– Об истории лучше не думать. Вот уже четвёртый год при мысли о России и Украине, об их войне на ум приходит то, как в 1863-64 годах Россия усмиряла поляков. Кто, кроме Герцена, принял их сторону? Из властителей дум, считай, никто. Даже в дневниках… "Колокол" сразу перестали завозить в Россию и передавать из рук в руки. А до этого? Как радовались, что звучит, пусть из-за бугра, самое свободное и честное слово в России! И вдруг как отрезало. Всей душой были против царизма за свободу, а теперь той же душой – за то, чтобы Польша не рыпалась. Чтобы она пребывала в ими же проклинаемой империи вечно. Перечисляю сейчас тех великих русских, которые или поносили Герцена, или хранили молчание, и плююсь. Но плююсь не в их сторону, а в зеркало, перед которым стою. Всё всегда о них знал – и будто ничего ни о ком.
– Теперь прервись. Отдышись. Забудь про свои чувства.
– Как может живой человек, а я пока живой, забыть о своих чувствах хоть прошлых, хоть нынешних? Что же ему тогда помнить? Чем человеку быть занятым в своей жизни, как не ими, не чувствами, и не только своими?
– И всё-таки отдышаться иногда не мешает… Чего хотела восставшая Польша в лице её старшины? Забрать у России ну-ка вспомни, какие земли. О-о-че-нь большие, не так ли? Уйти на свободу, но уйти с российскими на тот год кусками. В том числе и с Киевом, и с тем, что вокруг Киева. Спрашивается: что должен был думать об этом замахе тот же Достоевский?
– Да, отдать-вернуть Польше пришлось бы немало. Так что, будем говорить о патриотическом бесчувствии Герцена?
– Вспомним и польское же предыдущее восстание. 1831-й год. Его воспел Мицкевич и заклеймил Пушкин. Два великих. Ценили друг друга. До этого Мицкевич жил в Петербурге, потом проклял и его, и всю Россию уже с Запада. Пушкин скорбел о потере собрата, но лишиться немалой части России ему было бы неизмеримо горше.
Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
– Да, так Пушкин излагает польскую мечту, точнее, даже замысел, и замысел вполне, между прочим, деловой. Но Пушкину тоже не мешало бы иногда ставить себя на место другого. С 1362 года по 1667-й хозяевами того же Киева были сначала литовцы, потом поляки. 1667 минус 1362 – это сколько лет? То есть, только через три столетия Россия стала хозяйкой Киева и Левобережья Днепра, заодно Дорогобужа, Смоленска и Чернигова. Триста лет! Разве этого мало тем же киевлянам, чтобы числить себя по литовско-польской части с таким же правом, как и по русской? Да и ни по чьей в конце концов!
– Россия всегда была верна себе, это так. Тем более, не могла отставать от неё Польша. 1918-й год. В России революция. Царя нет, невиданная свобода, как её понимают и вожди, и солдаты этой революции. Свобода с добавкой одного слова: трудящихся. Что делает в этой обстановке Польша? Она решает, что пришло время вернуть всё потерянное за столетия своей невесёлой истории: не только свободу, но и земли. В границах всё того же 1772 года! "Польша – от моря до моря!", – звучит изо всех утюгов. Получилось не всё, чего хотелось, хотя от подчинения Москве избавились.
Сталин ставит во главе Украины настоящее зверьё и приказывает ему выгрести из неё весь хлеб
– И это я знаю. Поляки не перестают мечтать о большем. В Украине, в этой крупнейшей республике в составе Советского Союза, его вождь Сталин замечает подозрительное шевеление. Украинские коммунисты, похоже, не желают во всём и беспрекословно подчиняться Москве. Они хотят строить у себя коммунизм, но без оглядки на неё. Сами с усами! Что же Сталин? Первое, что пришло ему на ум – Польша, её аппетит №1: стать великой державой "от моря до моря". Это значило бы вернуть себе из состава России: Ливонию, часть Белоруссии от Двины, Прута и Днепра, включая Витебск, Полоцк и Мстиславль с их районами, Правобережье Днепра – это Винницкая, Житомирская, Кировоградская, Киевская области и часть Черкасской. Земли к востоку от Буга и линии Немиров-Гродно, это Курляндская, Виленская и Гродненская губернии, наконец – Западная Волынь и часть Холмщины. Впечатляет, конечно. Сталин подумал (на это много ума не требовалось), что если отпустить Украину, пусть и красную, то она может достаться Польше. "Пилсудский не дремлет, – пишет он Кагановичу. – Можем потерять Украйну". Вон как любовно: не Украину, а Украйну! Он решает привести её в чувство – причём руками её же комуняк. Как? Да по-своему, по-сталински – беспредельной жестокостью. Он ставит во главе Украины настоящее зверьё и приказывает ему выгрести из неё весь хлеб – до зёрнышка в буквальном смысле. От голода погибают миллионы, зато Украина остается под Россией.
– Да, тому, кто ничего не знает, легче. В 1939 году СССР отнимает у Польши Западную Украину (Львов!), Вильнюс, Белосток, ещё что-то. В 1947-ом возвращает себе Подляшье с Белостоком и Надсань. Вообще, после поражения гитлеровской Германии Польше тоже возвращают много чего, но не всё, что у неё когда-то было. Что, так уж нет сегодня ни одного поляка, которому не хотелось бы как-то вернуть всё? Львов, например. Пережив столько страшных разделов, невольно можно привыкнуть к мысли, что их может быть ещё сколько угодно. Разве Россия, напав сейчас на Украину, не оживила эту мысль у всех заинтересованных, включая китайцев?
И от зависти, что ли? – непреходящая страсть поучать Запад
– Ты хочешь сказать, что мания захвата-возвращения-нового захвата земель была всегда в крови всех племен и что русским людям, будь они даже коммунисты-интернационалисты, лишиться Украины было не легче, чем некогда Пушкину и Тютчеву? С этим не поспоришь. То, что русские без боя отпустили её в 1991 году – чудо. А то, что они встрепенулись в наши дни, уже не чудо, а проявление их сути. Но от этого мне не легче смотреть на себя в зеркало. Я должен был ожидать от них этого ещё со школы. Я должен был, читая их всех, от Пушкина до Мандельштама, не забывать ни на минуту, как мучительно было этим воспитателям России допускать, что история может её обкорнать.
Да, и Мандельштам. В 1914 году, стоило только полякам чуть-чуть шевельнуться, он сразу поставил их на место.
Поляки! Я не вижу смысла
В безумном подвиге стрелков!
Иль ворон заклюет орлов?
Иль потечет обратно Висла?
Или снега не будут больше
Зимою покрывать ковыль?
Или о Габсбургов костыль
Пристало ушибаться Польше?
И ты, славянская комета,
В своем блужданьи вековом,
Рассыпалась чужим огнем,
Сообщница чужого света!
Такое вот русское помешательство на пространстве. И на славянстве не меньше.
– Сегодня про славянство мало вспоминают. Весь гнев и яд – на Запад.
– Да. И зависть, зависть, зависть. Мать всех пороков. И от зависти, что ли? – непреходящая страсть поучать Запад. Поучает Пушкин. Поучает Тютчев. Поучает Достоевский. Поучает Блок. Наконец, поучает Солженицын. Совсем же молодой человек – это я опять о Мандельштаме, но какая уверенность, что полякам нужно знать, в чём он видит смысл, а в чём не видит!
– Ну, Толстой, тот поучал всё человечество.
Анатолий Стреляный – писатель и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
