Иван Толстой: Лев Ильич Мечников – старший брат знаменитого биолога, лауреата Нобелевской премии. В 20-летнем возрасте навсегда покинул Россию, проявил свои блестящие таланты на разных поприщах, живя преимущественно в Италии и Швейцарии, путешествуя по всему миру как публицист, писатель, географ, социолог, этнограф, лингвист, художник, политический и общественный деятель. Лев Мечников – участник движения Гарибальди, последователь Михаила Бакунина, соратник Реклю, конспиратор и ученый. Он оставил ценные научные работы и мемуарные свидетельства. Его главный труд, опубликованный посмертно, – "Цивилизация и великие исторические реки" – принес ему славу отца русской геополитики. Об этой стороне его деятельности мы уже рассказывали. Но теперь Лев Мечников неожиданно открылся с другой стороны. Рассказывает историк русско-итальянских культурных связей Михаил Талалай.
Михаил Талалай: Да, да, опять Лев Ильич. Опять Мечников. Необыкновенная личность, в том числе необыкновенно плодовитая и многогранная. В отличие от его брата Ильи Ильича, нобелевского лауреата, который постоянно бил в одну и ту же цель и стал нобелевским лауреатом, Лев Ильич очень разбрасывался. Он и публицист, и географ, и социолог, и этнограф, и лингвист, и художник, и гарибальдиец, и бакунист, если можно так сказать про последователя Бакунина, анархист, революционер, скорее всего, масон и прочее.
Писал он необыкновенно много. Мы собрали вместе с покойным профессором-русистом Ренато Ризалити, который невероятно увлекся Мечниковым, четыре тома его произведений. Первые три тома мы с Ренато условно назвали "Триколор" и окрасили их корешки в цвета национального итальянского флага. Они посвящены итальянскому объединению "Рисорджименто" – зеленый, белый, красный. Это, кстати, и цвета самой знаменитой итальянской пиццы "Маргерита". Итак, мы с Ренато Ризалити впервые собрали в книжной форме под твердыми обложками то, что Мечников писал в своей самой любимой после России стране, в Италии, куда он стремился с юности, где он хотел стать художником, а стал революционером, и таким горячим, что даже сами итальянцы не выдержали его республиканско-анархического натиска, выслали его, и он провел последние годы своей жизни в Швейцарии, где работал как географ, этнограф, ученый.
Он писал и о литературе. И четвертый том, который мы собрали с Ренато, был посвящен его очеркам о французской литературе. Он, конечно, как и все европейцы того времени, вырос на великой французской литературе, много о ней писал, хорошо ее чувствовал, и мы впервые собрали эти его критические очерки. Но выяснилось, что Лев Ильич и сам был писателем, или желал стать таковым. И моя последняя книга, уже без Ренато Ризалити, которая вышла недавно в издательстве "Алетейя" с названием, взятым по одному из романов Мечникова – "На всемирном поприще", – и поставила эту новую цель: показать русской читающей публике, что существовал и Лев Мечников-писатель.
Началась эта история с почти детективного сюжета. В 1880 году один из передовых тогда журналов "Дело" опубликовал в трех номерах итальянский исторический роман, хотя история там была еще свежая, под названием "Гарибальдийцы". В титуле стояло имя автора – Витторио Оттолини. Имя переводчика не указывалось. В тех же номерах "Дела" выходил и другой итальянский роман, намного более успешный, – "Спартак" Рафаэлло Джованьоли, который в детстве и отрочестве я раза три прочитал. Роман "Гарибальдийцы" такого успеха не получил, но публика тогда интересовалась итальянскими делами, там описывались недавние горячие события, прошло лишь только 20 лет после знаменитой гарибальдийской экспедиции на итальянский юг.
Кто переводил, кто автор, – этим особо не заинтересовались. Лет 50 тому назад моя старшая коллега-итальянист Злата Михайловна Потапова в своей книге "Русско-итальянские литературные связи" впервые высказала предположение, что переводчик этой книги – Лев Мечников, указав, что многие мотивы в ней перекликаются с его собственным известным и почти подписанным (буквой "М") произведением – "Записками гарибальдийца" (почти сразу всем было ясно, что это Мечников). Мы с Ренато опубликовали эти его "Записки", действительно, перекличка с романом Оттолини слишком явная и загадочная.
Самая главная книга Мечникова – "Цивилизация и великие исторические реки"
Проходит некоторое время и выходит переиздание самой главной книги Мечникова – "Цивилизация и великие исторические реки". К этому переизданию географ Владимир Иванович Евдокимов пишет свое предисловие, где, описывая творческий путь Мечникова, упоминает итальянский роман "Гарибальдийцы" и высказывает дерзкое предположение, что писателя Витторио Оттолини не существует, что это текст – исключительно Мечникова, и что это один из его многих псевдонимов: действительно, наш бунтарь пользовался разнообразными псевдонимами.
Оказалось – ни то, ни другое. Выяснился совершенно исключительный случай. Писатель такой почти существовал, но имя его в журнале было искажено – он был не Витторио Оттолини, а Витторе Оттолини. Возможно, из-за этой первоначальной неурядицы исследователи не узнали, что такой автор – Витторе Оттолини – действительно существовал. Я его разыскал, это забытый миланский литератор, писал действительно исторические романы, тоже был гарибальдийцем и сочинил по свежим следам целую трилогию о гарибальдийской эпопее. Нашел я и переведенный роман Оттолини, правда, не сразу, потому что и название в русском журнале тоже слегка было изменено, это не "Гарибальдийцы", а очень длинное и скучноватое название – "Один из Тысячи гарибальдийской экспедиции на Юг Италии". Но это тот же самый роман. Сейчас он доступен в интернете. Первая глава в оригинале у Витторе Оттолини называется "Роберто", первая глава у Витторио Оттолини в журнале "Дело" – "Роберт". Это тот же самый текст и начинается он тем же самым образом.
Иван Толстой: "На вывеске трактира, расположенного в самом конце единственной улицы, пересекающей как раз по середине деревушку Альбезе, красуется поясное изображение Сан Карло; но оно исполнено до такой степени безобразно, что беременные крестьянки, в интересах своего потомства, проходя мимо, стараются не смотреть на него; Сан Карло весь одет в красное, а руки его скрещены на груди, словно он умоляет прохожих зайти в трактир, как выражался богохульный хозяин трактира".
Михаил Талалай: Впрочем, когда я сравнил первый параграф с оригиналом, я понял, что у меня, как у редактора, а я изначально собирался опубликовать этот текст как перевод Мечникова, будет много проблем. Перед нами – необыкновенно вольный перевод: в оригинале нет беременных крестьянок, хозяин трактира не называется "богохульным", а просто "профаном", что в итальянском значит "мирянин", да и Сан Карло (это на самом деле святитель Карл Миланский), не скрещивает руки на груди, словно умоляет прохожих войти в трактир, а просто "сложил ладони в молитвенной позе". То есть в одной фразе уже четыре необыкновенных вольности.
Я начал работать над текстом, комментировать его, выяснять, где Мечников отклонился от оригинала. Таких отклонений было весьма много. Автор тяготел к краеведческому жанру: он подробно описывал исторические реалии Милана, его окрестности. Мечников этого избегал, особенно когда попадались ему какие-то неизвестные вещи. В частности, итальянец пишет, что на холмах вокруг Милана жили некие "ороби". Мечников не знал, что было такое древнее кельтское племя, не стал особенно этим заниматься и написал, в соответствии со своими убеждениями, что на холмах вокруг города жили "феодальные хищники".
Особенно вольно он обращался с паратекстом, используя современный модный термин. Так, он убрал все эпиграфы, при этом ему приходилось менять и сам текст, потому что итальянский автор перебрасывал мостики от эпиграфов к началу своих глав, он менял названия глав, убрал практически все примечания, в особенности, библиографические, где Оттолини отсылал к тем или иным публикациям, и в особенности любил отсылать к своим собственным предыдущим книгам. Всё это Мечников убирал беспощадно.
Но потом я обнаружил, что он стал убирать героев. Убрал возлюбленную одного гарибальдийца, которая ему не понравилась. Обнаружилось, что он под свое представление объединения Италии подчищал разного рода реалии, которые есть у итальянского автора. В частности, в каморке главного героя-гарибальдийца Оттолини вешает на стенку портрет короля-объединителя. Анархисту Мечникову такая деталь не по нутру, он этот портрет снимает со стенки и каморка остается без портрета монарха. И много можно было бы привести таких примеров вольного обращения с текстом, но мое полное замешательство наступило в середине книги, когда Мечников оставил авторский текст и начал сам писать чужую книгу!
Удивительная история: полкниги это вольный перевод, а остальные полкниги это авторский текст Льва Николаевича Мечникова с интересными находками. В одном месте, где Мечников пишет уже свои собственные сюжеты, свой собственный рассказ о той эпопее, для пояснения мысли к своему же авторскому тексту, он ставит примечания якобы от переводчика: идет сложная игра. Он внедряет новую героиню, самоотверженную девушку-гарибальдийку. И вообще со второй, мечниковской части, вся эта история становится намного живее и интереснее. Появляется эта патриотичная амазонка, которая проходит вместе с Гарибальди его героический путь, конечно, влюбляется в одного из гарибальдийцев. Мечников использует свой опыт, потому что он сам прошел этим походом по итальянскому югу, от Сицилии и Палермо добрался до Неаполя, проливал на итальянской земле кровь, и не исключено, зажигал сердца местных патриоток.
Возможно, что его не устроил политический подход итальянского автора, который был монархистом
Не знаю, почему он отказался от своего первоначального замысла перевода и стал писать свою собственную книгу. Не знаю, поставил ли он об этом в известность итальянского автора. Возможно, что его не устроил политический подход итальянского автора, который был монархистом: когда итальянец стал представлять свое монархическое видение итальянского объединения, тут Мечников-анархист начал внутренне протестовать и изложил свои понятия, представив Гарибальди главным героем, почти сказочным, вспомнив и о своем личном общении с Гарибальди и придав ему былинную окраску, как герою эпоса.
Иван Толстой: "Гарибальди в ту эпоху исполнилось пятьдесят четыре года – возраст полной бодрости и силы для людей с таким, как у него, железным организмом. Это был человек ниже среднего роста, но очень крепкого телосложения. Борода и волосы его были рыжего цвета; седина только начинала пробиваться в них. Лицо Гарибальди было замечательно. Он не походил на салонного красавца. ... Но лицо это было создано для того, чтобы вдохновлять толпу на полях, на площадях, в народных собраниях. Живописно закутанный в свой классический итальянский плащ, с круглой шапочкой на голове, Гарибальди был прекрасен, как античные герои..."
Михаил Талалай: Весь сюжет второй части романа стал иным, какие-то мелкие вкрапления у Оттолини он все-таки позаимствовал, но и концовку тоже сделал другой. У итальянского автора главный герой, гарибальдиец Роберто, заканчивает жизнь зажиточным фермером, разводит свиней и гусей. Для Мечникова это неприемлемо, и Роберт в его варианте становится смотрителем знаменитой миланской Галереи Брера, одним из самых видных людей в городе, богемным человеком, который, тем не менее, окунувшись в мир художеств, не забывает своих гарибальдийских друзей и с высоты своего положения им всячески помогает. Роман "Гарибальдийцы" занимает половину выпущенной нами книги художественной прозы Льва Ильича, потому что я причислил его именно к авторским текстам.
Иван Толстой: А чем вы еще порадовали читателя, кроме этой мистификации или как ее правильнее назвать?
Михаил Талалай: Может, анархия?.. Следующий роман – "На мировом поприще". Я этим текстом увлекся меньше, потому что действие происходит в Париже, хотя там есть постоянные отсылки к Италии, главные герои обсуждают итальянские дела. Мечников написал эту книгу в 1882 году, подписав своим именем, и это уникальное свидетельство о русской колонии в Париже того времени. Я списывался с коллегами-русистами во Франции, они удивились и обрадовались этому забытому тексту: это точное и интересное описание сообщества русских художников, к которому тяготел Мечников. Он списывает героев этой повести со своих знакомых. Одного из главных героев, художника Степана Калачева, он списывает с близкого друга Ивана Петровича Прянишникова. Это не просто друг, это и его соратник по гарибальдийскому движению. Прянишников даже пошел дальше Мечникова, он записался в черногорское движение по освобождению от турецкого ига. Такие вот были горячие молодые люди. Прянишников тоже мало известен в русской культуре, потому что так же, как Лев Мечников, он остался на Западе, уехал в США, потом вернулся во Францию, где и окончил свою жизнь. Главная интрига этой повести – "фонарь Чебоксарского". На самом деле это свеча Яблочкова. Мечников сам видел всю эту историю, когда свеча Яблочкова, тоже подзабытый момент сюжет русской новаторской технологии, прогремела тогда на всю Европу – новый вид электричества, освещения.
Иван Толстой: А почему, Михаил Григорьевич, вы говорите, что подзабыты? В Петербурге, на Петроградской Стороне, есть улица Яблочкова, насколько я помню.
Михаил Талалай: Есть такая улица, в ранние советские времена она называлась улицей Эдисона, но это название пало жертвой борьбы с космополитизмом. Во временя Мечникова имя Яблочкова гремело в Европе с лозунгами коммерческого типа – "свет идет с востока". Мечникову, как нонконформисту, вся эта шумиха и спекулятивная возня вокруг изобретения была глубоко противна, поэтому этот роман – ироническая зарисовка об ушлых парижанах, которые быстро сколачивают акционерное общество, устраивают рекламные акции вокруг свечи Яблочкова, наживаются, потом свеча тухнет, потому что изобретаются другие свечи. Здесь двойной замысел Мечникова: на фоне благожелательного рассказа о художниках – обличение хищнического буржуазного общества, готового нажиться на всем, что к нему попало, в том числе и на замечательном изобретении русского ученого.
Третья повесть в нашем сборнике – "Смелый шаг". Это хронологически самая первая вещь Мечникова, он написал ее в 22 года, когда еще искал себя в мире, не знал, чем займется после гарибальдийского похода, но ему, очевидно, хотелось стать писателем. В этой повести он изобразил свою собственную любовную историю. Действие происходит в Петербурге, но реально всё было во Флоренции. Это роковая его встреча с Ольгой Скарятиной, русской замужней дамой, жившей во Флоренции, которую юноша увел от ее добропорядочного и либерального мужа-интеллектуала, золотопромышленника Скарятина. Вот эту несложную историю Лев Ильич и изложил в своей первой повести. Интересно, что цензором повести, которую Мечников сдал в журнал "Современник" в 1863 году под псевдонимом Леон Бранди (а "брандо" это по-итальянски "меч"), стал Иван Александрович Гончаров, тогда член Совета по печати, и он в своем цензорском отзыве кратко пересказал содержание этой книги:
Иван Толстой: "Молодая женщина, жена умного, честного и благородного человека, сначала любила, или думала, что любит мужа, потом на его глазах и с его согласия, стала сближаться с кругом молодых людей; увлеклась студентом и после некоторой борьбы ушла к нему. И осталась у него жить. Муж с презрением махнул на нее рукой. Тут всё содержание. Тем повесть “Смелый шаг” и кончается. Я даже сомневаюсь, конец ли тут: надо бы было осведомиться в редакции “Современника” нет ли в виду второй части, прежде, нежели допускать повесть в печать".
Михаил Талалай: При публикации этой повести у меня возникла дискуссия с моим коллегой, географом Владимиром Ивановичем Евдокимовым, переиздавшим знаменитую монографию Мечникова о великих реках. Владимир Иванович настолько увлекся Мечниковым, что посчитал, что повесть "Смелый шаг" повлияла на роман Толстого "Анна Каренина". На чем основывался мой коллега? На сравнении двух треугольников. У Мечникова есть замужняя Лиза Сретнева, есть ее муж, есть молодой студент Богдан Спотаренко. У Толстого есть Каренина, ее муж и Вронский. Я стал очень осторожно, когда мы готовили повесть к публикации, протестовать и внедрять оговорочные понятия – мол, возможно, быть может, Лев Николаевич Толстой вдохновлялся Львом Ильичом Мечниковым, тем более, что Толстой нигде и никогда не упоминает о Мечникове. Но меня мой соредактор просто одернул, назвав мои сомнения "трусливыми оговорками". Евдокимов сообщил мне, что свое открытие он даже "залитовал", согласно его загадочному выражению, а именно – уже опубликовал статью в журнале "Мой современник" под названием "Прообраз треугольника из “Анны Карениной”". Его статья заканчивалась фразой, что повесть "Смелый шаг" оказала влияние не только на Льва Толстого, но и на других русских писателей 1860-х годов.
На новом этапе Евдокимов стал развивать свою мысль о влиянии "Смелого шага" на всю великую русскую литературу. Среди попавших под это влияние – сам Гончаров, который, будучи цензором, в отличие от Толстого, читал-таки повесть Мечникова. В результате в повести Гончарова "Обрыв" главный герой становится художником, а у Мечникова его главный герой Богдан мечтает стать художником. Даже на Достоевского, на "Преступление и наказание", повесть Мечникова оказала влияние, продолжал Евдокимов. Достаточно сравнить бедную каморку Раскольникова и бедную каморку мечниковского Богдана. И та, и другая каморка – в Петербурге. Раскольников мечтает убежать в Америку и наш Богдан тоже стремится заграницу и хочет уехать в Италию.
Я никак не мог пропустить в печать такой текст. Владимир Иванович отказывался смягчать свои залитованные формулы, и редактировать книгу художественной прозы Мечникова мне пришлось заканчивать уже одному.
