В эфире шестой эпизод подкаста “Генис: Взгляд из Нью-Йорка”, посвященного войне России в Украине. В каждой программе мы обсуждаем различные аспекты этого трагического сюжета, включая, разумеется, и сферу искусства. На этот раз мы беседуем с известным нью-йоркским художником, мастером концептуальной школы, одним из основателей соц-арта, крайне влиятельного в истории российского искусства направления, Виталием Комаром.
Почти полвека назад я познакомился с художниками Комаром и Меламидом, ставшими теперь общепризнанными классиками. Помню, как это начиналось. Для меня – с их полотна "Сталин и музы", которое я увидел в 1980-х на вернисаже в Нью-Йорке, где картина вызвала веселый переполох.
Успех холста был обусловлен тем, что соц-арт опрокидывал вождя в античную среду с тем же доведенным до абсурда энтузиазмом, с которым соцреализм живописал мундиры и погоны, не решаясь, однако, продолжить апофеоз раболепия за пределы своей эпохи. Но тут гипербола подобострастия превратила лояльность в свою противоположность: дурашливое панибратство. В компании муз Сталин казался не страшным, не грозным, а глупым – как богатырь, неумело вышитый на базарном коврике. Сорвав тормоза правдоподобия, художники снесли ограду истории, возвели культ личности в бесконечную степень и превратили своего героя в универсальное посмешище.
Ведущие мастера соц-арта покорили Запад диалектической трактовкой советского опыта
Надо сказать, что художники были не только умелыми практиками, но и тонкими теоретиками. Ведущие мастера соц-арта покорили Запад не разоблачениями преступлений режима, как это сделал Солженицын, а диалектической трактовкой советского опыта.
– Помимо очевидной иронии и обличительного сарказма, – сказал тогда один из них, – в этих полотнах скрывается лирическая исповедь.
– Грубо говоря, – добавил другой, – в каждом из нас есть килограмм фекалий, пусть противных, но своих.
И это значит, что в соцартовском искусстве есть еще и авторская рефлексия, объясняющая наше место в мифологическом ряду.
Сегодня этот опыт стал опять актуальным, поэтому я связался с Виталием Комаром, чтобы поговорить об искусстве в контексте путинской войны с Украиной.
Виталий, однажды вы мне сказали, что художники обычно хорошо знают историю. Поэтому я хочу начать нашу беседу с исторического контекста: каково место батальной живописи? Особенно в русском искусстве, военный и антивоенный сюжет в этом жанре.
Вместо слова "колония" называли "братские республики", так слова теряют смысл
Виталий Комар: Батальный жанр – самая ранняя форма искусства, начиная не только с российского, но и с пещерного искусства каменного века. Просто там изображены батальные сцены в их зарождающемся варианте, а именно охота. Дело в том, что враг рассматривается очень часто в войне именно как животное, как нечеловек. Самая древняя в истории искусства сцена – именно изображение охоты в этих пещерах, изображения зверей, на которых охотятся, иногда вместе с людьми. У меня даже есть работа, где я, например, изобразил Россию в виде медведя, такой устойчивый символ. Есть что-то связанное со звериным инстинктом, со звериными агрессивными позывами и понятием войны, соответственно, и с батальной живописью.
В русском искусстве, конечно, самый известный баталист – это Верещагин. Это удивительно, что он был приближен к большим военным чинам, его поощряли, ценили, не известно ни одного случая цензуры со стороны его друзей, крупных военных чинов. У него самое интересное – серия, посвященная Средней Азии.
Довольно долго решалась проблема: куда Россия должна развиваться? Должна ли она “азиировать” Европу или она должна “европеизировать” азиатских соседей, как Англия, взяв функцию колониальной державы? Цикл Верещагина посвящен завоеванию Средней Азии, как сейчас мы говорим, – не колоний, а республик, как говорили в советское время. Это была такая семантическая игра: вместо слова "колония" называли "братские республики", так слова теряют смысл, но это другой разговор.
В этой серии Верещагин создал самую пацифистскую, мне кажется, в мире картину: он изобразил пирамиду из черепов, которую делал Тамерлан в свое время, великий победитель Золотой орды. Без победы Тамерлана Россия, конечно, никогда не приобрела бы даже иллюзии независимости. Тамерлан разрушил Сарай – это была великая столица. Арабские путешественники описывали Сарай как превосходящий Александрию и Венецию. Там было отопление, там были кварталы, где говорили на разных языках, жили разные народы – это была великая столица, Тамерлан полностью ее разрушил. И свою картину, эту гору черепов Верещагин посвятил завоевателям прошлого, настоящего и будущего.
Александр Генис: Что делает ее актуальной и сегодня.
Виталий Комар: Безусловно. Вообще отношение к другому как к зверю, как к нечеловеку, как к черепу, как к объекту завоевания, очень живо. Это звериное начало в человеке, и оно просыпается время от времени.
Александр Генис: Война обострила интерес и к украинскому искусству. Собственно, все, что связано с Украиной, сегодня актуально, интересно, важно. Меняется программа в западных университетах, вводятся новые украинские кафедры. Какова в этом контексте судьба украинского изобразительного искусства в советскую и постсоветскую эпохи? Нам предстоят открытия в этой области?
Виталий Комар: Безусловно, предстоят. Самые мастерски сделанные картины соцреализма были не в самой России сделаны, не в Москве или Петербурге. Потому что там большую роль играли художники, которые сформировались, в частности, до революции. А вот в таких странах, как Китай, например, и Украина, сформировались молодые соцреалисты, которые владели буквально, я не боюсь этого слова, виртуозным мастерством. Мне приходилось видеть большие книги, изданные в 90-х годах, об украинском искусстве, о соцреализме, в частности. С точки зрения мастерства, соединения академизма с таким умеренным постимпрессионизмом, было очень типично для лучших образцов и китайского соцреализма, и украинского. В этом смысле это лучшие образцы.
Концептуализм я вижу в ранних проектах оружия, сделанных Леонардо да Винчи
Но в Украине были еще большие традиции академизма. Например, Тарас Шевченко учился у Брюллова, благодаря Брюллову, участию его в большой оценке, которую получал от Брюллова, одного из величайших и самых знаменитых академистов-романтиков русского искусства, он был выкуплен у своего хозяина, потому что родился крепостным. Была сделана такая операция брюлловская: они договорились с Жуковским, который был воспитатель царских детей, то есть был связан прямо с элитой, у него "вертушка" была, как говорится сейчас, Брюллов написал портрет Жуковского, его поставили на аукцион, за деньги, вырученные за этот портрет, Тарас Шевченко был выкуплен. Правда, его хозяин отказался дать свободу его родственникам – это не вошло в договор недогадливых интеллигентов из Петербурга, его родственники так и остались в крепостной зависимости, его семья.
Дело в том, что я довольно рано заинтересовался творчеством Тараса Шевченко, потому что я своего рода диптих: мама воспитывалась в семье с традициями иудаизма, а папа – в традициях христианства, причем именно христианства украинского, он был украинец, там, правда, польские также были намешаны крови. И папа тоже рисовал, был военный юрист, как и мама, они прошли войну. Помнится, книга о Шевченко с его биографией, с его картинками, с его дипломной работой, которой проиллюстрировал свою поэму “Катрина" – я вдумывался и всматривался в его работы. Это блестящий академизм. Правда, он был член масонского братства, и когда началось гонение на масонов, он был сослан в Казахстан, где рисовал мальчиков казахских. Совершенно поразительные черно-белые акварели, замечательные вещи. У него не было красок, но черно-белые работы он мог делать.
Александр Генис: Виталий, сейчас искусство тоже является оружием в войне с Россией. Какую, в частности, роль тут играет концептуальная школа? Мне, например, очень нравятся работы художника Алекса Алексеева (он, кстати, передавал вам привет). Это явно постмодернистские опыты, которые соотносятся с концептуальной школой. Что можно сказать об этом сегодня?
Виталий Комар: Дело в том, что концептуализм – это тоже не новое искусство. Я вижу связи очень многих вещей, которые могут быть названы древними традициями, но просто сегодня они приобрели модернистскую версию. Например, каннибализм существует, но в модернистской форме: теперь он называется пересадкой органов. Это не значит, что человек, которому пересадили почку, ее переварил, но в его организме находится часть тела другого человека. То есть формально это можно назвать модернистской формой каннибализма.
Эти отдаленные вещи сближаются. Например, концептуализм я вижу в ранних проектах оружия, сделанных Леонардо да Винчи. Это такие чертежи с большим количеством текста, причем текст написан в зеркальном виде.
Корни концептуализма такие же древние, как и каннибализм
В этом смысле корни концептуализма такие же древние, как и каннибализм, как и войны и прочие “прелести”. Сочетание текста и изображения, которое очень часто типично для концептуализма, встречалось и в плакатах, в том числе в военных плакатах. Например, был "Ты записался добровольцем?", есть американский эквивалент этого плаката, где дядя Сэм призывает идти на войну, английский плакат такой есть. В современном искусстве концептуализм ведет свое начало от Марселя Дюшана, в его работах соединялись истоки поп-арта и истоки концептуализма. Кстати говоря, Марсель Дюшан оказался в Америке именно потому, что бежал от воинской повинности из Франции во время Первой мировой войны.
Александр Генис: Сейчас украинское изобразительное искусство обращается к массам, создает удачные изобразительные мемы, многие из них чрезвычайно остроумные и сильные. Скажем, знаменитая, она уже обошла весь мир, марка, где русский корабль посылают известно куда. Как вы относитесь к этим опытам? Насколько искусство может быть эффективным?
Виталий Комар: Искусство, безусловно, обладает некоей гипнотической силой, потому что это остановившееся время – это то, что в мире элементарных частиц только встречается, где правит совершенно уже религиозная логика. Всякое изображение, где время остановилось, – это своего рода магия, на чем и держались культовые изображения, религиозные изображения. Искусство, безусловно, действенно. Украинские художники были действительно вдохновлены этой трагедией. Трагедии вообще создают шедевры. Среди украинского искусства мы найдем не только шедевры Тараса Шевченко или некоторых художников более поздних, но и сегодняшних, современных художников. Вы знаете, одна моя работа, где Россия была изображена в виде медведя, была на Киевской биеннале. Я ездил туда, читал там лекции, познакомился с очень многими художниками, большое количество замечательных мастеров в Украине.
Александр Генис: А теперь давайте поговорим о близкой вам теме, да и всем нам – об опыте соц-арта сегодня. Я понимаю смысл этого основанного вами с Аликом Меламидом течения как отражение последнего периода тоталитарного режима: насмешка над поверженным врагом, у которого не осталось идеологических, а не жандармских аргументов. Что-то вроде тактики Швейка: гипербола как издевательство, или, цитируя вас, “Сталин и музы”.
Какой у нас год на дворе? Не 37-й ли?
Казалось, что пик актуальности этого искусства приходится на конец ХХ века, но сегодня идет возвратный процесс. Поэтому для начала я спрошу: какой у нас год на дворе? Не 37-й ли?
Виталий Комар: Как я уже сказал, искусство останавливает время – это как бы замороженный кадр. Но я не совсем согласен, что он был пинанием мертвого льва. Швейк, кстати говоря, допускал свою полусамо-полуиронию еще тогда, когда императорская власть в Австро-Венгрии отнюдь еще не развалилась. Также и соц-арт возник в 1972 году, когда преследовались диссиденты. Я сам задерживался, арестован был во время перформанса. Власть тогда еще была сильна.
Сейчас, конечно, почти каждый русский художник сделал что-то в духе соц-арта, но все это произошло уже позже, когда уже власть действительно стала терять опору. В наше время она вполне была опасной. Это доказывала "Бульдозерная выставка", где уничтожены были работы многих художников, включая и мои.
Александр Генис: Все-таки какое у вас ощущение времени, где мы сейчас живем? Точнее – когда?
В России время буксует, оно все время возвращается
Виталий Комар: Вы знаете, я все больше и больше чувствую, что время – это одна из таких больших фикций, особенно в тоталитарных государствах, которые строятся на том, чтобы задержать время. Например, я помню, на улице Горького в сталинское время над магазином в граните было выбито "Мясо", "Молоко". Здесь, в Америке, например, где двухпартийная система все время подгоняет эти колеса, движение, царит баланс – то левый, то правый, то Обама, то Трамп, баланс канатоходца, здесь время все время меняется. Я не помню ни одного магазина, даже супермаркета, который остался на том же месте, где был, когда я приехал, здесь все меняется быстро.
Но в тоталитарных государствах потребность заморозить время, вернуться в прошлое. Когда я читаю какие-то новости из России, у меня ощущение, что там время буксует, оно все время возвращается. Главное, что там нет понятия настоящего, никто не заботится о настоящем. Идеализируют или будущее, коммунизм, или прошлое, царскую Россию или сталинскую даже.
Александр Генис: Я хорошо понимаю вас. У меня есть дома мясорубка, я ее держу как памятник советской эпохи, потому что на этой могучей чугунной вещи высечено "Металлзавод. 3 рубля". То есть это вечная цена, она всегда будет три рубля. Эта мясорубка как пирамида Хеопса, как Баальбекская плита. Она навсегда, потому что и советская власть вечна, и мясорубка вечна. Символ прямо из вашей картины.
Виталий Комар: Это главная ложь, что время не движется. Все остальные мелкие лжи держатся именно на этом.
Александр Генис: Соц-арт оказался умелым могильщиком идей. Как бы власть ни сопротивлялась, но спорить ей нечем, у нее не осталось аргументов после того, как вы ее высмеяли. Что соц-арт может сегодня и что завтра?
Художник коверкает реальность, а это позволительно только диктаторам
Виталий Комар: Дело в том, что соц-арт был воспринят не как ирония. Наша серия "Ностальгический соцреализм", слово "ностальгический" было в кавычках, закавычено, само название серии было закавычено, но все восприняли это серьезно сегодня. Сегодня действительно есть ностальгия, она выражается в других формах, отнюдь не насмешливых. Выпьют водочки и начинают петь советские песни – это все ностальгия, это форма проявления соц-арта второго эшелона. Идет второй соц-арт, который абсолютно серьезен.
Александр Генис: Меня всегда удивляло: почему власти так болезненно реагируют именно на изобразительное искусство? Вспомним Хрущева и бешеные атаки на абстракционизм. Мне кажется, что это может объяснить одна гипотеза: диктаторам видится магическая связь между изображенным и изображаемым, художник коверкает реальность, а это позволительно только диктаторам.
А как вы объясняете ревность власти к искусству?
Виталий Комар: Я думаю, власти боятся претензий на вечность. Замороженное время – это вечность. Мы только не понимаем, что это: вечность мгновений или мгновения вечности. Я думаю, диктатор всегда рассматривает себя как часть вечности, но и искусство – это часть вечности, по крайней мере, сохранившееся искусство. Я думаю, это просто ревность.
Александр Генис: Виталий, вы ветеран российского нонконформистского искусства. Вы участник уже упомянутой "Бульдозерной выставки", например. Какие уроки прошлого применимы к сегодняшнему антивоенному протестному движению?
Виталий Комар: Тут, пожалуй, будет уместно привести цитаты из моих воспоминаний об этом событии.
”Бульдозерная выставка" стала кульминацией истории неофициального искусства. 15 сентября 1974 года в московском парке Беляево власти уничтожили работы многих художников, включая работы Оскара Рабина, Лидии Мастерковой, Евгения Рухина, Владимира Немухина, Александра Меламида и мои. Сегодня мало кто может вообразить сенсационный поток мировой прессы, вызванный этим скандалом”.
И еще один фрагмент.
“Когда я увидел бульдозеры, мои последние иллюзии относительно законов исчезли. Как во сне я смотрел на людей в штатском, которые ломали наши работы и профессионально били и арестовывали тех, кто оказывал им сопротивление. Я окаменел. Но когда они повалили меня в осеннюю грязь и стали вырывать из рук мой "Двойной автопортрет с Меламидом в виде Ленина и Сталина", – страх исчез. До этого они уже исковеркали несколько работ нашего соц-арта, но этот "Автопортрет" был мне особенно близок. В тот момент, когда один из них наступил ногой на оргалит и хотел сломать его, я представил себя не в виде Ленина или Сталина, а в виде Толстого или Ганди. Я поднял голову и тихо, с доверительной интонацией, сказал: "Ты что? Ведь это – шедевр!" Наши глаза встретились и между нами возник какой-то необъяснимо "иной" контакт. Может быть, при слове "шедевр" он вспомнил что-то давно забытое? Не знаю, но эту работу он не сломал, а просто бросил её в кузов грузового автомобиля. Минутой позже, всё ещё лёжа в грязи, я проводил глазами удаляющийся в историю грузовик с мусором и улыбнулся. Может быть, это был мой "звёздный час”?"
Александр Генис: Как вы считаете, нонконформистское искусство участвовало в обретении некоторых свобод в России в эти 30 лет? Помогло оно перестройке, скажем так?
Советская власть всем стояла как кость в горле
Виталий Комар: Я думаю, что перестройка и дальнейшая дезинтеграция советской империи произошла только потому, что самые разные силы объединились – от уголовников до религиозных фанатиков, от философов и любомудров до алкоголиков и художников. Советская власть всем стояла как кость в горле. Именно объединение разных сил, включая художников, безусловно, помогло этому. Это было какое-то чудо.
Александр Генис: Вы считаете, возможно повторение такого чуда?
Виталий Комар: Дело в том, что шла борьба между двух тайных обществ. Потому что в России пришла не просто к власти партия большевиков в 1917 году, даже в союзе с анархистами или с левыми эсерами, пришло к власти нелегальное террористическое общество, которое сочетало легальные методы – выступления в Думе – с нелегальными – убийства и так далее. И это совершенно особый тип тайного общества. У них не было опыта, как у американского президента, бывшего, скажем, каким-нибудь губернатором. У них не было опыта управления ничем, кроме как управления тайным обществом. Поэтому они превратили всю страну в тайное общество. Я не считаю, что Россия всегда была плохой. Были просветы, например, Конституция, Дума возникла после 1905 года, Серебряный век, авангард возник, поэзии расцвет, было интересно, карикатуры на царя печатали даже. Это был короткий период. Вот когда пришло к власти такое полутеррористическое общество, то оно и стало управлять страной как террористическим обществом. Их нельзя даже обвинить: у них другого опыта не было управления.
Это страшная трагикомическая пародия на двухпартийную систему
Но они сами создали конкурента – второе тайное общество, тоже террористическое – тайную полицию, ЧК. И там началась довольно большая длительная борьба между этими двумя тайными обществами. Это страшная трагикомическая пародия на двухпартийную систему. То Ежова арестовывал Сталин, то органы арестовывали бывших друзей Ленина, членов правительства. То есть там была подковерная борьба все время.
Сейчас, как мы видим, победила все-таки тайная полиция, а у них большой опыт превентирования, они лучше знали Россию, чем партия, вот и они победили. У них было огромное количество осведомителей, они разрабатывали планы покушения специально, чтобы вторым шагом принять меры против возможного покушения. Там был отдел, который разрабатывал антисоветские акции, а потом это поступало в другой отдел, который разрабатывал, как превентировать эту акцию.
Александр Генис: Нельзя сказать, что это оптимистический прогноз.
Считается, что миф нельзя разоблачить, миф может победить только другим мифом. Вы как опытный мифолог и мифостроитель, скажите, какие мифы работают на Путина и какие мифы могут его погубить?
Виталий Комар: Погубить может только один миф, это возникнет рано или поздно, – это миф о том, что все открыто, что нет лжи. Потому что там все держится на лжи. Как сказал один хозяин русского ресторана в Нью-Йорке: "Там все врут". Там все держится на лжи, каждое слово, каждое поведение, каждая маска, каждое выражение лица, каждая претензия. Даже пьяный человек становится страшным лицедеем, он отнюдь не начинает говорить все, что у него на душе. Разрушение того, что есть что-то тайное – и есть разрушение мифа.
Александр Генис: Скажите, если бы вы сегодня, молодой и злой, были бы в России, что бы вы нарисовали, что бы было на вашем мольберте сегодня?
Виталий Комар: То, что и есть сегодня на моем мольберте. Я рассказывал вам о работе, которую я выставил, ее отобрали на Киевскую биеннале, это было несколько лет назад, но я продолжал работать над ней. Там такая идея: медведь атакует некие границы "Инь-Ян", идет атака на "Инь-Ян". И там есть несколько символов, есть символ социального равновесия – это весы, символ суда, правосудия и символ вселенского равновесия – это "Инь-Ян". Я объединяю эти символы и трактую эти линии как именно что границы.
Потому что в прошлом веке последний пересмотр границ был с Югославией. Все вздохнули: все решено, границы установлены в Европе, слава богу, конец, прошлый век, все. И вдруг неожиданно в 2014 году начинается пересмотр этих границ, тех же самых границ, которые сохраняли баланс между разными государствами. Это страшная трагедия, это страшная неожиданность, это атака на границы, никто этого не ожидал. Причем надо сказать, что при создании границ в бывшей Югославии ни Америка, ни другое государство НАТО не взяло ни сантиметра территории. А здесь речь идет о том, что нужно захватить.
Единственный зверь, которому нельзя доверять, – это медведь
Александр Генис: Интересно, что медведь – очень любопытный геральдический образ государства. Потому что обычно тут лев, орел, какие-то царственные державные звери. У меня были друзья-циркачи, в том числе и дрессировщики, они говорили, что единственный зверь, которому нельзя доверять, – это медведь. Когда вы смотрите в цирке на манеж, то обратите внимание: медведь всегда в наморднике, львы нет, тигры нет, а медведь в наморднике, потому что он страшен и непредсказуем.
Кроме всего прочего, медведь, возвращаясь к соц-арту, этакий народный царь, водится с цыганами, может гульнуть и сплясать на празднике. Это некая помесь Ельцина, Пугачева, а теперь и Путина.
Но, возвращаясь к вашему представлению о нашем трагическом времени, когда России разламывает границы, можно сказать, что оно печально и достоверно.
Скажите, однако, что будет дальше? Я понимаю, что этот вопрос задают всем, но художники часто предсказывают будущее, сами того не желая. Я всегда считал, что искусство приоткрывает некоторые завесы. Как вам видится, что будет дальше?
Виталий Комар: Я думаю, что будет усиливаться интерес, с одной стороны, к Европе, то есть будет расслоение: ориентация на Европу, как всегда и было среди интеллигенции, и ориентация на Азию, на азиатский путь развития.
Впрочем, я просто не берусь судить. Сбываются ведь только самые неожиданные, самые сумасшедшие предсказания. Все возможно. Скажем, Россия станет членом НАТО.
Александр Генис: Вашими устами да мед пить.
