Все эти снимки сделаны 23-25 мая этого года во время большого украино-российского обмена военнопленными.
Такой грандиозный обмен – тысячу на тысячу человек – произошел впервые, и знали бы вы, какой коктейль чувств вызвал он у всех, кто был в эти три дня в Чернигове, – туда в областную больницу прямо от границы привозили украинских "тысячников"!
Ехать от места обмена до города недалеко, часа полтора, вот и получалось, что еще полтора-два часа назад все эти люди были пленными и подневольными узниками России, а теперь они свободны и, завернувшись в желто-синие яркие украинские флаги, едут по родной земле, дышат ее воздухом, слушают её звуки.
Из окна автобуса они видят радостную толпу встречающих: это все те, для кого война стала ощутимой на личном, частном уровне отдельной семьи – их родные мужчины ушли защищать Украину и пропали без вести или оказались в российском плену. Одни разворачивают огромные, чуть не в человеческий рост баннеры с именами и фотографиями сыновей, братьев, мужей, друзей, другие держат самодельные плакаты, а кто-то и просто тетрадные листы с фамилиями. Многие знакомы: принимают участие в постоянных акциях поддержки военнопленных - так они поддерживают и друг друга.
А еще здесь целый корпус журналистов из самых разных стран света.
Мы все кричим им:
– Вiтаємо!
Потом сквозь слезы радости:
- З поверненнем!
Потом выдыхаем:
- Дякуємо, хлопці…
И вот они выходят. Среди них есть те, кто пробыл в плену больше трех лет, чуть не с самого начала широкомасштабной войны, есть раненые и инвалиды. Над ними издевались, их пытали, унижали, морили голодом. Им врали, что Украины больше нет, а если и есть, то она все равно бросила их, врали, что Киев сдан, что родные давно их забыли. Они не знали, что происходит в мире, они не получали ни писем, ни посылок, ни передач – жизнь для них как будто замерла, время остановилось.
Они выжили.
Они вернулись.
Это главное.
Я смотрю на выходящих из автобуса мужчин – очень худых, обритых налысо, с ввалившимися щеками и выпирающими скулами, с лицами землистого цвета, я вижу шрамы и синие пульсирующие жилки на бритых черепах, мосластые истончившиеся руки, почти прозрачную, как будто просвечивающую кожу – она становится такой, если человек много месяцев не был на солнце и свежем воздухе – и я плачу от бесконечной жалости и стыда.
Почему люди с такой легкостью уродуют друг друга? Почему получают удовольствие, мучая себе подобных?
Жалость и стыд мешают моей радости и счастью.
Женский голос кричит:
– С-а-ш-а-а-а! – К одному из вернувшихся продирается женщина небольшого роста, завернутая во флаг, он кидается навстречу, просто сгребает ее в охапку, прижимает к себе, и мы видим на флаге у женщины его портрет: таким он уходил на войну, и таким она хотела помнить его.
Они стоят, обнявшись, уткнувшись друг в друга, целуются и плачут, и он что-то шепчет ей на ухо, и я вижу чудные морщинки у него вокруг смеющихся глаз, и понимаю, что сейчас они одни на свете, мир вокруг перестал для них существовать, а вокруг стрекочут камеры и журналисты тянут к ним микрофоны.
Потом, когда его забирают внутрь на медосмотр, она сбивчиво рассказывает, что приехала с другими женщинами, у которых мужья или в плену или пропали без вести, и буквально за несколько минут до прибытия автобуса ей пришло сообщение, что муж ее, Саша, вернулся из плена, и она чуть с ума не сошла от счастья…
В плену он пробыл двадцать два месяца.
Большинство у больницы – женщины. Страдающие, мучающиеся неизвестностью. Женщины, завернутые в флаги с портретами любимых людей, женщины, держащие в руках плакаты с фотографиями, женщины с листками бумаги, на которых написаны номера бригад, в которых служили их мальчишки, женщины, женщины, женщины…
– Почему вы плачете, что-то случилось? – спрашиваю у одной, медленно идущей мне навстречу.
– Сына чекала (ждала). А его нет, – отвечает она и, заливаясь слезами, бредет дальше.
Другая стоит прямо возле автобуса с вернувшимися из плена, держит фотографии мужа, на них только лицо крупным планом.
– Все нормально, он живой, – уверенно говорит проходящий мимо военный. – Он в колонии был, в Торезе.
А второй, высокий парень с раскатистым «р», добавляет:
– Он водяным был, с ним все хорошо. Но уехал по этапу в Россию.
И она, просияв и как будто растерявшись от внезапно свалившегося на нее счастья, шепчет:
– Мой муж – живой. Живой. Живой…
Так встречают каждый автобус все три дня:
– Посмотрите, вы не видели моего мужа, Запорожский напрямок?
– 1695 танковая группа, сын там, стояли на Максимовке…
– Бибиков, не слышали?
– Коваль, Шевченко – вот они, на фото...
– 32 ОМБр, 17 танковая, прикордонники, 66 бригада…
И кто-то кого-то узнает, и вспоминает, где и когда встречались в последний раз.
А вот женщина с маленькой дочкой видит мужа, бежит к нему, спотыкаясь, падая, роняя ребенка и выкрикивая что-то, все трое плачут, обнявшись, и я слышу, как она сквозь неистовые рыдания говорит ему:
– Спасибо тебе, что вытерпел!
И в конце каждого из этих трех невероятных дней вернувшиеся из плена уезжали на реабилитацию, и на лужайке возле больницы оставались родственники тех, о ком так ничего и не стало известным. Адреналин дня уходил, горе возвращалось, с ним возвращалось одиночество. Они заворачивались в своих родных, фотографии которых были на флагах, согреваясь.
А вокруг была жизнь - сложная, тяжелая, военная.
Но прожитые так дни давали родным надежду.
