Разговор с современным художником и акционистом Егором Астапченко. Ему 35 лет, он живет в Воронеже, его страсть – меловые горы юга области, заповедник и поселение Дивногорье, а также гугл-карты, невидимые границы, ускользающие горизонты и невесомые объекты. То, чем занимается Егор, в международной практике современного искусства принято называть ленд-артом, то есть “искусством земли”. Это область знания, связанная с экологическим мышлением. Астапченко – участник проекта "Метагеография" и других популярных инициатив contemporary art. Он фиксировал свои путешествия на юге Воронежской области вблизи границы с Украиной, на хуторе Дивногорье и в его окрестностях, где до сих пор говорят на удивительной смеси русского и украинского языков. Полевые записи фрагментов этого языкового ландшафта – из проектов Егора Астапченко.
Слушайте подкаст "Вавилон Москва" и подписывайтесь на другие подкасты Радио Свобода.
– Я увидела в facebook ваши фотографии пространства, которое мне хорошо известно: это узнаваемые пейзажи среднерусской полосы. Но ваш взгляд – аналитический, вы делаете эти образы графическими. Это современный взгляд на пейзаж, которому многие тысячи лет. Потом я начала смотреть другие ваши проекты, связанные с ландшафтным видением. Кроме того, вы занимаетесь саунд-артом, а также объектами и инсталляциями. Но начнем с фотографий.
Дивногорье
– Эти фотографии сделаны в основном случайно, я специально не хожу снимать. Просто мы перемещаемся по этим пространствам, и я постоянно что-то фотографирую на телефон. Это формат визуального дневника, и это тема визуального восприятия пустого пространства, в котором перемещается человек, когда непонятно, человек смотрит на пространство или пространство – на человека.
Это формат визуального дневника
В одном из проектов в Дивногорье я написал на полиэтилене: "Горизонт смотрит на нас", – а потом прочитал в интервью с художником Егором Плотниковым: "Глядя на пейзаж, я понимаю, что не я смотрю на горизонт, а горизонт смотрит на меня". Так что эта тема сейчас интуитивно возникает у многих людей, связанных с визуальной деятельностью.
– Перейдем к вашим проектам в Дивногорье. Это заповедник, достаточно знаменитое место, и, как говорил в свое время Павич в "Хазарском словаре", северная граница Хазарского каганата.
– Я интересуюсь темой границ. Если есть пространство, то у него есть какие-то границы. Или их нет, но тогда, по крайней мере, надо о них думать: есть ли у пространства край и где он.
– Такое ощущение, что за той живой массой, которой является пейзаж с его травами, деревьями, горами, воздухом, реками и даже грязью, лужами, плохими дорогами Черноземья, – вот за всем этим вы видите структуру, за этой живописью видите графику, архитектуру. Это связано с вашим образованием? Мне в этом чудится даже средневековая метафизика, взгляд, которым смотрели до того, как плотная живопись Возрождения победила.
– Я как-то пытался делать проект под названием "Архитектура снежного поля". Это такая невесомая, невидимая архитектура, но там все равно есть какие-то конструкции, которые домысливаешь.
Невесомая, невидимая архитектура
Есть формальное отношение: плоскость, линия, горизонт, – но тут еще важно место человека. Я стараюсь специально не снимать людей, но все равно получается – взгляд того, кто смотрит и взаимодействует с этим. Это пространство имеет серьезный исторический бэкграунд. Все эти воронежские идеи Дикого поля, какой-то границы…
– Исторической границы.
– Границы России или чего-то еще, разных формирований. Человек находится на границе леса и поля – вот он вышел, и ему надо куда-то идти. Засечная черта или что-то такое…
Как показать себя горизонту?
Я везде пытаюсь уловить эту тему. Есть песня одного воронежского товарища: "Мерил глазом горизонт…" Какая-то тема постоянного сопоставления не то что себя и горизонта, а скорее себя перед горизонтом, или – как показать себя горизонту? Это я уже далеко зашел. (Смеется.)
– В 2015 году я участвовал в художественном проекте "Метагеография" в рамках Московской биеннале в Новой Третьяковке. Там в каталоге есть размышления географов и художников на тему горизонта: как менялась линия горизонта в разное время в работах художников, где находится этот край.
– В этом году вы представляли в Москве выставку, которая тоже была связана с горизонтом.
– В Новой Москве решили сделать художественную резиденцию, и я там пытался показать какие-то местные ландшафты, случайно найденные в Google Maps. Я люблю живопись, которая летит где-то в воздухе, на архитектуре, лишенной веса.
Я люблю живопись, которая летит где-то в воздухе
– Поэтому любите прозрачные стекла, на которых что-то нарисовано?
– Стекла, полиэтилен, баннерную сетку, которая просвечивается.
– Странно: вы – человек экологического мышления, но любите неэкологичные материалы?
– Да, я не слишком последователен в своих экологических действиях. (Смеется.)
– С другой стороны, на воздухе нельзя написать то, что вы хотите.
– Ну да. И такое внедрение даже на прозрачном материале все равно может быть агрессивным, болезненным.
– Вот ваш проект "В памяти холмов": вы брали какую-то картографию и показывали геологические уровни при помощи довольно агрессивной графики.
– Это было в Дивногорье. Я попытался сопоставить какую-то линию с силуэтом холмов: как они могли выглядеть до того, как начали строить железную дорогу, взрывать эти Дивы, меловые горы. Получились как бы такие проекции, красные графики.
– Поговорим о Дивногорье. Среднерусская возвышенность обрывается над Доном, в этом смысле это действительно граница. Это еще и потрясающий заповедник растений, и знаменитые меловые горы, и меловые монастыри XVII века, которые реконструировались с конца 80-х при участии эстонских реставраторов. Но когда о Дивногорье говорят в туристическом смысле, это всегда очень попсовая картинка, такие сладкие пейзажи. Фотографии в интернете – это даже не Russian style, а пригламуренный образ места. А вы создаете образ аскетизма, бедности и чистоты, пограничья. Сухие ветры гуляют по этому месту в ваших работах.
– Я пытаюсь затронуть тему приграничья в разных аспектах, и помимо видов, традиционных для туристических маршрутов, показать что-то ещё.
Эта местность изначально заселялась переселенцами из Украины
Мы там часто бываем, а летом и живем: в 2020 году чудесным образом купили дом на хуторе. Хотя я и до этого делал много проектов в Дивногорье, и участвовал в проектах, которые там устраивал художник и куратор Сергей Горшков. С Дивногорьем в той или иной степени связана примерно половина моих работ. А я связан с населением хутора, с людьми, которые находятся в этом пустом приграничном пространстве. Эта местность изначально заселялась переселенцами из Украины, их влияние заметно, и это тоже интересно дополняет картину пустого пространства.
– В своем проекте "Язык меловых пространств" фразы, написанные на украинском, или, точнее, на суржике, вы поставили по периметру дороги на прозрачных целлофановых флагах.
– Это был экологический фестиваль: неравнодушные люди проводят уборку около Тихой Сосны, реки, протекающей в Дивногорье и буквально в нескольких километрах впадающей в Дон. Там была небольшая художественная часть. Я сделал инсталляцию.
Надписи на языке, на котором говорят местные жители
На выкинутых туристами на берегу реки кусках полиэтилена появились надписи на языке, на котором говорят местные жители. Они были нарисованы не очень плотной краской на прозрачном фоне и постепенно исчезали из-за ветра. Это было на входе в заброшенный амбар, где проводилась спонтанная однодневная художественная выставка. 1 ноября, пасмурная погода, выжженные пустые холмы…
– На фотографиях холмы желтые, сухая трава еще стелется по ним, и эта желто-синяя гамма отсылает к украинскому флагу. Это получилось случайно?
– Я просто выбирал красивые цветовые сочетания. Сочетания теплых и холодных цветов всегда дают интересный эффект.
– Это естественные цвета земли и неба.
– Тут нет прямых отсылок к флагам, но в любом случае это флаги, с чьей помощью пространство говорит с нами на языке, на котором говорят люди, его населяющие.
Этот язык живет только в устном формате
Надписи сделаны в традиционной русской орфографии, без украинских букв, потому что этот язык живет только в устном формате. Это просто фразы, записанные в этих местах, и они поэтизируют пространство, какие-то размышления, которые могут возникнуть в этом чудесном месте, в пустом ноябрьском поле, на склонах холмов.
– Кажется, что само пространство разговаривает с тобой. А что написано на этих флагах?
– Я не могу точно воспроизвести, как это могло бы звучать. Это язык в смешанном формате. Люди могут говорить как на традиционном русском, так и используя постукраинский диалект, – наверное, так можно это назвать. Состав речи меняется в зависимости от настроения, от того, с кем они говорят.
Если люди так говорят, почему пространство должно говорить иначе?
Они могут сказать одно и то же слово и в русском, и в украинском варианте в рамках одного предложения. Там были такие фразы: "Горизонт дывится на нас", "Хай буде сниг цией зимою", "Осень бачит тэбэ наскризь", какое-то там "немае краю", и только это последнее связано исключительно с пространством. Местные жители обычно сидят в огородах, сильно не любуясь пространством, но оно все равно окружает их, и если люди так говорят, почему пространство должно говорить иначе? Я далек от документальной журналистики, мне не всегда удобно обращаться к людям: "Давайте я вас запишу". Кстати, когда я так говорил, они автоматически переходили на традиционный русский.
Удивительно: Воронежская область – довольно обширная территория, затронутая влиянием украинского языка, а сейчас эта тема мало известна. Большинство людей, живущих в Воронеже, наверное, даже не знают, что, отъехав на сто километров южнее, они могут услышать другой вариант произношения большинства слов.
Когда приезжали бабушки, я с трудом понимал, о чем они говорят
Хотелось восполнить это в каком-то виде, но не вдаваясь в политические размышления: чисто языковая уходящая традиция, лет через 20 лет этого уже не будет.
– Похоже, что она – тоже часть этого ландшафта.
– Конечно.
– Почему я так заинтересовалась вашим проектом? Часть моего детства прошла в поселении под названием Коротояк рядом с Дивногорьем. Утром, выходя на улицу, я видела с одной стороны Дивногорье, а с другой – Копанище. Это великий пейзаж. А моя бабка говорила на суржике, она из Харьковской области.
– У меня в детстве не было никаких связей с этим местом, но были родственники с запада Брянской области, где тоже говорили на суржике, хотя и немножко в другом, скорее, белорусском варианте. Может быть, с тех времен меня и затронула эта языковая тема, ведь в детстве, когда приезжали бабушки, я с трудом понимал, о чем они говорят.
– Еще одна ваша серия, связанная с Дивногорьем, называется "Меловые дороги".
– Это спутниковые карты, на которые накладывается живопись. Я люблю спутниковые карты как отдельный вид искусства: их можно бесконечно рассматривать, находить интересные композиции и цветовые сочетания. А когда они отражают важные для тебя места, это приобретает двойной смысл. Эти белые меловые дороги, как вены, прорезают зелено-желтое пространство с вкраплениями, и создают невероятную сеть.
Первое, что я автоматически рисую, – это изгиб Дона
Я не раз ходил по ним в давние годы, когда мы приезжали в Дивногорье с палатками. И на них накладывается живопись, которая в основном все время изображает один и тот же ландшафт: пестрый мерцающий горизонт с какими-то оврагами, условными излучинами Дона. Первое, что я автоматически рисую, – это изгиб Дона.
– А почему вы его так любите?
– Это связано с юношескими историями, с каким-то экзистенциальным Дивногорьем.
– Это один из красивейших пейзажей Европы, в том числе и в смысле метафизики: “человек смотрящий” преображается. Андрей Битов лучше всех описывал антропологическую сущность человека в пейзаже, то, как пейзаж меняет человека, и присутствие человека меняет пейзаж.
– Мне интересно совмещение плоского и горизонтального, накладывание горизонта на спутниковую карту. Если сводить к геометрии, то там X, Y, Z – эти оси сочетаются в пространстве, и где-то в них зависают люди. Я рисовал такой каркас, в котором парит живопись: каркас реальности без веса.
– Похожий проект вы показывали в Москве.
– Я долго пытался вклиниться в контекст современного искусства, но сейчас интерес поугас.
– Вы ведете себя как европейский художник. Ваш взгляд, ваш подход напоминает, например, шведский ленд-арт, шведский подход в современном искусстве, когда человек осваивает пространство со своим языком и видением.
– Это локальный контекст, а у нас все-таки главенствует центристская модель. Не хочется становиться частью этого…
– …"Вавилона Москва", я бы сказала.
– В контексте искусства – точно. При том, что в Москве много интересных авторов, которые работают с ландшафтом в широком понимании. Я участвовал в проекте "Метагеография", потом еще делал в Москве персональную инсталляцию с горизонтом.
Бесконечные коллажи из спутниковых карт
Проект "Длина горизонта": я экспонировал его в разных видах, в разных местах. Началось с того, что мне в Воронеже предложили натянуть горизонт в торговом центре. И в главном воронежском торговом центре мы разместили огромный горизонт на четыре этажа – 65 метров. Баннерная сетка, и на ней – бесконечные коллажи из спутниковых карт Воронежской области. Четыре месяца посетители торгового центра ездили мимо этого горизонта.
А потом в Москве я этот горизонт уже закрутил по кругу в галерее "Беляево", в спальном районе.
Ещё виден незастроенный горизонт
Сотрудники галереи сказали, что Беляево – единственный район Москвы, где еще виден незастроенный горизонт. Там есть такие дома-корабли, где отсутствует первый этаж, сплошные опоры, и мы там растягивали этот горизонт. Причем они все это официально согласовывали с администрацией района. Я сначала предложил растянуть горизонт над шоссе, ведущем к МКАДу, но они сказали, что это уж точно не согласуют.
– Вы еще любите акции – короткие, однодневные интервенции в пространство. У вас даже была группа?
– Раньше я активно пытался этим заниматься. Это была совсем детская, абсурдная, безыдейная группа. Мы работали исключительно с пространством: никаких провокаций, характерных для современного искусства.
Ещё мы пыталсь включать народные песни
Это отчасти похоже на акции московских концептуалистов на природе, но без их интеллектуального бэкграунда: все делали по наитию. Мы расставляли с определенными интервалами какие-то квадраты на заброшенном Северном мосту, и там нужно было пройти, а в конце мы что-то рассказывали. Там было сочетание фиолетового и желтого, а если смешать их в цветовом круге, получается серый. И постепенно становилось все больше серого: идешь – фиолетовый, желтый, фиолетовый, желтый, фиолетовый, серый, желтый, фиолетовый, два серых, желтый… Еще мы пытались включать народные песни, параллельно с просмотром оранжевых квадратов.
– Расскажите о последнем проекте.
– Наша хорошая знакомая сделала проект "На Дальних садах". В пригороде Воронежа есть огромный дачный поселок советского времени, целый город из садов. У многих с ним связаны истории из детства. У моего дедушки тоже была там дача. Мне предложили сделать акцию. Мы взяли укрывной материал: он прозрачный, но как-то укутывает, укрывает, такой мягкий, зыбкий... И на нем был нарисован длинный забор старого образца из заостренных деревянных досок – бесконечный, тянущийся. Он вроде бы мягкий и приветливый, в отличие от нынешних заборов из профлиста, но это все равно забор, причем выглядящий довольно агрессивно.
Это забор, причём выглядящий достаточно агрессивно
Я решил сделать это в виде транспарантов. Вместо оснований, к которым прикрепляется древко, взяли куски настоящего забора, к ним приделали фрагменты с забором и расставили в разных плоскостях на протяжении экскурсионного маршрута. Этот проект включал экскурсию на несколько часов по определенному маршруту, там было много разных проектов. А в конце все шли на дачу к поэтессе Полине Синевой, где во дворе была огромная экспозиция, множество инсталляций.
Параллельно проходил перформанс: девушки зачитывали объявления с Дальних садов, найденные в интернете: "продаю навоз", "продаю участок"…
началась какофония...
Всем раздали эти бумажки, и началась какофония – они зачитывали это все громче и громче. Постепенно они оказались обнесены этим забором и изнутри выкрикивали свои объявления. В конечном итоге участницы перформанса разрезали эти заборы посередине (получились не четыре транспаранта, а восемь флагов) и с ними пошли дальше.
Такая вот история с мягким забором, которым можно укутаться, загородиться, можно его разорвать, а можно сделать символом.
– Отличный проект про память, бытование, про жизнь. Девушки, кричащие за забором, – идеальная акция современного искусства. Но давайте все-таки закончим с Дивногорьем, поскольку это место совершенно противоположно любому городскому Вавилону.
– Это место стало для меня всеобъемлющим.
Граница во всех смыслах. Но она не разделяет
Там в радиусе пяти-семи километров важные для меня места: и изгибы Дона, и мел... Я пытался это использовать в разных сферах. Я занимаюсь архитектурным дизайном, проектами общественных интерьеров, и, что ни делаю, пытаюсь в том или ином виде отразить эту тему: вот этот бесконечный горизонт, это меловое плато, за которым начинается степь, какое-то дикое поле. Там граница во всех смыслах: природном, культурологическом, – но она не разделяет, а объединяет.
Неизвестно, как дальше будет развиваться Дивногорье, ведь сейчас туда стало переселяться множество людей. Возможно, через лет 20 там будут жить какие-нибудь компьютерщики и художники из Москвы, а местных бабушек, разговаривающих на суржике, уже не останется, и это будет совсем другое Дивногорье. Оно уже сейчас находится в пограничном состоянии, не только пространственном, но и временном, и эту границу хочется поймать и отразить, как ностальгический переходный момент. Причем это ностальгия по чему-то такому, с чем я не связан напрямую, но что косвенно все равно считаю частью своей личной истории.
Последний мой проект, посвященный Дивногорью, называется "Меловые выходы под землю". Это про меловые погреба. Местные называют погреб "выходом". Сразу возникает вопрос – куда? То есть это не вход под землю, а выход – в другой мир. На юге Воронежской области до сих пор в каждом доме есть эти меловые погреба, и они совершенно потрясающие. Люди собственноручно строили эти погреба, сложные с архитектурной точки зрения: есть в виде купола, а есть сферические, такие сферы под землей. Это перекликается с церковной архитектурой.
Это перекликается с церковной архитектурой
И возникла такая полумистификационная-полубезумная история: а может быть, эти выходы соединяются в единую сеть? Или, возможно, только входя под землю, человек видит какой-то настоящий горизонт? Это можно интерпретировать в любых контекстах, даже в христианском. А кроме того – такое единое пространство, и если что, есть куда выйти, всем собраться и… (Смеется.)
Я развил эту тему, собрал большую документацию меловых погребов Дивногорья и окрестных населенных пунктов: Пески-Харьковские, например, соседний поселок. Сделал инсталляцию – начертил архитектурные разрезы всех этих выходов, и сквозь них проходит парящий на оргстекле живописный горизонт. И видео на музыку знакомого петербургского композитора, который занимается довольно сложной современной академической музыкой.
Проект про связь с почвой
До этого я делал видео для его пьесы "Китеж", где он обыгрывает какой-то кусочек из Римского-Корсакова, и там пустое снежное пространство было как видеоряд, на котором возникают какие-то полосы. И здесь это тоже получилось – меловой погреб, на нем мерцающий цифровой горизонт, который переходит в живописный. Вот такая композиция была выстроена в Петербурге для проекта "Заземление" – это проект про связь с почвой.
– Егор, а вы никогда не видели в Дивногорье меловые могильные плиты на этих погребах?
– Нет. Их использовали?
– Я видела такие лет 15 назад; возможно, их уже целомудренно убрали. После того как в советское время монастыри были уничтожены, а монахи репрессированы или убиты, местные жители использовали кладбищенские плиты для покрытия этих погребов. История погребов как история хтонического мира.
– Кстати, как выяснилось, никто уже не знает, как их делать. Цементом эти меловые блоки соединить между собой невозможно. Но один товарищ экспериментальным путем нашел способ – мел на мел: соединять сухие блоки размоченным мелом. У нас во дворе тоже есть погреб, он постепенно рушится, и я спрашивал соседей, кто может помочь, а они говорят: "Да все вже вмэрли, никого нету".
Подкаст "Вавилон Москва" можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram.
