Писатель Анатолий Стреляный живет в Ахтырке – городке в Сумской области Украины. Этот город российские войска регулярно подвергают обстрелам. Мы публикуем отрывки из дневника, который Анатолий Стреляный ведет в фейсбуке.

НА ТОТ СВЕТ

Когда смотришь на догорающие русские танки на украинском большаке, когда слушаешь, как разбегается или сдаётся в плен молодой и молоденький личный состав русского войска, а по ходу наговоришься с отставными офицерами-украинцами еще той, советской, армии, то чувствуешь себя способным почти уверенно ответить себе на вопрос: в чём все-таки дело? Что там с ним, с высшим русским политическим и военным руководством?

… Кстати, подбитый БТР горит ровно сутки – сам засекал время в Чечне.

Тут вряд ли скудоумие и бездарность в обычном смысле этих слов.

Скорее, это беспечность – родная, впрочем, сестра и скудоумия, и бездарности.

Это самоуверенность и проистекающая отсюда неосведомленность в порученном или взятом на себя деле – родная, опять же, сестра некомпетентности.

Они просто-напросто НЕ ЗНАЛИ, что Украина будет сопротивляться и как она будет это делать.

Им не приходило в их головы, что городские бомжи, живущие со сдачи пустых бутылок, понесут их на пункты, но не на привычные им пункты приема пустой посуды, а на те, где женщины наполняют их горючкой, готовя коктейли для угощения русских гостей в их танках.

За 30 лет под завязку напичкавшие Украину своей агентурой, они, русские штатские и военные генералы, напали на эту страну, так ни черта о ней и не зная.

Они знают об Украине, особенно – об украинстве не больше, чем обычный советско-русский человек с улицы.

Примечательно и, конечно, замечательно, что русское высшее образование знает и понимает Украину хуже, чем среднее и никакое.

Начитались дурачки родной словесности.

Среднее и никакое образование затуркано тоже, но чуть-чуть меньше. Это – исключительно благодаря отсутствию привычки к чтению.

Русскому политизированному и шибче остальных культурному человеку жизненно необходимо смотреть на Украину снисходительно, если не пренебрежительно и не презрительно.

Ему так нравится пребывать в этом состоянии, что он бессознательно отталкивает от себя всё, что вывело бы его на простор здравого смысла.

Тут легкий на помине покойный Табаков…

Украинец это все прекрасно знает. Он видит такого русского насквозь, но сам…

Сам он тоже довольно странное существо, чтобы не сказать о нём злее.

К России как к некоему живому существу он относится лучше, ошибочнее!, чем к русскому человеку. О России в его голове живет сказка, а о русском человеке, русском, так сказать, характере, русском, простите, типе – точное и потому твердое и спокойное знание.

Вот это знание и помогает ему встречать войско Кремля не совсем так, как тот ожидал.

… Я не мог, грешный, не расхохотаться, когда узнал, как он, украинец, обошелся с чеченским генералом и его отборной частью в Буче под Киевом. Генерала – на тот свет, а его танки…

Больше двух десятков горящих танков на примерно ТРЁХСТАХ метрах!

Этот генерал и его люди, они были не как-нибудь, а всецело уверены, что украинцы знают, с кем имеют дело, – что они, украинцы, такого же высокого мнения о них, как они о себе сами.

"Куда ты полез, дурачок со своей пустой лихостью и праздным самодовольством? – говорил я ему на тот свет. – Ты хоть знаешь, что означает слово "буча"? Это – бурление, свал, столпотворение – то самое, что и было тебе устроено в населённом пункте под названием Буча".

ХОТЯТ ЖИТЬ

Моя передача "Ваши письма" на Радио Свобода давно не выходит, а некоторые слушатели продолжают мне писать – по старой, так сказать, памяти.

"Вы поразительно последовательны в своих писаниях на тему, что-де русские никак не могут понять, что Украина – это другое государство, а украинцы не русские. Вот, де, дурачки опять полезли с братскими объятиями, чтобы задушить Украину. Полная чушь с вашей стороны. Мы (россияне) отлично знаем и понимаем, с кем мы там встретимся. С кем? С бандерами. Которых поубивать мало. Да, знаем, знаем про бандер всё. Что враги России они и хотят ее уничтожить. Даже задаром. А уж если за это "удовольствие" им еще кто-то хочет заплатить (долларами), так они тем более рады стараться. Потому МЫ и начали драку. Как Путин еще сказал: если драка неизбежна, надо бить первым. Чего ждать? Чтобы вооружились получше? Нет уж, нам дешевле во всех смыслах сейчас вас прижать, а самых буйных утилизировать. Другого слова не нахожу".

Мне кажется, этот человек верит всему, что пишет, кроме того, что "бандеровцы" хотят уничтожить Россию. В это он не может верить, тем более, что этого не говорит и Путин.

Путин говорит несколько иначе, и большинство населения России понимает его так, как он и хочет, чтобы его понимали.

"Нацики", "нацисты" в его устах – это украинцы, которые хотят, чтобы в Украине стало преобладать украинство.

Тот же смысл он со своим большинством вкладывает и в слова "бандеры", "бандеровцы", "бандеровщина".

"Денацификация" в его устах – это прекращение украинизации Украины.

Так его понимает и таким его одобряет русское большинство.

Оно – по-советски! – не против видимости украинства, но решительно против украинства подлинного.

Оно – так и быть – не против даже в какой-то степени и подлинного украинства в Украине, но чтобы там привычно преобладала русскость– чтобы русское было впереди и выше.

Этого хочет Путин, этого хочет и подвластное ему население.

Слова с виду не по делу, пустые слова (ну, какая нахрен "нацификация"?!), в них брехня, лукавство, дикие преувеличения и передергивания, а вот содержание не пустое.

Слова не те, а смысл их тот.

Смысл все тот же, что всегда: Украина не должна быть Украиной и частью Запада.

Думать, что если поставить в Киеве угодное Москве правительство, то Украина навечно остановится в своем движении к себе – наивность.

В глубине души русский человек это знает, но ему хочется жить, а жить для него значит господствовать там, где он привык.

Ну, и главное.

Война окончательно изменит тот смысл, который до сих вкладывали русские в слово "бандеровец".

До сих пор это слово означало "сознательный воинственный украинец". Теперь оно будет означать: "сознательный воинственный украинский гражданин – государственник".

ПОБЕГИ

Виктор Хорев пишет в реплике на мой предыдущий пост: "Интересно, как автор видит большевистскую украинизацию 20-х годов?"

Я не историк, а обычный читатель всякой литературы.

Что я знаю из разных книг совершенно точно?

Украинизацию в первые советские годы проводили молодые украинские коммунисты по инициативе и под надзором, естественно, Москвы.

"Москвы?! – воскликнет современный политизированный молодой человек. – Естественно?! Москва, значит, захотела не только прекратить русификацию Украины, длившуюся уже почти три сотни лет, а добиться подъёма украинства? Невероятно! Вы не ошибаетесь? Вы ничего не путаете?".

Не ошибаюсь и ничего не путаю. Могу уточнить: среди тех молодых украинских коммунистов, которые проводили украинизацию и сами попутно становились украинцами не по крови, а и по языку, – среди этих напористых романтиков было много евреев.

Советская власть ведь устранила полосу еврейской оседлости и наделила всех граждан Страны Советов равными правами. Евреи сразу кинулись ими пользоваться на полную катушку, особенно, опять же, молодые. Они были довольно грамотны, в них было всё, чему положено быть в сынах и дочерях самого талантливого и уверенного в себе народа на планете. Вообще, надо сказать, что украинские евреи были и остаются лучшими носителями чистого украинского языка, на эту тему есть лестные для них анекдоты.

Ну, вот, вместе со своими товарищами-украинцами они за несколько лет, пока Москва не опомнилась и не стала их сажать и расстреливать, почти успели сделать Украину Украиной.

Много чего можно рассказать…

Молодые украинские коммунисты-украинизаторы всех кровей, во всяком случае, самые умные и образованные из них, – они, например, сразу поняли, что украинство может по-настоящему состояться только в том случае, если оно не будет в плену русской культуры и общественности.

Один из них, мой земляк Мыкола Хвылевой, чистокровный русский по рождению и украинец по жизни и литературному творчеству, выдвинул лозунг: "Геть від Москви!" – "Прочь от России!".

Не потому прочь, объяснял он, что Россия плохая, а наоборот, потому прочь от неё, что она очень хорошая – такая хорошая, что очарует и пленит нас, украинских коммунистов, так, что мы будем не в силах устроить свой, украинский, коммунизм, который был бы родным братом русскому коммунизму, но вполне самостоятельным, таким же самодостаточным и национально своеобразным, как тот же немецкий, английский и любой другой.

Не ожидая, когда это сделают чекисты, этот основатель украинского национал-коммунизма сам пустил себе пулю в лоб. Ему было 34 года, успел и написать, и сказать очень много.

Ну, а почему сталинская Москва затеяла, было, украинизацию Украины и почему через несколько лет дала кровавый отбой, здесь я не буду говорить – в том числе потому, что пришлось бы предлагать читателю не факты, а разные мнения тех же историков.

Скажу только, что семена, посеянные товарищами по труду, подвигу и гибели русского украинца Мыколы Хвылевого, дали такие побеги, которые дотянулись до наших дней.

САМ СЧИТАЛ

Крупнейшее из российских писательских объединений – возглавляемый Евгением Поповым ПЕН приветствовало нападение России на Украину.

Кто из первого ряда русских писателей всех времён не приветствовал бы?

Лев Толстой, Тургенев, Чехов, Платонов, Пастернак…

Кто ещё?

Знаю вас: сейчас набросаете десятки имен, не обратив ни малейшего внимания на то, что я – о самых-самых.

"А Цветаеву с Ахматовой забыл?" – это будет первое восклицание.

Не забыл. Но они бы приветствовали. Вместе с Мандельштамом, кстати. Так уверенно говорю потому, что помню его стихотворное обращение к полякам, в очередной раз попытавшимся уйти из-под России.

Поляки! Я не вижу смысла
В безумном подвиге стрелков:
Иль ворон заклюет орлов?
Иль потечет обратно Висла?

Он хотел, как видим, чтобы тут же всплывали строки Пушкина.

Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас?

ЕСЛИ ЧТО

Как на чудо набрел на маленький продмаг, взял последние три упаковки сметаны. Спросил каких-нибудь консервов, хозяин из подсобки вынес две банки сардин. "Больше не дам, другим тоже надо". Ну, и правильно, и хорошо, на пару дней я обеспечен.

Был и хлеб, но им я не закупился, ибо пока следую известной заповеди против углеводов. (Чуть не написал по-чубайсовски: углеводородов).

Вчера русские разрушили городскую ТЭЦ – "Градами" или чем-то еще, не разобрал. Прогремело страшно, тем более что совсем недалеко от меня с моим компом. И затихло. Тихо и сейчас, в 11.52 следующего дня.

Батареи холодные, но у меня есть электрическая, а ток пока бежит или течёт – как лучше сказать?

Профессора-путинисты так плохо пишут, что переводить их на обычный русский язык можно только из одного соображения: врага полезно знать. Они не могут обходиться без таких слов и выражений, как, например, "геоэкономическое и геополитическое переформатирования постглобального мира".

Кто-нибудь из них и рад был бы, наверное, иной раз высказаться по-человечески, но тогда, знает он, его не приняли бы за своего, исключили бы из сообщества "профессионалов".

Кроме того, сказать, что Россия долго прикидывала, как в том или ином виде восстановить Советский Союз – ну, это как-то слишком прямо, грубо, да и саморазоблачительно.

Не, решает он, лучше не рисковать, а сказать вот так: "Россия длительное время выжидала, исходя из принципиальной возможности формирования собственного геоэкономического макрорегиона с опорой на прежние институты и традиционные экономические связи".

Пиша так, легче выдавать желаемое за действительное, попросту врать – меньше, опять же, риска напроситься на читательское восклицание: "Ну, что же ты плетёшь?"

А плетут они, кроме прочего, вот что.

Оказывается, Запад все последние годы вызывающе не желал "отказаться от планов агрессивного поведения на Востоке Украины". В ней он видел "инструмент постоянного убедительного военно-силового давления на Россию", так что "в ближайшие 2–3 года" Украина могла бы "превратиться в наиболее значимую военно-политическую угрозу безопасности России".

Только что пришла СМСка на украинском языке. Перевожу: "Действия в случае взрыва рядом с тобой: ложись на землю и прикрой голову руками. Воспользуйся доступным укрытием. Не спеши покинуть укрытие. Помоги раненым. Не заходи в поврежденные строения".

Спасибо, друзья, так и буду делать, если что.

ПЕРЕД РАСПРАВОЙ

"Кончится война, – говорит он ей несколько раз на дню, особенно увлеченно – после очередной бомбёжки, – кончится война, и мы с тобой наконец распишемся и станем жить вместе. Сколько можно, в самом деле, так: сбежались на полсуток – и по домам".

Она мягко уточняет, что это "по домам" к ней не относится – она-то остаётся у себя.

Он продолжает мечтать, а она думает: к добру ли такие его мечтания, такие речи? Не опасно ли так уверенно планировать счастье и так настойчиво ожидать его?

– Что посоветуете, Анатолий Иванович? – обращается ко мне.

– Просите у Господа всего, что вам хочется, и даже больше, но в конце обязательно добавляйте: да будет воля Твоя, Господи, а не моя!

Она видит, что я ёрничаю, и всё равно ей, признаётся, становится легче.

Ей 37 лет, у неё двое детей от двух неудачных замужеств. Ему – под 50, у него жена, два взрослых сына. Жена знает, что он живет на две семьи, но расправу над ним готовит ко дню, когда он окончательно уйдет из их общего дома – такого большого, что его можно принять за многоквартирный.

Он и по виду, и по нутру немного дёрганый здоровяк, жена у него тучная, властная, подруга несколько стройнее и мягче, чем, видимо, и держит его при себе уже не один год. У них на двоих небольшой продмаг – небольшой, но в прибыльном месте – возле автовокзала. Они гордятся, что война не заставила их, как других, поднять цены.

БАРВИНОК

Вчера (6.03.22) русская ракета (или что-то вроде) попала в школу №2. Это недалеко от меня. Задело и близлежащие дома.

Когда-то это была русская школа – единственная в Ахтырке. Остальные десять были украинские. С 90-х годов стала украинской и эта. Вчерашний удар по ней выглядит как своеобразная русская ответка: так не доставайся ты никому!

Первым об этом попадании мне сообщил Александр (Саша) Юрьевич Науменко.

Он не против того, чтобы я называл его выдающимся психиатром и гениальным мануальщиком. Психиатр он по образованию, а мануальщик – по многолетней, в высшей степени удачной, частной практике. Ученик знаменитого Касьяна.

В ахтырском медицинском мире ни у кого нет и такой головы, как у него. Я говорю о прическе: густые, хоть и седеющие, волосы до плеч. В кругу друзей он также славится как человек с гитарой, исполняющий популярные песни.

Интересуюсь, чем он занимается в эти дни. Они у него вынужденно свободные. Война вылечила многих охотников ходить по докторам. Так обычно бывает в теплые времена года, когда всего человека требует его сад-огород.

В эти дни Саша обновляет свой репертуар: пополняет его украинскими народными песнями – целыми днями трясет своей гривой над гитарой, говорит его супруга и помощница по работе Анечка.

"Дело приятное и нужное, – говорит он, – но не такое простое. Нотной грамотой я, к сожалению, не владею, и в шестьдесят лет она уже мне не по зубам, так что полагаться приходится только на слух, а тут еще интернет барахлит".

Сегодня он освоил одну из тех песен, которые мне нравятся больше других.

Несе Галя воду, коромисло гнеться.
За нею Іванко, як барвінок в'ється..

Замечательное сравнение.

Барвинок – это особый плющ. По западно-украинскому поверью, он появляется на могилах невинно убиенных.

НЕ ВОНЯТЬ

Пишу 8 марта 2022 года, в 10.28 утра, в Ахтырке Сумской области.

Прошлой ночью сквозь первый сон услышал страшный гул самолётов или самолета и взрывы.

За час с чем-то насчитал четыре налета. Метались снопы света, звенели стёкла.

Досыпать решил на полу в ванной, куда перенес комп, электробатарею и кое-какие бумаги.

Встал около семи, позавтракал, вышел на улицу. В подъезде дома, где сейчас обретаюсь, были выбиты окна, на что обратил внимание, только когда затрещали стёкла под ногами.

Тротуар был усыпан осколками окон из квартир. Сновали немногие прохожие. Выбитые стекла уже заделывали фанерой молчаливые молодые мужчины.

Прошел еще немного и увидел разрушенную часть центра. Не стало мэрии, поврежден большой Дом культуры, много магазинов, на одном углу увидел воронку глубиной метра три и метров пять в диаметре. Тротуары по обе стороны главной улицы были усыпаны обломками. Их уже разбирали, складывали в грузовики.

Отдельно от всех старая женщина подметала перед своим подъездом – точно так, как в мирное время.

Попадались вооруженные солдаты украинской армии и территориальной обороны.

На углу Киевской улицы, в похожей на скворечник церквушке Киевского подчинения шла служба.

Среди разрушенных торговых точек увидел одну целую, толкнул дверь – она открылась, и я оказался один на один с молодой спокойной продавщицей. Спросил, где хозяин. "Да вон напротив, разбирает, что нападало". Консервов уже никаких не было, купил пять пакетиков сливок.

Перед выходом, пока есть такая возможность, принял душ.

Не вонять же из-за того, что Путин с Михалковым, Кудрин с Чубайсом, Татьяна Н. Толстая с Прилепиным и с миллионами их соотечественников решили разрушить этот безобидный город на Ворскле.

На ум не могли не прийти знаменитые строки:

Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
Уже, похоже, сроднил.

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЗМОЖНОСТЬ

Выражение: на войне гибнут лучшие, имеет, конечно, отношение к действительности, но это обстоятельство не всегда приближает победу.

Лучшие – значит совестливые, те, кому западло отсиживаться в тылу.

Ну, а если перед нами такой совестливый человек, от которого в тылу может быть больше пользы, чем на передовой? Он, к примеру, незаменимый в данной воинской части компьютерщик, а его черти несут под гусеницы вражеского танка.

Вместо воинской части может быть обыкновенное сельхозтоварищество в зоне военных действий. Для его председателя Сточека это горячая пора. За рулём крытого грузовика он носится по округе в радиусе сотни километров – закупается сельхозпродукцией для своих перерабатывающих мощностей и магазинов.

Почти не спит, нарывается на посты и засады, отговаривается, отбрехивается, откупается.

Его мощности и магазины обеспечивают продуктами питания население райцентра, где расположено его хозяйство. Не все двадцать тысяч, но треть – самое малое. Спрос огромный, не скудеет пока и предложение. Фермеры и домохозяйства охотно продают всё – птицу и яйца, свиней, овец, телят, соленья-варенья и, конечно, рыбу, рыбу, рыбу, поскольку пруды на каждом шагу.

Хозяйство у Сточека многоотраслевое. Основной доход даёт полеводство, за ним – животноводство и уже потом остальное. Вдруг и сильно выросшие поступления от переработки и торговли – это из-за войны.

Теперь будут погашены последние кредиты, ликвидируется задолженность по зарплате персоналу и, что немаловажно и небывало, будет в высшей степени аккуратно поступлено с уплатой всех налогов. Вместо "аккуратно", Степан Павлович говорит "порядочно", как того требует, мол, военно-политическая обстановка.

Война осложнила его отношения с главным агрономом.

– Я ему говорю: у тебя сейчас одно должно быть дело – подготовка к севу, а тебя понесло в территориальную оборону, воякой заделался. Будет нужно – мы все там будем, а сейчас тебе о предстоящем севе надо думать. А он говорит: у меня рак в последней степени, до посевной могу не дожить, а сейчас хочу делом обороны заняться, потому что это последняя для меня возможность себя показать и утвердить. Ты, говорю ему, в бою за урожай себя последний раз, коль уж так пришлось, покажи и утверди. Он обижается: ты что, считаешь, что в бою за урожай я еще себя не показал и не утвердил?

Агроному за пятьдесят, Степану Павловичу хорошо за шестьдесят. Он довольно тучен. Отличался этим и агроном, пока неожиданно для окружающих не похудел до неузнаваемости.

Я говорю Степану Павловичу, что старинное советское выражение "бой за урожай" ровным счётом ничего не скажет нынешней молодёжи.

– Да, ничегошеньки.

Он вспоминает свою раннюю молодость, когда успел побывать секретарем райкома комсомола, и не каким-нибудь, а первым.

Ну, что скажут сегодняшним молодым эти названия учреждений, организаций и должностей?

Вслух рассуждаю, сможет ли он сам, как того требует дело и здравый смысл, оставаться хозяйственником до последней минуты.

– Обязан удержаться, провожу с собой работу.

Тоже из тех выражений. "Воспитательная работа с населением", "работа с молодёжью"… с "контингентом заключённых".

В эти часы и дни – "с пленными".

ДО ПОСЛЕДНЕЙ РЮМКИ

В 2 часа ночи – опять налет, ракетный обстрел: вспышка и сразу гром. Одновременно – значит, рядом.

В седьмом часу выбираешься из ванной, где был ночлег. Первая мысль – есть ли вода.

Воды нет. Это главное.

Батареи холодные давно, после того, как была разрушена ТЭЦ. Свет пропал вчера. Оставалась вода, теперь нет и её.

Озабоченно смотришь за окно. О, ночью выпал снег!

Значит, первым делом, пока не растаял, набрать снега. Растаять в марте он может так же быстро, как и выпал.

Ветки под окнами в роскошной белой опушке. Красиво.

Лапы елок,
лапки,
лапушки...
Все в снегу,
а теплые какие!
Будто в гости
к старой,
старой бабушке
я
вчера
приехал в Киев.

Очень красиво, но стряхивать с них эту красоту придется безжалостно.

То и дело возвращаешься в минувшую ночь. Какой он все-таки неприятный, совместный рев самолета и ракеты над головой – какой грубый, жестокий!

Снег – это, однако, не верняк. Есть две реки. Одна петляет по городу, вода в ней плохая, хотя есть в ней и рыба, и утки летом, счастливые и ненасытные, кувыркаются в сплошном ковре ряски. Другая река сразу за городом, она полнее, вода в ней лучше. Но есть ли в моем хозяйстве подходящие ёмкости? Хоть одна?

Это – на будущее. Буду знать, какие вещи должны быть в доме в обязательном порядке.

А что колодцы? Сохранилось ли их хоть сколько-то по восьми казачьим сотням этого города? Где они? Стоят ли к ним уже очереди?

Далее… Не далее, а вообще-то прежде всего: нужник. Сливной бачок должен быть всегда полон. Воду в него заливать с грязной реки.

Хуже, чем отсутствие воды, то, что сел мобильник, а зарядить его нечем. Конечно, люди веками жили без мобилок и без почты, но они не ведали той мысли, которая досаждает мне в данную минуту. Тут не знаешь, как жить без воды в кране, а еще думай о тех, кто сейчас пытается до тебя дозвониться!

Вот когда понимаешь, как хорошо тому, кто точно знает, что о нем, о его наличии на сем свете не будет справляться ни одна душа!

Эта разновидность спокойствия, решаю в это утро, есть самая ценная. Никому не быть не только в тягость, но и в какой-либо интерес.

Когда все неотложное уже, кажется прикинул, появляется и свет, и вода. Появляются они как-то незаметно, буднично, как будто иначе не должно было быть, и нечего было заряжать себя на выживание в древних условиях.

Отопления по-прежнему нет, но это, в общем и целом, пустяк – есть теплая одежда, одеяла, матрас.

Успокоенный, выхожу в город: обследовать окрестности, рассмотреть развалины, всякие повреждения, воронки.

Стою на краю самой большой воронки, смотрю на клубок толстых рваных проводов на дне. Возле меня появляется крупный пожилой человек без головного убора, сопит, добрососедски вздыхает. Над его густой, хотя и седой, шевелюрой роятся снежинки.

– Власти он хочет, – произносит он объясняющим тоном. – Чего же еще?

– О ком это вы? – делаю вид, что до меня не дошло.

– Догадайся, мол, сама, – слышу в ответ.

Сказать ли ему про открытую мною сегодня ценнейшую разновидность спокойствия? Не примет ли он меня за своего брата – городского… ну, почти сумасшедшего?

Сказал и был правильно понят:

– Тогда я как раз такой. Счастливый.

Ему, оказывается, тоже особенно не понравился спаренный рев атаковавшего нас самолета и вылетающих из него ракет – не понравился, думаю, больше, чем мне. Он ведь, как тут же узнаю, старый учитель музыки, аккордеонист, всю жизнь играл в оркестре городского Дома культуры – вон перед нами его громада, позавчера обезображенная взрывом. С тех пор, как вышел на пенсию, играет для одного себя и обходится без учеников.

– Моё правило: два-три часа в день гулять, два-три часа играть.

– А соседям слушать, – сказал я.

Добрый человек не обиделся:

– Привыкли.

Одинаковыми оказываются и наши чувства, когда где-то в небе – в природе! – возникает отдаленный гул приближающегося бомбардировщика. Это чувство досады: опять они тут. Слово "русские" здесь в эти дни произносится очень редко, как и "Путин", – чаще "они" и "он".

Тему самолета и ракет оставляем не сразу. Не могли горе-конструктора сделать это все как-то благозвучнее! Наверное, могли бы, но перед ними не ставилась такая задача. Наоборот, от них требовалось сделать этот рев как можно более грубым, устрашающим, таким, от которого седеют дети.

О моем намерении жить отныне так, чтобы до самого конца войны каждая ёмкость у меня, вплоть до последней рюмки, стояла заполненной до краёв, музыкант сказал, что это мысль и он берет её себе.

– Берите, – сказал я, – это одна из двух умнейших из моих мыслей последних дней. Первая – об упомянутой разновидности спокойствия.

Проходя мимо самого известного в городе зубного кабинета, увидели его хозяина Ивана Васильевича. Он был тоже простоволос, садился в машину, на нас едва взглянул. Я был рад его увидеть, решив, что вот сейчас он мною и займётся, тем более что уже назначенное наше свидание не состоялось из-за последних событий.

Иван Васильевич мрачно сказал, что здесь он по своим делам, а принять меня сможет только после войны. Прошлой ночью после налета рухнул потолок в его кабинете.

Это было вчера. А сегодня… Рано утром уже почти привычно нахожу себя на полу ванной, где укрывался от более-менее прямого попадания. Открываю глаза – и прямо над своей садовой головой вижу под потолком железную тушу полнёхонького нагревателя воды. Да если он сорвётся при бомбёжке!..

Всего было делов: перед тем, как ложиться, внимательно осмотреться, а осмотревшись, расположиться головой в противоположную сторону, к раковине.

До сих пор смеюсь над собой.

После лап-лапушек у Маяковского шло вот это:

Вот стою
на горке
на Владилгарской,
Ширь во-всю -–
не вымчать и перу!
Так
когда-то,
рассиявшись в выморозки,
Киевскую
Русь
оглядывал Перун.

Ну, а дальше – молодое, лихое заблуждение 1924 года:

Ваша –

(имеет в виду мощь, это он обращается к местным попам и заграничным буржуям)

Ваша
дым кадильный,
наша –
фабрик дым.
Ваша мощь –
червонец,
наша –
стяг червонный.
Мы возьмем,
займем
и победим.

И, наконец:

"Товарищ москаль, на Украину шуток не скаль!"

Это он через два года, в стихотворении под названием "Долг Украине"

Знаете ли вы
украинскую ночь?
Нет,
вы не знаете украинской ночи!
Здесь
небо
от дыма
становится черно́…

И в конце:

Говорю себе:
товарищ москаль,
на Украину
шуток не скаль.
Разучите
эту мову
на знамёнах —
лексиконах алых, —
эта мова
величава и проста:
"Чуешь, сурмы заграли,
час расплаты настав…"

МОЯ ТЕХНОЛОГИЯ

Опять он шлет мне письмо, этот давно меня читающий русский человек с Волги.

"Привет из России!!!!!!!!!!!

А ведь всё (ВСЁ!!!!!!!!) началось с вашего долбаного "украинства". С запретами говорить по-русски. Разве не так? Когда еще вам писал в 2014 году. "ВЫ СДУРЕЛИ? ВЫ ЧЕЛОВЕК ИЛИ НЕТ?" Вот так и дожили. Нашлась управа на вас. В виде "сушек" и "грачей". Ну и это еще не конец. Конец впереди. Пушкин вам не поможет. Долбили Донбасс – получайте ответ".

Так настроено всё население России. Несколько тысяч инакомыслящих, как обычно, не в счет.

Уверять это население, что в Украине никто никому не запрещал и не запрещает говорить и даже выражаться по-русски – то же самое, что призывать их оставить веру в Бога. "Во что же тогда верить, мать-перемать?! В коммунизм уже не велено. А во что тогда останется верить, если и в Бога, по-вашему, низзя?".

Но именно этой веры они – близится время – и не простят друг другу.

Тем временем всё равно сушу сухари, хотя моя новая религия и запрещает всё мучное. Берёшь буханку – паляныцю, разрезаешь её на ломти, потом крошишь их пальцами. Крохами с голубиное яйцо устилаешь тонким слоем стол. Моя технология, делюсь.