Юрий Норштейн – человек сомневающийся. У него нет однозначных ответов на вопросы, почему он стал мультипликатором или как рождается замысел фильма:
Я себя настраивал на совсем другую жизнь, на другое творчество. Я хотел заниматься живописью. Но обстоятельства продиктовали свое. А может быть, не обстоятельства. Может быть, я оказался не настолько уверенным в своей правоте, что сомнения породили совсем другой путь.
С таких слов режиссер начал свой рассказ на встрече с посетителями выставки "Снег на траве". Выставка открылась в Еврейском музее и Центре толерантности. Она приурочена к восьмидесятилетию Юрия Норштейна и на равных представляет его творчество и творчество его жены – художника-постановщика Франчески Ярбусовой. Иначе невозможно, ведь все мультфильмы созданы в тандеме с нею.
Так вот, всякая неопределенность и колебания исчезают, когда у Юрия Норштейна возникает необходимость заявить о своей гражданской позиции. Тут он бывает тверд. Мультипликатор – в числе тех, кто подписался под недавним призывом деятелей культуры в защиту признанного "иностранным агентом" "Мемориала". Прежде создатель самых нежных анимационных фильмов тоже не раз заступался за тех, с кем, по его мнению, поступили несправедливо. В свое время в видеообращении в поддержку историка Юрия Дмитриева Норштейн заявил: Сегодня мы орем на всех полустанках о патриотизме, а когда идет неполная правда и вранье, ты себя чувствуешь оболганным. Казалось бы, страна должна пойти навстречу ему, потому что никуда мы от правды не уйдем. Если мы закопаем правду внутри себя, от этого начнется гниение.
Была подпись Юрия Норштейна и под коллективным прошением помиловать голодающего в тюрьме Олега Сенцова, и под письмом в защиту Пусси Райот.
Существует немало примеров того, как талантливые деятели культуры совершают неблаговидные поступки. В частности, когда человек оказывается перед выбором – сохранить ли добрые отношения с властями или нет, но тогда пострадает твой театр, музей или киностудия. Для Норштейна моральные принципы одинаково важны и в поступках, и в творчестве. Его самый первый самостоятельный фильм – это "Лиса и заяц". На первый взгляд – просто сказка для малышей. Правда, красиво сделанная. Ребенок интуитивно почувствует, а взрослый зритель сознательно оценит праздничный изобразительный ряд, отсылающий к городецкой росписи. В частности, прялок. И все же простота здесь кажущаяся:
Это фильм о том, как оскорблено невинное существо
– Когда у тебя возникает идея фильма, ты сам себе должен ответить на вопрос, о чем ты делаешь кино. О чем этот фильм? Он не о том, что зайчика выгнала нахальная лиса. Это фильм о том, как оскорблено невинное существо. Вот жил зайчик, ел свою морковку, к зиме готовился. Потом наступила весна, и его выгнали. Дальше все, кто ему предлагают свою помощь, оказываются беспомощными перед наглостью. На самом деле, это сегодняшняя ситуация. Почему я говорю об оскорблении маленького существа? Потому что у него теряется вера в жизнь. Вообще, должен сказать – дети должны быть уверены в том, что правда существует. Взрослые тоже должны быть в этом уверены, но не очень. Но с детьми тут должно быть очень твердое правило. Это как если бы ребенок приходит домой, а дома не находит опоры для спасения от несправедливости, от которой он пострадал где-то на улице. К примеру, оказался неспособным сопротивляться гораздо более сильному мерзавцу. И вот сказка "Лиса и заяц" дает ощущение наказуемости зла и возможности найти правду. Волк не помог, медведь не помог, бык не помог, а уж когда появился петушок, зайчик абсолютно потерял всякую веру в жизнь. Он говорит, что "навряд ли ты ее выгонишь. Вон какие звери были. Больше тебя, и все равно ничего не получилось". На это петух не обещает, что выгонит лису, а он говорит: "Попытаемся…" Драматургически это очень точно поставленное слово.
Юрий Норштейн убежден: "Если ты режиссер, то должен быть просвещенным человеком". Ссылаясь на Пастернака, он говорит, что культурный запас "расширяет грудную клетку":
Персонажи не способны быть счастливыми хотя бы в какие-то моменты
– Однажды я сказал Франческе, имея в виду сказку "Цапля и журавль": "Ты знаешь, мне кажется, тут может появиться вполне приличное кино". У меня эта сказка причудливым образом соединилась и с поэзией Пушкина, и с поэзией Гоголя, и с поэзией Чехова. У Чехова сквозная тема – это тема не случившейся любви, не случившегося счастья. Вроде бы вот оно, рядом, но оно все равно не случается. Его персонажи не способны быть счастливыми хотя бы в какие-то моменты. Собственно, в сказке ничего не происходит. Не сошлись две птицы, вот и все. Одна к другой пришла предложить руку и сердце, однако цапля зачем-то оскорбила журавля, потом спохватилась, только уже все разрушено. Для меня этот сюжет перекликается с фразой Гоголя "Скучно на этом свете, господа!". А у Пушкина есть строчка "Печаль моя светла, печаль моя полна тобою". Так для меня возникла даль, в которую уходит фильм.
Поначалу я долго ломал голову над тем, как сделать пространство. Франческа – дивный художник, она может все что угодно нарисовать, но я должен был что-то конструктивно придумать. Они, конечно, живут на болоте. Я и видел только болото и двух птиц. И вот однажды я листал одну книжку и увидел там фотографию разрушенного города. И вдруг я хлопнул себя по голове – ну вот же решение! Они должны жить среди развалин. В бесприютном месте, где вообще никого нет. Есть только руины оставшегося от кого-то дворянского гнезда и две одинокие птицы.
По словам Юрия Норштейна, для него очень важна неопределенность и недосказанность. Пожалуй, больше всего это качество проявлено в "Ежике в тумане". Во время встречи с посетителями выставки он стал рисовать ежика, предупредив, что этот персонаж не всегда получается, "не всегда хочет выходить из тумана". Сначала на белом листе возник нос, потом карандаш сдвинулся вниз, обозначив треугольник мордочки. Одной черточкой – детский рот. Далее – штрихи иголок. Время от времени художник скоблил карандаш по наждачной бумаге и прикладывал графитную пыль к нарисованной фигурке, отчего контуры становились зыбкими.
От морализаторства фильмы Норштейна спасает юмор, а от рафинированного эстетизма – любовное внимание к бытовым реалиям ушедших времен. С дотошностью антиквара режиссер хранит воспоминания о своем детстве. И тут уже всякий скудный предмет становится драгоценным. Запахи, фактуры, тактильные ощущения – все важно. Юрий Норштейн вырос в Марьиной роще. Деревянный дом, в котором он жил, как известно, стал прообразом дома в "Сказке сказок". В фильме это уже безлюдное и обреченное на снос строение. В нем остался лишь волчок, баюкающий привидевшееся дитя. В реальной жизни режиссер побывал в этом месте незадолго до того, как дом исчез, сфотографировал его и выпилил кусок доски, на которой в детстве вбитыми гвоздиками обозначил свои инициалы. Теперь эта доска стала частью забора, обрамляющего выставку. Важно, что забор составлен из старых шершавых и потрескавшихся досок. Они были частью чего-то и хранят об этом память. Чего именно – не досказано. Посетитель может об этом только догадываться. С внешней стороны забор расписан по эскизам Юрия Норштейна, а с внутренней – служит фоном для экспонатов.
На этом фоне органичен и автопортрет Юрия Норштейна, сделанный им в 14 лет, и стилизованный под старинную живопись портрет режиссера, написанный Франческой Ярбусовой в восьмидесятых годах. В начале пути это лопоухий подросток с тревожными глазами. В зрелости – состоявшийся мастер. Эти картины экспонируются впервые, а окружены они хорошо знакомыми по прежним выставкам целлулоидными фигурками персонажей, эскизами и декорациями, в которых снимались фильмы. Все это рукотворные вещи. Компьютерную анимацию Юрий Норштейн не любит:
Ты должен ставить перед собой задачи на грани невыполнимости
– У меня совсем другая технология. Практически мы не пользовались компьютером. Разве что если делать какие-то массовки, он дает возможность умножения, но не более того. Если же компьютер является ведущим, он тебя заведет в свои дьявольские круги, откуда ты уже не выберешься. Поэтому я все-таки предпочитаю, чтобы материал был у тебя в пальцах. Тогда ты по-другому чувствуешь само явление. Когда приступили к работе над "Шинелью", мне вдруг пришло новое понимание изображения. В тот момент я впервые в своей работе столкнулся с антропоморфным существом. Акакий Акакиевич – это такой персонаж, которого в мультипликации чрезвычайно сложно сделать. Хорошо известно, что наиболее удачными бывают отрицательные герои. Они наиболее живые и гротесковые. А Башмачкин какой? Да никакой! Попробуйте сделать ничто. Идея у меня возникла внезапно. Я к этому времени прочитал Книгу Иова, и вдруг, работая над персонажем, играя с ним, я увидел, что здесь может быть высокая трагедия. Казалось бы, какая может быть связь у Библии с анимацией? Но я убежден, что ты должен ставить перед собой задачи на грани невыполнимости. И вот тогда Акакий Акакиевич стал диктовать мне, какое должно быть кино. Стало понятно, какие у него руки, какое лицо и какие мимические особенности.
Устроители выставки сообщили, что сейчас, спустя много лет Юрий Норштейн вновь приступил к съемкам "Шинели", поскольку наконец получил от государства финансирование на этот проект. Однако не стоит спрашивать об этом режиссера. Получится – замечательно, нет – тоже не страшно. В конце концов, существует же в искусстве такой феномен, как неоконченные шедевры. И в музыке, и в литературе, и в живописи. Почему бы не быть в анимации?
Можно было бы ожидать, что у известного и всеми признанного режиссера будет немало подражателей, однако этого не случилось, и в немалой степени – благодаря самому Юрию Норштейну:
– Я много, лет 18, наверное, преподавал на Высших курсах сценаристов и режиссеров. Меньше всего я пытался приобщить своих учеников к моей технологии. Я всегда давал задания, прямо противоположные тому, чем занимаюсь сам. От подражателя чего-то неожиданного ждать не приходится. Если он будет слепо копировать приемы педагога, это станет драмой такого мультипликатора.
