Выставка Андрея Бильжо в Риге "Азбука войны" (ABC of the War). Как и что возможно рисовать после вторжения России в Украину? Известный художник-сатирик, создатель знаменитого персонажа по имени Петрович, после 24 февраля 22 года принял решение вернуться к своей первой профессии – врача-психиатра.
Андрей Бильжо отвечает на вопросы Радио Свобода на своей выставке в галерее CUB, Рига.
– Андрей, почему работы висят на бельевых прищепках?
– Я получил в мессенджере послание: "Я очень хотела бы с вами поговорить, но нет сил. Все, что у меня осталось от прежней жизни, – это бельевая прищепка в кармане". Такое лаконичное письмо, полное драмы, трагедии. Эта женщина из Мариуполя. Для меня эта бельевая прищепка стала неким символом.
– Проект "Азбука". Вот буква "Ж"...
– "Ж" – это жизнь, разорванная буквой "Z". Закончился 2022 год, наступил Н... Внизу написана буква "Н": новость, надежда, немота. 2023-й такой и есть.
– С кандалами.
– Это начало мобилизации, когда забирали и на улице: всех, независимо от умения, знания, болезни и даже возраста.
– А эта часть выставки обращается, во-первых, к классическому русскому изобразительному искусству, а во-вторых, к любимым фигурам Пушкина и Гоголя.
– Идет "наше всё" и тот, из "Шинели" которого мы все вышли.
– При этом произносят патриотические украинские лозунги.
– И Александр Сергеевич, который вполне был нонконформистом, произносит: "Слава Украине!" – и Николай Васильевич, который, несмотря на то что жил в Италии, все-таки человек двух культур.
– Это иронический ответ "отмене русской культуры"?
– Безусловно. Я нарисовал картинку, где Пушкин говорит: "Я вас очень прошу, пожалуйста, от... от меня". Написал текст, где он говорит: "Мне неважно, хотят сносить памятники – пусть сносят, я не нуждаюсь в вашей защите, просто оставьте меня в покое".
– А вот картинка, связанная и с посмертными представлениями славян о загробной жизни, и с некоторыми фразами Путина. Центральное высказывание:"Сынок, а мог бы погибнуть от водки…"
– Это когда Путин сидел на встрече с матерями и утешал их. И это "утешение", конечно, очень сильное. Вообще, это ужасное, страшное время – если настроить себя, то оно очень интересное. Я представил себе, как Даниил Хармс прилетел оттуда посмотреть, что здесь происходит. Вечером включил телевизор, залез в интернет – и понял, что написать ему нечего: жанр абсурда стал жизнью. Ему стало неинтересно, и он вернулся обратно, откуда прилетел. Его стало тошнить.
– Как в известном его скетче: "Театр закрывается. Нас всех тошнит". Вот тема кувалды "Вагнера", она тоже здесь представлена.
– К каждой картинке написан комментарий. Вообще, комментарии – важная штука. Когда есть комментарии, то, что ты читаешь или смотришь, интереснее. Если ты прочел комментарии Лотмана к "Евгению Онегину", это значительно интереснее. А если тебе кто-то из знающих американскую культуру прокомментирует фильм Квентина Тарантино "Криминальное чтиво", то и его смотреть гораздо интереснее.
– Еще одна тема – из серии "история гондонов".
– Ключевая фраза – учительница в школе говорит: "Запомните, дети, гондонами не рождаются, гондонами становятся". Здесь нужны комментарии? В русском языке появилось слово "гондон" – не как название некоего предмета, а как слово, обозначающее человека, не очень надежного. А когда говорят "штопаный" или "рваный гондон", то это совсем клеймо. У меня есть картинка, диалог между презервативом и гондоном. Один честно выполняет свою функцию и делает свою работу, а другой живет прошлым и гордится им.
– А вот тут у нас...
– "Никто Иуду не видел, а он внизу Соловьева смотрит".
– И люди в черном рядом.
– Это телохранители. А вот Россия, которая сошла с ума: в смирительной рубашке. Буквы относятся к картинкам. Это телевидение. Это сумасшествие. Это отъявленный гондон. Слово "отъявленный" мне нравится, оно забытое.
– На этой выставке я вижу продолжение и старых проектов: "Азбука", "Календарь", "Истории про великих русских писателей". И в то же время – "Истории про политику".
Добавилась история, которая началась 24 февраля 2022 года, – вторжение России в Украину. Задаю один и тот же вопрос художникам, писателям, музыкантам: как вы переживали и переживаете это время?
Хармсу тут написать нечего: жанр абсурда стал жизнью
– Когда случилось то, что случилось, я, как и многие, не мог делать абсолютно ничего: рисовать, придумывать картинки, писать... Это при том, что я – "трудоголик": мне нужно все время что-то делать. А тут я довольно долго не мог делать абсолютно ничего.
Потом я дал объявление в фейсбуке: возвращаюсь к своей первой специальности – психиатра, звоните, кому плохо. И мне звонили из разных мест через мессенджеры. Звонили беженцы из разных стран мира. Звонили и из Мариуполя, когда это было возможно, и из Харькова, и из подвалов, и во время бомбежки, звонили люди, которые прекращали разговор, потому что шли воевать. Звонили из разных уголков России, советовались, как быть в отношениях с мамой, папой или с друзьями, которые занимают разные политические позиции, как бороться с самим собой, со своим состоянием.
Потом организовался сайт, где объединились русскоязычные психиатры из разных уголков земного шара. Было интересно узнать, что русскоязычные психиатры есть в Амстердаме, в Берлине – везде. Я с ними разговаривал, очень симпатичные люди. Были смешные истории. Однажды мне срочно понадобился психиатр в Батуми. Мне сказали, что он не разговаривает с людьми, которые звонят с российских номеров. И действительно, автоответчик сказал: "Те, кто звонит по русскому телефону, идите на х.й". Я позвонил с итальянского, представился, говорю: мне нужно это и это. Он сказал: "Андрей, мы же с тобой учились в ординатуре! Давай, чего надо? Я главный психиатр Батуми".
Не было ни одного не то что отказа, а какого-то холодного, незаинтересованного или формального разговора. Так я провел четыре месяца, иногда по шесть часов разговаривал по телефону, таскаясь по набережной в Венеции, иногда в соплях, потому что это было нелегко. А через четыре месяца уже был сайт, уже все было накатано.
Этот сайт организовал активный психиатр из Иерусалима. И потом я уже пошел лечиться. За эти четыре месяца психиатры и психологи немножко со мной поработали, потому что было тяжело. Историй в моей голове много, и каждая из них – драма. Потом я стал лечить сам себя известной методикой, что нужно что-то делать. Заставляй себя писать по два-три предложения про что угодно пять раз в день, веди дневник, потом почитаешь – будет интересно. Мне присылали дневники, некоторые – просто интересные рассказы! Люди неплохо пишут, они наблюдательны.
Мой мозг устроен так, что я реагирую, придумывая какие-то каламбуры или картинки. Работая в газетах ("КоммерсантЪ", "Известия"), я должен был рисовать по десять картинок на какую-то одну тему. Газетный художник ежедневно реагирует на происходящее. И здесь я тоже стал реагировать. Невозможно сказать, что это просто смешные картинки. Это какой-то иной жанр. Просто человек видит то или иное явление под каким-то иным углом зрения, немножко ерничая; не смеется, а пытается как-то осознать это явление.
– Это достаточно трагические картинки. Удивительная трансформация жанра, видимо, связанная с трансформацией психофизики автора.
Я очень тоскую по Москве
– Возможно. А почему "Азбука"? К каждому рисунку написаны комментарии русскоязычными студентками, живущими в Италии, в Турине. И часть – Петей Холобаевым, который был главным рерайтером "Коммерсанта". Комментарии, которые переведены на итальянский, а потом будут переведены на английский, необходимы. Человек забывает, откуда и как появились эти понятия и устойчивые обороты, которые рождаются во время войны. А для истории это очень важно. Например, фраза "не все так однозначно" или "где вы были восемь лет". Или, скажем, через какое-то время будут спрашивать: "А что такое ЧВК "Вагнер"?" – или: "Что такое "кувалда "Вагнера"?"
Есть и новые понятия, которые я придумал к картинкам: "Дьявольский поцелуй". Или "Жестокая жалость" (на букву "Ж"): это когда Владимир Владимирович плачет и слеза, постепенно стекая по его прекрасному лицу, превращается в бомбу. Эта серия продолжается: на одну букву много понятий и много картинок. Вот так появилась эта история, я опять стал работать. До начала войны мне казалось, что я уже не нарисую ничего, а нарисовал я почти 30 тысяч карикатур, не считая остальных проектов. К сожалению, все осталось там. В Москве.
– Какое сейчас ощущение связи с Москвой? Ты московский человек, очень укорененный в этом городе, в последние годы живший на два города (в настоящее время Андрей Бильжо живет в Венеции. – Прим. РС).
– Я очень тоскую. И я точно знаю, что туда поеду.
– За эти полтора года удалось там побывать?
Ну, неприятно, когда тебе хотят отрубить руки или повесить тебя
– Да. 10 мая умер мой близкий друг Игорь Свинаренко. Я не поехал на похороны (не было поминок), а потом приехал и провел вечер памяти.
– Клуб "Петрович" остался? Была же акция по его дискредитации: Z-патриоты активизировались.
– Да, он остался, как-то живет, но я за скобками. Я съездил туда еще раз на несколько дней – был день рождения Свинаренко, я провел его там. Меня там кто-то увидел, сфотографировал, выложил – и началось… Я не очень люблю это смотреть. Мне звонили друзья: "Ты сошел с ума! Почитай". Я прочел несколько. Ну, неприятно, когда тебе хотят отрубить руки или повесить тебя.
Я разговаривал с этим человеком почти час
Был интересный случай, я его никому не рассказывал. Мне очень грозили в мессенджере, и я решил поговорить по телефону. Я разговаривал с этим человеком почти час, и это было интересно и познавательно для меня (не исключаю, что и для него тоже). Он десантник, прошедший войны в Чечне, патриот. Работая психиатром, я видел людей с так называемым "афганским синдромом", знаю, что такое депрессия, знаю разные склады личности и психопатии. Мы находимся каждый в своем социальном слое, который не пересекается с другими, как разные коржи в одном пироге, между ними – толстый слой крема. И чтобы узнать тех, кто находится в другом корже, этот пирог нужно разломать.
"Они" ничего не знают про "нас". Условные "они", когда их много, сильны в компании. А когда один такой человек попадает в другую среду, он несчастный, инфантильный, не знающий, как себя вести, теряющийся, с кучей комплексов. Здесь был интересный разговор: сначала он говорил с позиции силы, а потом для него было удивлением (слышно по голосу), что я, в его представлении, убежавший за границу очкарик, еврей и так далее, владею ненормативной лексикой лучше, чем он.
Я знаю, что такое "афганский синдром"
Мы не ругались. Он пытался ругаться, а я просто разговаривал. И для него это было странно, он все время как-то тормозил. Странно: я знаю, что такое "афганский синдром", я в курсе того, что происходило с ним и его друзьями, часто гораздо лучше, чем он сам. "Откуда ты это знаешь?" – спрашивал он. Он говорил про своего деда, а я сказал, что мой папа прошел всю войну на танке Т-34, участник Сталинградской битвы. Он опять удивился: "Как же так?! У тебя тоже кто-то воевал?" Во время разговора он открывал для себя что-то новое, неожиданное и как-то успокаивался.
– А про репрессии, которым подвергалась твоя семья, вы не говорили?
– Когда он стал топить "за родину, которая так много дала", я сказал в жесткой, ненормативной форме: "Да она расстреляла половину моей семьи и посадила бабушку на восемь лет в самый страшный лагерь!"
Там люди, которые стараются ему помочь
И я придумал такой сценарий: привожу десантника на карнавал в Венеции, он сходит с самолета – и оказывается в карнавальной толпе в форме десантника. Он меняется: начинает радоваться, вести себя так же, как другие люди. Сначала он выходит с грустным лицом, но постепенно оттаивает и становится человеком. Собирается ехать обратно, покупает друзьям какие-то сувениры. Он ехал в страну, "где одни наркоманы и п...расы" – и вдруг видит, что там люди, которые стараются ему помочь, что-то объяснить.
Он приезжает в родной город уже не в форме десантника, а в радостной форме карнавального венецианского врача, с большим носом и в плаще. Его встречают друзья-десантники – и не видят его, потому что он в маске: "Где Серега? Серега, глянь, не прилетел..." А он стоит в углу зала в карнавальной маске и не снимает ее, потому что не понимает, хочет ли он быть с ними. Потом они поворачиваются и говорят: "А это что за п...рас?!" Конец фильма.
– А чем в реальности закончился ваш разговор?
– Он устал от меня. Спросил: "Ты собираешься обратно-то на родину приехать?" Я говорю: "Собираюсь, конечно". Он говорит: "Если будешь, приезжай в Самару: покажу тебе город, с пацанами познакомлю".
– Андрей, еще пару лет назад ты мог поставить диагноз – с некоторой даже лихостью – всему обществу, которое оказалось в карантине: общество конформизма. Можно ли сейчас поставить диагноз всему обществу? Или же мы оказались перед такими развилками, что кто-то молчит и занимает конформную позицию, и не потому, что он поддерживает политическую позицию Кремля, а потому, что ему страшно. А кто-то, наоборот, кричит, сделался Z-патриотом.
– Сейчас вытаскивают какие-то мои диагнозы. 2014 год: "Моя страна сошла с ума..." Это после аннексии Крыма. А что-то было аж в 2012 году. Тогда еще она не была такой... Я про это сейчас довольно много говорю, пытаюсь объяснить одним про других: про осуждающих, скажем, тех, кто уехал, или, наоборот, уехавшие осуждают тех, кто остался. "Все не так однозначно". Потому что осуждать вообще нельзя. Ну, можно осуждать, когда кто-то абсолютно переходит границы общепринятого или твои границы представления о нравственном. Но если человек поступает не так, как поступаешь ты, в рамках допустимых границ, то его нельзя осуждать.
Осуждать вообще нельзя
Во-первых, ты не знаешь его мотивов. Во-вторых, все люди разные по структуре характера, личности. Один замкнут, другой общителен, у одного всегда отличное настроение (так называемый гипертимный тип), а другой все время субдепрессивный, даже когда все хорошо. Одни чувствительны, ранимы, склонны к воображению, фантазиям, тревожные, психастеничные; другие, наоборот, стеничные, пробивные, им вообще все пофиг. И тот, кому все пофиг, никогда не поймет человека, который все время переживает, тревожится. Один приезжает в аэропорт за 15 минут до вылета самолета, и ему пофиг. А другой приезжает за четыре часа и думает: я лучше посижу, подожду, чем бежать и дергаться.
Один никогда не поймет другого, когда оба находятся в состоянии декомпенсации или стресса. Когда оба стоят перед жизненно важным выбором, ты не поймешь его, потому что исходишь из структуры своей личности, из своего жизненного опыта. А если не можешь его понять – тем более не осуждай. Простая вещь. Надо попытаться понять, иногда пожалеть, обнять, если это близкий человек. Не надо считать, что ты лучше, чем окружающие, знаешь, как себя вести.
– Что ты советовал людям, которые говорили, что их родители или друзья придерживаются совершенно других взглядов? Как можно разрешать такие проблемы?
Мы редко обнимаем близкого нам человека
– Если мы говорим о людях, которые очень близки, с которыми тебя связывает вся жизнь, надо попытаться договориться, заставить себя не разговаривать на эту тему. Иногда ты сам являешься провокатором: научись не говорить с мамой на эту тему, не трогай ее. Однажды мне позвонили две сестры из Харькова, сидевшие в подвале во время бомбежки: "Как же так, мы позвонили маме в Москву, а она говорит: "Я не хочу верить в то, что вы говорите!" Мама сказала "не хочу", она не сказала "не верю". Ну, поберегите маму. А если она вам поверит и умрет от инфаркта или у нее будет инсульт в Москве, а вы в Харькове, кому будет от этого хорошо? Это очень сложная история.
Был случай, когда сын просил маму не говорить с ним на эту тему, но она продолжала говорить. Дошло до того, что сын вскрыл вены и оказался в институте Склифосовского (к счастью, все обошлось).
Очень важны тактильные ощущения. Мы стали формально обниматься, целоваться, касаться щечками, но редко обнимаем близкого нам человека. А это важно и часто снимает все проблемы безо всяких объяснений.
– Психотравматизм, который люди стали причинять друг другу, – это еще одно следствие войны. Это не физические, а моральные и психологические раны, которые реально получают люди.
– Здесь нужно понять: мы любим своих детей или мы их воспитываем? Мне одна мама рассказывала про своего сына раннего подросткового возраста (они уехали из Киева после бомбежки): "Я говорю ему: "Помой за собой посуду", – а он плачет". Я спрашиваю: "Для вас принципиально важно, чтобы он сейчас мыл за собой посуду? Почему вы не хотите помыть посуду за ним? Это какое-то серьезное воспитание? Вы думаете, что он вырастет таким отвратительным мужиком и никогда он не будет мыть за собой посуду?" Надо просто понять, полюбить.
– А ребенку в этот момент просто плохо, ему не до посуды.
Нужно понять: мы любим своих детей или мы их воспитываем?
– "А он все время сидит и играет в компьютер". – "А попросите его научить вас поиграть в какую-то игру. Поиграйте с ним". Оказывается, это интересно, и возникает контакт. Это важные штуки – про любовь. Когда мы спорим с близким человеком на какую-то страшную тему войны, что нам важно? Чтобы он согласился с нами? А ему важно, чтобы мы согласились с ним, да? Чтобы у нас была одна позиция: мы члены одной группы, одной партии. Или это просто мама? Это тонкие штуки. Каждый должен про себя что-то понять и подумать. Детям это легче сделать, чем родителям (просто в силу возрастных изменений сосудов головного мозга).
– Когда звонят люди, которые под бомбежками, что они спрашивают?
– Там разные истории. Иногда просто хотят поговорить. Но звонят те, кто знает, что Бильжо – психиатр. Это мои подписчики в фейсбуке, у меня их 53 тысячи. Они знают мою позицию, поэтому получается какой-то разговор.
Она не знает, как ему объяснить
13-летний мальчик говорит маме: "Как мы могли уехать? Там остались дедушка, бабушка, папа и собака. Ты все время говорила, что мы – одна команда. Значит, мы их предали". И она не знает, как ему объяснить. Папа довозит их до границы, разговаривает со мной. Он тоже может уехать с ними. Я говорю ему, что там встречают волонтеры, я помогу, найду врача (она беременна, должна вот-вот родить). Он говорит: "Да, я, наверное, поеду с ней". На следующий день перезванивает: "Я остался". А потом уже она рожает, проблемы с ребенком...
Много разных историй. Трудно говорить с человеком, который рассказывает: ощущение, что ночью она повесится. А врачей нет, и ты не можешь никуда ее направить. Суицидальное поведение – тяжелая штука.
Но были и позитивные истории. Уехало три поколения: бабушка, дочка и внучка. У них разбомбили дом, ничего не осталось. И вот они в Германии. Девочке 16 лет, она депрессивна. Я звоню ее маме, и там такой голос: "Андрей Георгиевич, а что вы такой грустный?". Я говорю: "Ну, я не грустный." – "А меня сейчас на рынок свозили. Я спросила: "А что я могу купить? Денег-то нет". Мне говорят: "Покупайте что хотите". Я сейчас такой борщ сварю!" А я знаю, что в Европе не очень хорошо со свеклой. "Да я и без свеклы борщ сварю!" И такой бодрый голос у человека, у которого ничего не осталось. Спрашиваю: "А где ваша дочка?" – "Я ей нашла мальчика из Харькова, их тоже бомбили, они сейчас на велосипеде уехали, скоро приедут". Это такая конституция, такой характер. Она говорит: " Я всегда такая задорная была – и остаюсь. Я здесь скоро кафе открою". Таким людям стоит завидовать.
Я стал часто говорить "не знаю" или "не уверен"
Это к вопросу о том, что все разные. Вот она так реагирует на страшные события и перелом в жизни. И, слава богу, она не дает никому советов. Она просто помогает сама, и помогает тем, что она сама такая. С таким человеком приятно находиться рядом, когда тебе плохо.
– Видимо, подобные случаи будут в пабликах израильских психиатров. Хочу спросить о группе, которая вызывает много вопросов: так называемые Z-патриоты. Является ли эта структура сконструированной, благодаря телевизору, пропаганде? Имею в виду видимую, медийную часть Z-патриотизма – Z-блогеры, так называемые военкоры, есть Z-поэты. Какое-то время назад эти люди не отличались от общего психокультурного ландшафта. Что произошло?
– Можно попытаться объяснить. Я вообще стал часто говорить "не знаю" или "не уверен", меня стали смущать те, кто и уверен, и знает, и громким голосом объясняет, что было, почему так произошло и как оно будет. Я понял, что это фантазии. Мы очень мало знаем, даже когда можем себе представить профессионально. Такого опыта не было. Правда, психологические опыты были поставлены американцами: известный эксперимент в Стэнфорде.
Есть фильм под названием "Я и другие" (1971 год, "Киевнаучфильм"). Там говорится о так называемом конформном типе – это когда одна пирамидка белая, а другая черная, но человек говорит, что обе белые, потому что все сказали, что они белые. Эта группа, о которой ты говоришь, она тоже неоднородная. Там есть, конечно, конформисты – люди, которые приспосабливаются: "А чего я буду противоречить, искать себе на жопу приключений? Не буду".
В последнее время я часто привожу цифру: 87% общества гипнабельны, то есть подвержены внушению. Из этих 87 процентов двадцать – абсолютно гипнабельные. Вообще, все градации, классификации – надо понимать, что это относительно. Есть переходные фазы от одной группы к другой, от одного типа к другому. Но внушение происходит на протяжении 20 лет ежедневно, а в последние два года – агрессивно, и можно точно сказать, что в истории человечества такого не было никогда.
87% общества подвержены внушениям
Конформисты, внушаемые, механизм вытеснения... Мозг бережет себя. Вот старшее поколение: "Я не хочу этого знать!" Ведь если в это поверить – разрушится всё, чем жил. Моя бабушка, которая восемь лет сидела в Акмолинском лагере жен изменников родины, отлично всё понимала и говорила мне, подростку: "Сталин – убийца! Брежнев – идиот". Когда он появлялся на экране, она говорила: "Тьфу!" – и уходила. Но на ее столе стоял бюст Ленина. И я, будучи домашним, школьным диссидентом, пытался ей что-то объяснить. Идиот! Потому что это значит сказать ей, что расстрел ее мужа, ее восемь лет в Акмолинске и восемь в Тюмени, в ссылке, – все бессмысленно. Очень трудно в это поверить... То есть можно предположить, что человек знает это, но не хочет в это верить, вытесняет.
Есть странная группа (больше женская) тех, кто любит власть. Власть сексуальна. Человек, наделенный властью, – доминирующий: пускай он маленький, плюгавый, но сильный, это мачо. Очень тревожно, когда ты не можешь объяснить себе то или иное явление. Это страшно. Нужно объяснить. Кто обладает знаниями, объясняет себе как-то широко, может быть, теорией заговора. А тот, кто не понимает и не знает, объясняет очень просто. А самое простое что? Деньги. "Он поступил так, потому что ему заплатили, а он поступил так, потому что ему не заплатили". Других объяснений не существует. А если у тебя ещё телевизор, то ты включаешь – тебе объясняют, и всё понятно.
Саш, иди за Серёгой, ответь
А если представить себе, что тех, кто ничего не знает, большинство, – ну, и всё. Плюс разный склад характера, социальные группы, плюс замкнутые коллективы в деревне, так называемая "островная" психология. Серегу взяли – Серега погиб. Саша остался. Саша не хочет воевать, а деревня смотрит на Сашу и говорит: "Саш, иди за Серегой, ответь". Это уже не патриотизм, это совсем другие механизмы. Если Саша останется, то он будет трусом. А в советском обществе и потом, в пацанском, трус – это плохо.
Есть странная группа тех, кто любит власть
И конечно, когда у тебя есть возможность, потому что освободилось место, ты наконец можешь стать поэтом. Ты писал стихи, а тебя никто не слушал и не печатал, потому что были лучше. И вот еще эти евреи, понимаешь... Меня спросили: "Почему все психиатры – евреи, а все больные – русские?" Я не мог ответить на этот вопрос.
– Как художник Бильжо относится к изображаемому им народу? С одной стороны, это критика и юмор, с другой стороны... Вы можете продолжить, Андрей Георгиевич?
– Для меня понятия "народ" не существует. Ну, можно посчитать, сколько народа живет на той или иной территории. Но когда мы говорим о психологии и поведении, это нужно разбирать по группам: к какой социальной группе относится человек, уровень интеллекта, где родился и так далее. Я ничего не знаю про народ. Скажи мне: "Какая-нибудь маленькая деревня в Якутии – ты можешь про них что-нибудь рассказать: что они едят, чем живут, как проводят время?" Я совершенно ничего про них не знаю. Мне понятнее итальянцы или латыши моего круга. А ведь это мой народ, живущий на этой территории.
Человек нигде не был, и он гордится
Почему большинству всё время нужно чем-то гордиться? Как можно гордиться размером твоей страны, когда ты никуда не выезжал? Я видел таких людей – они гордятся. Я был почти везде, так получилось: в пустынях, в болотах... А человек нигде не был, и он гордится. Когда ему скажешь, что 67% территории России – это болота и вечная мерзлота... Васюганские болота – самые крупные в мире.
– Итак, дело не в размере? Большая страна…
– Помнишь старый анекдот – молодая проститутка спрашивает у старой: "Я все-таки хочу понять: размер имеет значение?" А та отвечает: "Послушай, я столько всего видела… Х.. должен быть умным – это самое важное".
Подкаст "Вавилон Москва" можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram.
