругу друзей "лепит, что думает": "Что за ерунду придумал Ленин про кухарку, которая сможет управлять государством?" Протоколы допросов 1951 года показывают нам человека закрытого, который никуда не ходит, ни с кем не общается, в квартире которого никто не бывает.
Органы безопасности, стремившиеся стереть человека из информационного поля, оказались невольными хранителями памяти
Уголовные дела невероятно информативны. Художественная среда, отмечает Беляева, неоднородна, и по тому, как группируются участники уголовных дел, можно понять, как и по какому принципу формировались локальные художественные кружки.
– В этом есть в некотором роде даже ирония: органы безопасности, стремившиеся стереть человека из информационного поля, уничтожить всю информацию о нем, оказались невольными хранителями памяти, таящими внутри уголовных дел подробности жизни, фотографии и карикатуры, – говорит Беляева.
За счет возвращения имен история советского искусства будет корректироваться, трансформироваться и дополнится, считает искусствовед. И это процесс ближайших лет, который пополнит историю искусства XX века большим количеством имен.
Уголовные дела саратовских художников – далеко не всё, что удалось найти и расшифровать Алексею Голицыну. Большая часть протоколов, доносов, описей свет ещё не увидела. Где-то с фотоаппаратом, где-то с ноутбуком, где-то переписывая дела от руки, он работает в архивах уже семь лет. Огромный труд – физически это всё расшифровать. Истории хранятся на сайте, созданном в процессе работы над книгой "Саратов. Возвращённые имена".
Их вина заключалась в том, что часть из них – немки и они выписывали журнал "Работница" на немецком языке
– Там интереснейшие дела, – делится автор. – Например, дело группы фашистов из саратовских вузов, которыми оказались женщины в возрасте. Их вина заключалась в том, что часть из них – немки и они выписывали журнал "Работница" на немецком языке. А ещё не выкидывали из библиотек книги, которые по новому порядку обязаны были выкинуть. Среди этой группы фашистов оказалась жена Александра Скафтымова (он – доктор филологических наук, преподаватель Саратовского университета). Дело о взрыве в Крытом рынке – в 1938 году там взорвался паровой котел в подвале. Погибло 15 человек, 50 получили ранения. Взрыв объявили терактом. В его совершении призналась группа товарищей, часть из которых на тот момент уже сидела. Из партархива изъяли все протоколы собраний, осталось одно уголовное дело начальника Сарторга, который посылал яблочное повидло в Хвалынск, когда там своего девать некуда. Жуткий контрреволюционер. Когда произошел взрыв, этот бывший начальник признался, что это он взорвал. Это одно из самых трагических происшествий в Саратове, помимо обрушения железнодорожного моста при строительстве, но о нем никто практически и не знает.
Мне хочется знать правду не потому, что она такая ужасная
Голицын говорит, что не смог остановиться, ограничившись поиском имен для комментариев к мемуарам Кирюхина – потому что вся тема репрессий в применении к Саратовской области оказалась terra incognita, это область слухов и кривотолков.
– Ты себя чувствуешь детективом – ты сейчас узнаешь, как все это было на самом деле, – говорит Голицын. – Мне хочется знать правду не потому, что она такая ужасная. А потому, что это лучше, чем вообще ничего не знать.