Бывший учитель истории и обществознания нескольких московских школ Илья Сычев после начала войны в Украине рассказывал ученикам, почему война это плохо. Илья решил эмигрировать из опасений за свою безопасность. Сейчас он живет в Грузии, работает поваром и не собирается возвращаться к профессии учителя. О будущем молодых жителей России, эффективности "Разговоров о важном" и сопротивлении педагогов он рассказал Радио Свобода.
– Вы помните ваши мысли и чувства 24 февраля прошлого года?
– Те, кто говорят, что все это было предсказуемо, очевидно врут. Невозможно было предположить, что в наше время такое возможно. 24 февраля мы не спали всю ночь, пытались все это переварить и осознать. До 24 февраля мне казалось, что российская власть – это неоднородный субъект. Единодушное согласие с решением Путина начать войну не только чиновничества, но и людей вокруг, очень сильно удивило меня и изменило отношение к России, российской политике и моему месту во всем этом. Очень тяжело было смириться с тем, что идет война, а для многих людей, живущих в России, ничего не изменилось. Я ходил по огромной Москве не мог понять, как можно оставаться такими апатичными, когда в Украине гибнут люди.
– В какой момент вы решили эмигрировать?
Телевизор и школа сейчас загоняют граждан России в мифы
– Мы с женой после начала полномасштабной агрессии решили, что ничего не делать в такой ситуации нельзя. Мы расклеивали листовки, ходили на митинги, и на одном из них жена обратила внимание на то, что нас снимает сотрудник ДПС. В этот момент мы объясняли ребятам, как обойти полицейский кордон. Мы поняли, что после этого нам совсем не хочется оставаться в России. Постоянное беспокойство за свою свободу в конце февраля перевесило желание сопротивляться. Мы пришли к выводу, что наша безопасность дороже, чем желание пытаться изменить что-то изнутри России. 2 марта мы уже прилетели в Ереван.
– Что вы рассказывали о войне своим ученикам?
– Специфика моей работы заключается в том, что мы с детьми ищем ответы на сложные вопросы, связанные с политической и общественной сферами жизни. После 24 февраля я должен был об этом с ними поговорить. Мы с разными группами учеников обсуждали моральные теории войны. То, как в разных странах в разные времена разные правители оправдывали военные действия. И мы обсудили с детьми пацифистские теории. Мы поговорили, как и почему в разные времена умные люди приходили к выводу, что война это плохо. Ребята мне рассказали, что для них такие разговоры, которые с ними в школе вел только я один, были важными. Я никогда не стеснялся своих политических взглядов и своих выводов относительно российских реалий. И в этой ситуации я сказал детям все, что думаю.
– Для чего были нужны такие разговоры с детьми?
– Чтобы они поняли, что все вранье, которое сейчас льется из телевизора, это не изобретение путинского времени. Люди и 1000 лет назад оправдывали насилие и продолжают это делать сейчас. Я предполагал, что дети, получив эту информацию, сделают выводы, как мы шаг за шагом приходили к 2022 году и куда мы как страна идем.
– Как на такие разговоры реагировала администрация школ, где вы работали?
я верил, что я могу вполголоса говорить правду, чтобы мои ученики росли адекватными людьми, а не зомби
– В классе я работал с детьми, не оглядываясь на взгляды руководства. И только мнение учеников о моей работе меня интересовало. Если мне запретили мою науку, то почему я должен советоваться с кем-то сверху, как мне обучать учеников? Историческая память – это сложное явление, на формирование которого влияют разные акторы. И государство национализирует историю, когда оно запрещает говорить о добытых научным методом фактах. В качестве примера можно привести запрет на упоминание пакта Молотова – Риббентропа в контексте Великой Отечественной войны. Этот закон был принят еще до войны в Украине. Все, что последние годы власть предпринимала в контексте культурной исторической политики (все это победобесие и ура-патриотизм), было направлено на создание мифов, а не на извлечение уроков из фактов прошлого. Телевизор и школа сейчас загоняют граждан России в мифы все сильнее. Российский человек живет в таком заколдованном мифическом мире, где русские солдаты всегда настоящие герои, которые освобождают мир, а те, кто им противостоят, – непременно злодеи. Этим мифотворчеством занимается огромное количество исследовательских исторических лабораторий и экспертных центров. Насоздавали государственных якобы НКО, которые занимаются популяризацией истории. Эта шарашкина контора "Российское военно-историческое общество" занимается популяризацией насилия, созданием мифов, мол, война это круто. Для меня все это стало препятствием для работы с детьми. Невозможно заниматься творчеством (а работа учителя – это творчество), когда постоянно приходится отмахиваться от такого ментора, который постепенно становился частью моего сознания. В конце концов, дети перестают верить учителю, когда слышат двоемыслие в его высказываниях. Дети теряли интерес к предмету, когда, например, я говорил, что на вопросы ЕГЭ надо отвечать определенным образом, но это неправда.
– У вас отбирали профессию не один год. Почему вы так долго продолжали работать учителем?
– Я хотел работать учителем. Я чувствовал, что выполняю полезную работу и общество меня за это ценит. И я верил, что я могу даже в такой ситуации вполголоса говорить правду, чтобы мои ученики росли адекватными людьми, а не зомби.
– Как вы думаете, удастся российскому государству достичь своих целей с помощью "Разговоров о важном"?
надеюсь, что "Разговоры о важном" не смогут зомбировать поколение
– "Разговоры о важном" в первую очередь дискредитируют среднюю школу как систему образования. Детям сейчас и так в школах не нравится. И теперь они с еще меньшим уважением будут воспринимать слова учителя. Если учитель говорит чушь, то почему ученик должен ему верить? "Разговоры о важном" – это безответственное отношение со стороны государства к институту среднего образования. Если чиновники будут устраивать такие акции, как "Разговоры о важном", то он в конце концов перестанет работать. Дети отлично умеют забывать ненужную информацию. И если им перестать лить в уши пропагандистскую чушь, то они через месяц забудут, что им говорили на " Разговорах о важном". Но на горизонте не видно конца использованию школы в качестве инструмента пропаганды. Так что не знаю, что будет… Я лишь надеюсь, что "Разговоры о важном" не смогут зомбировать поколение.
– Что сейчас, как вы думаете, происходит в среде московских учителей? Как молодые педологи с антивоенными взглядами чувствуют себя в современной российской системе образования?
Я оставил моих учеников на растерзание этой машине
– Это зависит от того, насколько администрация школы принимает давление на себя. В некоторых хороших московских школах к пропагандистским мероприятиям относятся формально и учителей не заставляют заниматься чушью. Но многие учителя, которым не очень повезло с руководителями, закрываются в свой пузырек, начинают относиться формально к работе и делают вид, что ничего не происходит, потихоньку спиваясь или сходя с ума. Большинство моих знакомых учителей остались в России. Часть из них это сделали из желания продолжать получать хорошую московскую зарплату и жить в комфорте. Но некоторые не эмигрируют, потому что считают возможность продолжать работать учителем важнее войны и того, что происходит в Кремле. Меня можно называть педагогическим дезертиром. Я оставил моих учеников на растерзание этой машине, а некоторые мои коллеги решили, что в такое время, когда особенно нужны адекватные учителя, они не могут эмигрировать или поменять профессию.
– Вы чувствуете вину за это решение?
– Чувствовал раньше, но уже нет.
– Как вы думаете, существует ли ответственность учителей как профессионального сообщества за войну в Украине? Можно вспомнить немало случаев, когда педагогов использовали как административные ресурсы во время различных политических кампаний.
– Сложно ответить на этот вопрос. У учителей не было профсоюза. Я хотел вступить в “Альянс учителей”, но в школе меня попросили этого не делать. Мне сказали, что участие в этом профсоюзе может быть приравнено к политической деятельности, а в школе этому не место. Я не стал вступать в профсоюз, хотя участвовал в агитационных кампаниях, выражал открыто свою политическую позицию вне стен школы. Когда я болел, новое руководство школы притащило на урок Анатолия Вассермана перед думскими выборами. Этот эрудит гнал детям конспирологическую муть. Мы с детьми потом обсудили его выступление и сделали выводы.
– На основании каких принципов и методов вы преподавали, когда жили в Москве?
Я надеюсь на тех, кто уехал в эмиграцию
– Я опирался на факты, документы и первоисточники. Когда обсуждался вопрос о внесении поправок в Конституцию, мы читали и обсуждали эти поправки. Я не высказывал ученикам мое оценочное суждение по поводу поправок, мы пытались вместе на основании первоисточника понять, зачем они нужны. Текст этих поправок это такая чушь, что не нужно было очень стараться, чтобы дети это поняли. Когда мы изучали социологические опросы, то изучали, как в России работают лаборатории исследований общественного мнения. Пытались выяснить, какие из них независимые, а какие нет. Анализировали, как сформулированы вопросы для этих исследований. Читали Ролана Барта о том, что социологические опросы очень часто располагают человека к выбору. У нас огромный гуманитарный багаж для оценки современных событий. Я им пользовался для работы с детьми. И они понимали, что мы живем в ситуации атомизации общества, когда люди не верят в закон, у нас нет свободных выборов. В 2016 году в обычной школе мы смотрели репортаж о мусорном коллапсе в Подмосковье, который сняло издание "МБХ-медиа".
– Смогут ли молодые люди, у которых есть критическое мышление, смелость выражать свое мнение, независимые взгляды и внутренняя свобода, выжить в сегодняшней России?
– Таких людей будет меньше, их начнут маргинализировать, как это было в советское время. Я надеюсь на тех, кто уехал в эмиграцию. Когда они вернутся, будет новый мир и другой разговор.
– Почему вы не стали работать учителем в Грузии?
– Я мог бы: тут есть хорошие русско- и англоязычные школы. Но я чувствовал ответственность за то, что оставил своих учеников в Москве. И сейчас мне сложно кого-то учить. Я освоил ремесло повара, недавно мы с друзьями открыли свое заведение.
– Как вам после пяти лет работы учителем удалось так быстро освоить новую профессию?
– У меня дед повар, отец вкусно готовил, я сам тоже люблю готовить. В Грузии много общепита и часто не хватает сотрудников, поэтому берут на работу даже тех, кто только учится. По знакомству я поработал в одном местечке, потом в другом, а в конце концов решил собственным бизнесом заняться. Возможно, если я вернусь в Россию, когда режим падет, я снова буду работать в школе или системе образования.
