На телеканале Настоящее Время 28 мая состоится премьера документального сериала "Азбука тюрьмы".

Герои проекта – люди, осужденные по разным статьям, как политическим, так и уголовным, признающие и не признающие свою вину. Среди них Олег Навальный, Мария Алехина, бывший менеджер компании ЮКОС Владимир Переверзин, Надежда Толоконникова, поэтесса Алина Витухновская, инвестбанкир Олег Радзинский и другие.

Бывшие миллионеры, ученые, полицейские, рабочие, диджеи, чиновники, писатели, наркопотребители, профессиональные воры – все они расскажут о своем опыте пребывания в заключении.

Весь сериал – это путешествие человека от ареста до выхода на волю, с 12 сериями-остановками, каждая из которых посвящена отдельной тюремной теме: быт, любовь, труд, иерархия, насилие. Обо всех этих частях жизни за решеткой авторы сериала расскажут через специфический язык "зоны" – особые понятия и жаргонные слова.

Режиссер сериала – Андрей Сильвестров, один из основателей и программный директор киноклуба "Сине Фантом", почетный президент Канского кинофестиваля (в сибирском городе Канске), продюсер, актер и художник.

Проекты Сильвестрова балансируют на грани кинематографа и современного искусства. Он продюсировал картины Олега Мавроматти ("Дуракам здесь не место", "Обезьяна, страус и могила"), Светланы Басковой ("За Маркса"), работал в соавторстве с Юрием Лейдерманом ("Бирмингемский орнамент") и Павлом Лабазовым ("Волга, Волга"). Проект "Азбука тюрьмы" – его первый документальный сериал.

В создании проекта также участвовали художники Евгений Митта и Андрей Митенев, продюсер Мария Гаврилова и сценарист Люся Артемьева.

Телеканал Настоящее время поговорил с Андреем Сильвестровым о том, как создавался сериал, кто его герои и почему он решил окунуться в мир "зоны".

– Как появилась идея проекта "Азбука тюрьмы"? В чем актуальность этой темы для вас и для современного общества?

– Наверное, самое важное – это то, что появилось очень много людей, которые через одно рукопожатие так или иначе связаны с тюремным опытом. И это стало уже проблемой – не чем-то очень далеким, что находится в какой-то далекой маргинальной зоне. Есть мы, законопослушные ребята, которые соблюдают закон и которые занимаются, скажем, искусством, наукой или политикой – или чем-то еще, но делают это в рамках законодательства и не связывают свою судьбу с тем, что они могут оказаться в тюрьме, у них такой графы в плане не стоит, но тем не менее так получается, что в силу разных причин они этот опыт получают.

Для меня было очень важно поговорить в нашем сериале с разными людьми. С людьми, которые, с одной стороны, сознательно совершали какие-то проступки и понимали, что их судьба может быть связана с тюрьмой и за эти проступки они могут быть осуждены, так и с людьми, которые совсем не предполагали такой жизни, и для них этот опыт явился крайне неожиданным.

И вот эта неготовность к этой жизни... В каком-то смысле здесь есть и психотерапевтический эффект для всех для нас, потому что, например, я сейчас читаю обсуждения нашего трейлера на ютубе – там есть активные обсуждения. Люди пишут: "А как это? У нас невиновные не сидят. Они все виноваты, значит, и достойны такой жизни". Вот я хочу сказать, что мы вообще этот момент в нашем сериале – виноват, не виноват – не обсуждаем, за исключением каких-то вопиющих случаев, о которых хочу сказать конкретно.

– Какие это случаи?

– Есть один вопиющий случай, который мы не можем не обсуждать, Руслан Вахапов: парень вышел пописать из машины, в результате получил обвинение в сексуальном домогательстве малолетних, что является очень неприятной и жесткой статьей для тюрьмы – об этом мы тоже будем рассказывать.

У тех людей, которые пишут комменты, всегда могут быть какие-то предположения, что не так просто. Да, окей, может быть, и не так просто, но дело не в этом. Дело в том, что с каждым из нас могут случиться по той или иной причине несчастные случаи, в которых мы виноваты, которые приводят к тюремному заключению, бывает какое-то дурацкое стечение обстоятельств, которое тоже к этому приводит, и так далее. То есть в этом смысле, когда мы утверждаем, что каждый может оказаться, мы не говорим о том, что каждый может оказаться, потому что такая плохая российская система правоприменительная – мы этот вопрос вообще не обсуждаем. Мы говорим, скорее, о том фатуме, который висит над всеми нами: каждый из нас может умереть в любой момент по очень разным причинам. Мы не можем себе предположить, по каким причинам, и мы не можем говорить про каждого умершего: "Сам виноват".

Давайте посмотрим на то, как этот мир устроен, и на то, как этот опыт переживают очень разные люди с очень разными жизненными установками. Некоторые из них абсолютно готовы к такому типу пути, а для других это оказывается абсолютным шоком и очень сложной жизненной ситуацией. Для каждого это пребывание там абсолютно уникально. Мы называем тюрьмой что-то одно, а на самом деле это большое количество очень разных обстоятельств. Это, не некое единообразное зло, а сумма очень разных опытов является для нас основой нашего высказывания.

– Как возникла именно концепция азбуки? Это попытка рефлексии темы для широкого круга людей, которые никогда не переживали такой опыт, или она возникла в результате работы?

– Да, действительно, мы изначально в концепции исходили из того, что у каждого мира есть своя лексика и в каком-то смысле язык, на котором мы разговариваем, в каком-то смысле он отражает наше бытие, а в каком-то смысле и порождает наше бытие. Но при этом удивительным образом слова из "мира зоны" очень активно перекочевывают в наш мир. Не всегда употребляется таким образом, как там, но тем не менее существует взаимодействие.

Самая первая большая волна тюремной лексики, я так предполагаю, выплеснулась в русский язык после амнистии 1953-1956 годов, после закрытия лагерной системы, когда вышло огромное количество заключенных на свободу. Понятно, что этот процесс в 90-е был достаточно активен, когда была мода на бандитов, и сейчас мы переживаем тоже такой момент, когда, например, словом "зашквар" очень активно пользуются в современной лексике, его можно читать в блогах, журналах и так далее, а оно пришло к нам, очевидно, из тюремной лексики.

На первом этапе мы встретились с двумя прекрасными людьми – Заремой Заудиновой и Егором Сковородой. Зарема активно занимается "Театром.doc", Егор – редактор "Медиазоны". Я их попросил меня консультировать, и эту концепцию "Азбуки" мы втроем докрутили и поняли, что через язык, через такой, казалось бы, отстраненный способ и надо подавать материал.

Есть азбука, есть разные понятия, некоторые из них принадлежат только тюремному миру, некоторые вполне общеиспользуемые, но они также используются и в тюрьме. Через эту азбуку наши герои представляют на каждую букву свой опыт, каждой букве соответствует некий опыт. Какая жизнь, такая и "Азбука". Эта концепция понравилась нашему продюсеру Маше Гавриловой, и мы смогли уже вместе превратить ее в живой проект.

– Кто ваши герои? Как вы с ними знакомились? Было ли сложно писать такие интервью, когда люди делятся с вами таким непростым опытом?

– В принципе, никакой такой особой уникальности в поиске героев здесь не было – мы просто определили определенный пул людей, с которыми нам надо поговорить, что мы хотим поговорить с таким-то количеством людей по экономическим статьям, с таким-то количеством людей криминальных. При этом сразу хочу сказать, что мы в ходе предварительных бесед исключили две категории, их нет в нашем сериале – у нас нет воров в законе в нашем сериале вообще как класса, то есть продвинутых криминальных ребят у нас нет. Это связано с двумя причинами.

Первое – нам было важно не превращать наш сериал в пиар криминальной романтики. Понятно, что если бы эти ребята согласились с нами разговаривать, то они бы скорее продвигали определенного типа позицию. И так получилось, оказалось, что это для нас недостижимо. Мы брали интервью у нескольких мигрантов, но те, кто находится на территории РФ сейчас, они отказались показывать свои лица, и мы приняли решение их интервью не вставлять просто потому, что они боятся того, что это интервью приведет проблемам для них самих.

Кстати, это тоже очень важный момент, который я должен отметить, потому что наверняка к нам будут претензии, что мы что-то не сказали или что-то не отметили, но наш принцип был – не навреди. Мы какие-то вещи, которые нам рассказывали, но потом просили их не публиковать – не публикуем. Потому что эти вещи могут повредить тем людям, которые сейчас находятся в местах заключения, ухудшить их ситуацию.

– Как в сериале появились гравюры Пиранези?

– Для нас важен этот образ, который мы взяли в качестве дисклеймера, – потому что этот образ мира как тюрьмы, он не то чтобы очень современный – мы видим его еще в XVIII веке, в эпоху барокко. Они в каком-то смысле отвечают нашему высказыванию, что на самом деле тюрьма в каком-то смысле – это проблема не то что современной путинской России, эта проблема стоит всегда и везде, и наш вопрос к тому – как мы к ней относимся, как мы относимся к тем людям и к их опыту, которые находятся, казалось бы, по ту сторону.

Тюрьма – это вечная тема. И в этом смысле, я надеюсь, что мы делаем какое-то произведение, которое опирается в том числе и на такой вечный опыт, это могло произойти с людьми и в XVIII, и в XVII веке, и в другой стране и так далее. Но, конечно, есть определенная специфика, связанная с нашей страной, и с нашим языком, и с тем, как она устроена, и мы рассказываем о всеобщем опыте через свой – как это и свойственно искусству, потому что невозможно обобщить всеобщее – ты все равно рассказываешь о своем опыте, который так или иначе оказывается частицей опыта всеобщего.

– Вы продюсировали проекты Мамышева-Монро, Светланы Басковой и Олега Мавроматти? Это все экспериментальные фильмы. Как вы решили создать классический документальный сериал?

– Смотрите, я как режиссер и как продюсер действительно всегда работаю и всегда работал на грани с современным искусством. Моим интересом было делать фильмы, которые находятся между современным искусством и искусством кинематографа. Кино для меня – это способ познания мира. Для меня это такой же проект по познанию мира, как и все предыдущие, которыми я занимался.

Кино для меня – это способ познания мира. У меня был до этого на самом деле опыт документального кино, я делал более-менее классические документальные фильмы, посвященные тоже современному искусству, – это "Якиманка, 90-е" и "Дом на Фурманном", которые были для меня важны в качестве исследования того, как развивалось современное искусство в России в конце 80-х и в 90-е годы. Мне было интересно поговорить со всеми участниками этого дела, составить определенную свою картину. В этом смысле я не могу сказать, что я делал что-то одно, а теперь делаю что-то принципиально другое.

– Как началась ваша работа с художником Андреем Митеневым?

– Встретились мы с ним абсолютно случайно. Это был момент такого абсолютного кризиса. У каждого проекта, я это знаю по своему опыту, есть момент, когда ты понимаешь, что ничего не получается. Мы изначально задумали, что в проекте должно быть много анимации, но вся анимация, которую делали замечательные художники, просто потрясающие, мне не нравилась. Она почему-то не работала.

И в такую какую-то бессонную ночь я листал фейсбук, наверное, много-много часов и вдруг увидел рисунок Андрея Митенева, с которым мы не были знакомы. На следующий день мы уже с ним разговаривали, я смотрел его рисунки.

Андрей с каким-то недоверием сначала отнесся к нам, но потом очень проникся. Тут очень важно, что Андрей – тоже человек, который имеет несколько опытов. С одной стороны, он воспитанник классической школы, окончил какую-то классическую академию, и он прекрасный рисовальщик. Когда вы будете смотреть сериал, там есть тоже интервью с Андреем, у него невероятно точный глаз, он невероятно точно видит. Все, что он описывает, сразу складывается в образ.

С другой стороны, Андрей – человек, который занимается, так же как и я, современным искусством. То есть он человек, который мыслит об искусстве как о некоей актуальной зоне, а не декоративной, то есть он делает вещи актуальные. И с третьей стороны, так сложилась его жизнь, что он имел печальный тюремный опыт, и в этом смысле все его рисунки, они, несмотря на его бурную фантазию, абсолютно документальные. И этой документальности мы не могли достичь с художниками, которые не имеют такого опыта.

В этом смысле я думаю, что этот наш проект все равно окажется на грани между классической документалистикой и современным искусством, поскольку мы очень много приемов и ходов оттуда взяли, он языком медиа говорит об очень актуальных на сегодня вещах.

И мы еще подумаем – это отдельная история – о том, что сериалом этот проект не закончится, мы говорили об этом с самого начала с нашими коллегами, что это у нас некий такой первый этап – выпуск сериала. Затем последует полнометражный фильм, а затем, возможно, последует еще какая-то цифровая выставочная история, которую мы тоже продумываем. То есть он может оказаться в очень разных медиа, представлен на разных площадках, что, мне кажется, очень важно, чтобы эта тема обсуждалась и о ней говорилось на разных площадках.

– Что вы чувствовали, погружаясь в тюремный мир?

– Знаете, я честно вам отвечу. Конечно, было иногда тяжело, а иногда просто невероятно интересно беседовать с людьми. На некоторых интервью слеза наворачивалась очень пронзительно, были интервью, на которых мы не могли сдержать смех. Оля Шалина как начинает про свой опыт – просто группа сидела, и периодически мы делали: "Стоп! Остановились! Все посмеялись, потом дальше". Или есть кусочек интервью с женой Руслана Вахапова, этот опыт просто реально до слез, потому что есть опыты еще, которые мы чуть-чуть затронули, людей, которые близко – жен, которые вроде как не сидят, а на них оказывается невероятный груз, на семье – тех, у кого хорошие семьи, и друзья. Конечно же, сидеть легче, но их семьям, конечно, непросто. И то, что они говорят, даже в какой-то степени эмоционально более окрашено, чем те люди, которые были за решеткой.

Было несколько интервью с криминальными ребятами, после которых я вышел – и у меня было ощущение, что я разгрузил после этих двух часов разговора два вагона мешков. Это очень эмоционально тяжелые ребята. Когда у нас Алексей Полихович рассказывает, что на зоне есть такие люди, которых называют "акулами", которые ходят по зоне и ищут, на что бы тебя подцепить, что бы из тебя выведать, чтобы потом тебя этим шантажировать, тебя этим гнобить.

Опять вернусь к истории Руслана Вахапова. Человек, который сидел по очень трудной статье, с такой статьей, в общем, в тюремном мире приходится очень плохо. Но у нас есть это в фильме в самом начале, что криминальные ребята посмотрели его приговор, посмеялись над ним, поиздевались, но не осудили его за это, то есть он сидел как нормальный заключенный, а не как люди, которые сидят по статье о сексуальном насилии. А сколько таких людей? Вообще, этот парень, по нему видно, это сильный парень с очень хорошей семьей, которая его сильно поддерживала: жена, дети, мама, друзья. Знаете, бывает хороший такой правильный мужик. А сколько таких людей, у которых мы просто не смогли бы никогда взять интервью, которые не такие сильные, которых сломало, которых поломало? В этом смысле понятно, что мы не можем ни в коей степени претендовать: "Вот, окей, мы – последнее слово". Поэтому мы беседовали с теми, кто не боится.

Абсолютно все наши герои в этом мире сохранили свое "я". И в этом смысле мы видим чуть больше сорока чуть разных личностей, для которых это был, возможно, не самый простой опыт, но уже на дистанции к нему почти все говорят о нем так, как на картинах Пиранези: мы видим, как через мрачный мир тюрьмы пробивается свет, который исходит от каждой человеческой личности.

– После окончания съемок поменялся ли ваш взгляд на окружающую действительность?

– Во-первых, мы еще не закончили съемки. Мы доснимаем сейчас специальную серию, связанную с Сахарово. Я уже в этом интервью говорил о том, что для меня каждый проект – это прежде всего проект, связанный с узнаванием и познанием мира. В этом смысле я для себя очень многое понял про то, как на самом деле устроен мир, насколько фатум стоит к нам близко, насколько не работают какие-то простые причинно-следственные связи. Нет такого, что: я девочка-отличница, поэтому я буду профессором и у меня будет счастливая семья. Стечение огромного количества непредсказуемых обстоятельств, связанных как с тем, как устроена сама система, а система устроена таким образом, что в ней этот закон фатума преобладает над человеческим законом. Это очень важно, я это сейчас в первый раз формулирую, до этого я это не говорил, что, наверное, одно из открытий – это то, что закон фатума преобладает над законом.

Система организована таким образом, что у тебя нет причинно-следственных связей, ты не можешь сказать: "Я буду действовать так и так и за это получу то и то", – вот так не работает. Ты можешь взять на себя определенную стратегию и попытаться исследовать, но с тобой может произойти все что угодно. И так же в нашей большой жизни – там, где над нами властвует фатум посильнее, чем ФСИН.

Оригинал статьи на сайте "Настоящего времени".