Игорь Петров: В прошлый раз мы разговаривали о человеке, который менял как перчатки имена и псевдонимы, а наш сегодняшний прожил всю жизнь под одним именем (ну, точнее, как мы увидим, под полутора именами), зато вот что касается убеждений, то их он менял весьма охотно.
В качестве развернутого эпиграфа несколько цитат.
Первая – из мемуаров Адольфа Эйхмана. Уже после того, как его поймали и привезли в Израиль, в тюремной камере Эйхман написал мемуары. И вот вспоминая свои первые шаги в СД в отделе II 111, который занимался вопросами изучения масонства и борьбы с ним, это 1934 год (в отдел, занимавшийся еврейским вопросом, Эйхмана перевели позже, в середине 1935-го), он писал:
"Профессор Шварц-Бостауницель [так!], абсолютно глухой начальник отдела масонства в Главном Управлении СД, в царское время адвокат в апелляционном суде г. Киева. Во время экскурсий официальных посетителей по музею [масонства] он своим сочным басом с русским акцентом обращал их внимание на "безвкусицу и декадентский сумбур масонского псевдообраза мысли", сопровождая это колючими комментариями и внезапно задирая голову, в результате чего его заостренная бородка оказывалась параллельной полу и потолку и прорезала пространство клином. "И таковы были наши преподаватели и директора школ", – заканчивал он саркастически, и его физиономия становилась похожа на лицо ревностного вавилонско-ассирийского жреца".
Вторая цитата из письма Эрнста Хоффманна, немецкого генеалога и тоже сотрудника СД тех лет, которое он написал в начале 70-х израильскому историку Шломо Аронсону, работавшему над биографией Гейдриха:
Его обширная библиотека состояла в первую очередь из книг о масонстве и тайных науках
"Профессор Грегор Шварц-Бостунич, якобы глухой, пожилой, вероятно, ему было уже за 60 [на самом деле, едва за 50 – И.П.]. Он прежде жил в Одессе и говорил на диалекте черноморских немцев. Своим собеседникам он вручал карандаш и специальную дощечку, на которой они писали свои вопросы и ответы и показывали ему. Его обширная библиотека состояла в первую очередь из книг о масонстве и тайных науках. Обстоятельные занятия оккультными феноменами наряду с глухотой привели к тому, что он страдал манией преследования. Он боялся, что его убьют русские или масоны. Его любимым композитором был Римский-Корсаков, чьи труды он детально анализировал. Когда я однажды был у него в гостях, он попросил свою жену поставить пластинку Римского-Корсакова, и у меня создалось впечатление, что музыка не ускользает от его слуха. С этого дня я сомневался в его полной глухоте. .... Созданные под его руководством масонские картотека, библиотека и музей были свободны от любой тенденциозности. Картотека была составлена на основе аутентичных списков. Кроме имен, фигурировали названия лож и достигнутые масонские степени. За несколько лет картотека стала весьма достоверной...".
И, наконец, третья цитата из мемуаров Гарольда Графа, начальника канцелярии Великого князя Кирилла, а затем и его сына Владимира. Описанный эпизод происходит незадолго до начала Второй мировой войны в Берлине. Имя тут напрямую не указано, но с очень большой вероятностью речь и в этом отрывке идет о герое нашего сегодняшнего исследования:
Эти "вещественные доказательства" заключались в одеяниях, в символических изречениях на парчовых панно, подсвечниках в мебели, а также и в разных документах
"Вечером через Бискупского я был приглашен к одному немецкому профессору, нацисту – антимасону, которому нацистская партия поручила борьбу с масонством. Хотя профессор и всецело воспринимал нацистский режим, но расходился с нацистами по некоторым идеологическим вопросам и это не скрывал. Поэтому власть, хотя с ним и считалась как с экспертом по различным научным вопросам, но ему не вполне доверяла. Все зло в мире он приписывал, так сказать, козням мирового масонства и еврейства. Оттого он и взял на себя борьбу с масонством, деятельность которого детально изучил. По поводу масонства, его вреда и борьбы с ним, он написал три увесистых тома. Тут же он мне их и преподнес с личным автографом. В Германии все масонские ложи давно уже были закрыты после тщательного обыска их помещений, который производился под руководством этого профессора…
У профессора на квартире были отведены две комнаты для хранения "вещественных доказательств преступной деятельности" немецкого масонства. Профессор с гордостью мне их демонстрировал и давал свои объяснения. Эти "вещественные доказательства" заключались в одеяниях, в символических изречениях на парчовых панно, подсвечниках в мебели, а также и в разных документах, найденных в архивах лож. Профессор подробно рассказывал мне о деятельности масонства и старался приводить "доказательства" стремлениям его управлять отдельными государствами, да и всем миром в своих интересах".
Биография Григория (или в немецком варианте Грегора) Шварца-Бостунича была изложена около 25 лет назад в такой своеобразной двойной статье российским историком Рафаилом Ганелиным, который представил российскую часть биографии, и немецким историком Михаэлем Хагемайстером, который писал о немецкой части биографии.
Если в первом акте на стене висит метрическая книга, то мы начнем с родословной
Сам я начал заниматься биографией Шварца-Бостунича около 10 лет назад и должен сказать, что если стандартная проблема реконструктора чужих биографий – нехватка источников, то в данном случае наблюдается в некотором роде даже их избыток, что, с одной стороны, объясняется активностью и плодовитостью персонажа исследования, а с другой стороны, удачным стечением обстоятельств – много архивов сохранилось. Я не могу похвастаться, что изучил все доступные архивные фонды, но полагаю, что некоторый шаг вперед сделал, и сразу же хочу поблагодарить коллег, которые мне в разные годы помогали в разных архивах: Александра Соболева, Александра Пятковского, Павла Гаврилова, а также генеалога Татьяну Рогалеву за предоставление выписки из метрической книги, которую я через пару минут буду цитировать.
Что ж, как нетрудно догадаться, если в первом акте на стене висит метрическая книга, то мы начнем с родословной. Отцом нашего героя или, если угодно, антигероя был балтийский немец Вильгельм Бартольд Шварц, проживавший в конце 19-го века в Киеве и служивший страховым агентом, он возглавлял киевский филиал французского страхового агентства "Урбан", а также был заядлым яхтсменом, почетным членом киевского яхт-клуба.
Если говорить о материнской линии, то дедушку Григория-Грегора звали Давид Васильевич Бостунов, он был одесским мещанином православного исповедания, приехавшим в Киев в 50-х годах 19-го века. У него была жена Королина Георгиева, лютеранского исповедания, немецкого или, по другой версии, немецко-польского происхождения. Давид Бостунов в Киеве стал купцом 3-й гильдии, владел кондитерскими предприятиями, в том числе большой кондитерской "Яссы" на углу Крещатика и Прорезной (кстати, довольно знаменитое место, на котором через полвека будет зарабатывать свою трудовую копейку Михаил Самуэлевич Паниковский).
Автор мемуаров "50 лет в строю" был двоюродным свояком штандартенфюрера СС Грегора Шварца-Бостунича
В доме, который назывался "дом генерала Крылова", на первом этаже была кондитерская, на втором – бильярдная и буфет. В 1853 году году у Давида Бостунова родился сын Аммун, а двумя годами спустя – дочь Ольга, мать будущего Григория-Грегора. Давид умер, когда дети еще не достигли совершеннолетия и вдова вышла замуж за ювелира Концевского, державшего свой магазин все в том же доме генерала Крылова. Дети Давида Бостунова оказались страстными театралами, и если на биографии Ольги это напрямую не сказалось, то Аммун, превратившийся позже в Эдмунда, а вне сцены – во Владимира, после многих превратностей судьбы, включавших ссылку в Америку, скитания по Европе и проматывание состояний отца и отчима, стал весьма известным оперным певцом и артистом. Его дочь Наталия Труханова – не менее известная балерина, а также супруга знаменитого "красного графа", Алексея Алексеевича Игнатьева. То есть автор мемуаров "50 лет в строю" был двоюродным свояком штандартенфюрера СС Грегора Шварца-Бостунича. Мир тесен, как говорится.
Собственно в воспоминаниях Натальи Трухановой и содержится пассаж, ради которого мы все эти генеалогические изыскания и затеяли. Она пишет:
"Отец мой (оперный певец Эдмунд Бостунов) был во всех отношениях человеком блестящим и на редкость одаренным. Он унаследовал от деда, чистокровного цыгана, красивейшую внешность и врожденное тяготение к кочеванию".
Штандартенфюрер Шварц-Бостунич был по нацистским расовым законам так называемым мишлингом 2-й степени
Итак, по мнению Трухановой, одесский мещанин православного исповедания Давид Бостунов был чистокровным цыганом. В иных обстоятельствах это бы, разумеется, не играло никакой роли, но в нашем сюжете это означает, что штандартенфюрер Шварц-Бостунич был по нацистским расовым законам так называемым мишлингом 2-й степени (это когда один из четырех дедушек и бабушек имеет неправильную, по мнению расовых теоретиков, национальность) и, конечно, никак не мог быть принят в СС. Ну и особую пикантность придает то, что он был ближайшим сотрудником Гиммлера и Гейдриха, эту расовую доктрину продвигавших и тщательно за родословной членов СС следивших.
Тут, конечно, надо задаться вопросом: а могла балерина Труханова для пущего романтизма приукрасить свое происхождение? Это, конечно, возможно, и возможно, что Давид Бостунов был, допустим, не цыганом, а молдаванином из Ясс, в честь чего и назвал кондитерскую. Возможно, когда-нибудь в одесском или киевском архивах, дай бог им пережить эту ужасную войну, которую затеял российский президент, найдутся документы, которые позволят уточнить эту деталь.
Итак, Григорий Вильгельмович Шварц родился в Киеве в 1883 году. В 1893 его крестили, предположительно в православие – судя по тому, что впоследствии, во время Первой мировой войны он стал членом "Общества восстановления православного христианства Кавказа". Дальше позволю себе процитировать его собственную автобиографию, написанную в конце 1917 года:
"Под влиянием матери с детства полюбил литературу и театр и уже 12-ти лет написал драму "Дон-Жуан" и одноактную картину "Ополченец 1812 года", потом уничтоженные... Окончил Киевскую 4-ю Гимназию с золотой медалью в 1903-м году и юридический факультет Университета Св. Владимира в 1908-м году. 8 ½ лет занимался адвокатурой, которую оставил, чтобы всецело отдаться литературе. В 1905/06 г. издавал журнал "Киевский набат"; в 1906 /07-м – журнал "Киевский театрал", позднее "Арсетвита" и "Киевский звонок". В 1909-м году основал книгоиздательство "Гонг", в 1910-м году газету "Южная копейка". Преподавал историю театра и литературы в драматической школе Лысенко. Читал в Киеве многократно публичные лекции и принимал участие в литературных диспутах".
Этот рассказ более или менее соответствует действительности. Журнальным дебютом Шварца стал журнал "Киевский набат", в котором он публиковал самого себя под сколь звучным, столь и прозрачным псевдонимом Грегуар де Нуар. В первом выпуске была опубликована пьеска в стихах "Сон оперного антрепренера", а во втором текст под несколько претенциозным названием "Сказка о добром докторе Выжималко, друге его Морозко и прочих архонтах афинских".
Любопытные воспоминания о том времени оставил будущий советский переводчик и писатель Александр Дейч:
"Нашелся издатель, пожелавший опубликовать мой перевод. Это был богатый обрусевший немец Г. В. Шварц, образованный, но настоящий графоман. Он затевал совершенно нелепые предприятия: то выпустил какую-то газетку под странным названием "Арсетвита", заполненную его сочинениями. После первого номера "Арсетвита" закрылась, а предприимчивый молодой человек основал издательство "Гонг", где обещал читателям давать за десять копеек выпуски шедевров мировой литературы. Вот этот-то Шварц и пригласил меня в свою "контору" для переговоров. Я принес перевод "Баллады Редингской тюрьмы" Оскара Уайлда, а он, надев для важности большие роговые очки, перелистал мою рукопись, громко прочитал несколько строк и заявил, что платит мне 25 рублей за весь перевод".
Основным же полем деятельности Шварца стала газета "Южная копейка", киевский аналог петербургской "Газеты-копейки", то есть дешевой бульварной газеты, предназначавшейся для простого люда. Летом Григорий Вильгельмович выезжал для отдыха за границу, и начало Первой мировой войны застало его именно там, а именно – в Германии.
На волне германофобии, начавшейся в России в 1914-15 годах, вышло несколько десятков книг о прегрешениях немцев, и в этом ряду почетное место занимает книга Шварца "Из вражеского плена. Очерки спасшегося". Она была дозволена военной цензурой в Киеве в январе 1915 года.
Шварц описывает свои злоключения столь рьяно и с таким пафосом, что, как заметил один из рецензентов, производит эффект, ровно обратный желаемому, а именно – комический. Как писал рецензент:
"Не один читатель искренне удивится, захлопывая книгу, как можно так весело смеяться, расставаясь с сочинением, посвященным предмету столь скорбному. Юмог г. Шварца не зависит от его намерений".
Помимо прочего в книге публикуются многочисленные телеграммы, которые Шварц, оказавшись в немецком плену, рассылал из Германии во всевозможных направлениях, в частности, президенту США Вильсону в Нью-Йорк. На нее он, кстати, даже получил ответ, извещающий, что президент Вильсон в Нью-Йорке не живет. Также он отправил телеграмму королю Швеции, хотел сообщить и в Китай, но цена за слово оказалось уж слишком дорога. Наконец, в телеграмме, отправленной в штаб немецкого военного округа, он написал:
"Право на жизнь имеет не всякий, но право на смерть имеет всякий. Не в силах более переносить заключения, просим нас либо выслать, либо расстрелять".
Разумеется, из всего этого следовал пафосный вывод, а именно – требование "культурного отречения от немцев в смысле абсолютного нашего и вашего — славянского мира и тевтонского. Примирения не может быть никогда, во веки веков".
И то, что после выхода книги в свет автору указали, что публикация подобных требований человеком по имени Григорий Вильгельмович Шварц производит скорее комический эффект, по всей видимости, послужило причиной того, что он с 1915 года решил изыскать в своей родословной славянские корни, перестал быть Шварцем и стал печататься под именем Григорий Бостунич. В автобиографии он утверждал, что это фамилия деда с материнской стороны, серба, но, как мы уже выяснили во всех доступных нам документах, дед зовется не Бостуничем, а Бостуновым, и молдавское или цыганское происхождение кажется куда вероятнее, чем сербское.
История про деда-серба без изменений перекочевала впоследствии в эсэсовские анкеты
Но сама по себе фамилия Бостунич стала частью биографии Григория Вильгельмовича и история про деда-серба без изменений перекочевала впоследствии в эсэсовские анкеты.
В 1916-17 годах Григорий Вильгельмович без устали сочиняет так называемые драмолеты, одноактные пьески, и внезапно сталкивается с цензурными проблемами. Два драмолета – "Женщина или" и "Наука любви" – были запрещены по соображениям нравственности, еще одна, "В Гибельмании" (преисполненная все того же антинемецкого пафоса), по всей видимости, за перебор с этим самым пафосом, который даже во время войны оказался чересчур забористым с точки зрения цензоров.
Не удивительно, что Февральская революция вызвала у автора прилив поэтического вдохновения. Сначала он рассчитался со старым строем:
Мы жили под тяжкою ношей
Страданий, тоски и скорбей,
И только надежды порошей
Сушили нам слезы очей.
Мы жили в России богатой,
Но нищими в щиром краю
И, землю копая лопатой,
Роняли мы горя слезу.
Затем приветствовал Временное правительство (все это публиковалось в "Южной копейке"):
Вы явились по воле народа,
Не боялись вы острых штыков,—
Вы вернули народу свободу,
Наши чаянья радужных снов.
Чтоб сложить вам хвалебную оду
Не хватает ни красок, ни слов.
Но и, разумеется, не забыл ненавистных германцев:
Война, война — вплоть до победы!
Настал решающий момент!
Оставь, друг—гласный, сон, обеды!
Вернись опять к труду, студент!
Пусть горы новые снарядов
Зальют врага стальным дождем
И властно сонмище отрядов
Грозою встанет пред врагом!
Кроме того, благодаря падению цензуры Григорий Вильгельмович сочинил еще несколько пьес, в частности, пьесу "У отставного… царя", которая знаменует некую цезуру в его творчествe, объединяя прежние антимонархические мотивы с новыми, антисемитскими, которые впоследствии станут преобладающими. Пьеса представляет собой диалог Николая Александровича Гольштейна Готторпа (так по тексту), уволенного в отставку по третьему пункту, и коммивояжера Симона-Ицека Рувимовича Айзенштейна, предлагающего бывшему царю различные товары, в частности, бюстгальтер системы Распутин, который укрепляет и восстанавливает грудь при преждевременной дряблости. Это намек на порнографическую карикатуру, выпущенную после Февральской революции, на которой Распутин держит свою руку на груди царицы Александры. Подписана карикатура "Самодержавие".
Даже для знакомых Бостунича это оказалось перебором, и он вынужден оправдываться в одном из писем.
"Насчет пьески "У отставного… царя" Вы очень строги – ведь в ней нету ничего "Распутинского", а человек, перевешавший свыше семи тысяч ближних, полагаю, опасен и в "лежачем" положении, что надо внушать окружающим, а последнее – долг драматурга-гражданина. Ведь как ни плохо сейчас живется, при царском правительстве нам, пишущим, было нестерпимо хуже и одна мысль о возможности хоть подобия чего-нибудь повергает в ужас".
Не удовлетворившись пьесой, Бостунич напечатал еще и памфлет "Отчего Распутин должен был появиться". Подробно эти вопросы разбираются в книге уважаемого Бориса Колоницкого "Трагическая эротика. Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны".
Цитата из памфлета:
"Кто такой Николай? Сын алкоголика (Александра III-го), внук сексуально-ненормального человека (Александра II-го, который, как известно, был лишен одного из шулят), правнук морфиниста (Николая I-го), праправнук явного дегенерата (Павла I-го), и, наконец, если допустить, что Павел был законным сыном Екатерины II, пра-пра-правнук нимфоманки. Такая блестящая восходящая линия может дать, разумеется, только один плод, именно тот, который она дала в лице царя-последыша, царя-кретина, царя-поганыша, как мухомора пышно возросшего на болоте".
Дальше он углубляется уже в сексопатологию и обсуждает сексуальную жизнь царя и царицы, но тут уже обойдемся без цитат.
В ноябре 1917 года Бостунич уезжает в Сочи, где его творческий фонтан продолжает бить, в частности, здесь он сочиняет пьеску "Черноморский чудотворец. Неглиже с отвагой в трех картинах" (претенциозность пока никуда не делась), которая опубликована никогда не была, и интересна только с одной точки зрения. Среди ее героев он выводит самого себя и вкладывает себе в уста такой текст:
Я не стар, но я глух,
потерял я свой слух,
виноват в том злой дух.
Дело в том, что впоследствии он станет винить в потере слуха вовсе не злой дух, а многочисленные аресты и мучения в чекистских подвалах. Пьеса датирована концом марта 1918 года, что заставляет усомниться в этой версии о потере слуха.
Затем Григорий Вильгельмович возвращается в Киев, где в конце 1918 году преподает историю театра в Музыкально-драматическом институте имени Лысенко, справку о чем он бережно сохранит и она позволит ему впоследствии в Германии называть себя профессором.
В Киеве он переживает и падение гетманата, и падение директории, и установление советской власти в феврале 1919 года. И я честно скажу, что без этого эпизода биография его была бы не полна, разумеется, при большевиках он становится товарищем Бостуничем. 29 мая 1919 года товарища Бостунича выбирают в Совет передвижного центрального театра. С 18 по 22 июня в театре трижды играется пьеса Луначарского "Королевский брадобрей" и перед ней товарищ Бостунич выступает с лекцией "Трагедия власти в преломлении марксизма и идеологии Луначарского". Также он устраивает диспут о народном театре и назначается заведующим Театральной секцией Культурно-просветительского отдела ЮЗЖД.
Любопытный факт: инструктором по театрально-административной части в секции служит некто Николай Владимирович Марченко — я бы не стал исключать, что это хорошо нам с вами знакомый Николай Марченко, во время войны Торопов, после войны Нароков, автор романа "Мнимые величины". Подробностей его ранней биографии у нас нет, но он был из Киева и увлекался литературой. Хотя сочетание фамилии, имени и отчества, конечно, распространенное.
В начале осени Киев занимает Добровольческая армия, уже в ноябре 1919 Бостунич оказывается в Крыму и активно включается в дело антибольшевистской агитации. Уже тут просвечивают его будущие основные темы. В частности, он публикует в "Ялтинском Курьере" статью о большевистской пятиконечной звезде — пентаграмме с печатью антихриста. В Крыму он также читает лекции о масонстве и впоследствии утверждает, что масонская ложа за это приговорила его к смерти, но ему удалось бежать в Константинополь в феврале 1920 года. В другом источнике он, правда, сам пишет, что еще в марте был в Ялте. Так или иначе, Крым он покидает и после нескольких лекционных туров, в частности, по Болгарии, он оседает в Белграде, где привлекает к себе внимание лекциями с предсказаниями будущего. Вот отрывок из дневника эмигранта Петра Бобровского, который записал в марте 1921 года:
"Несколько большим успехом пользуется некто Бастунич, своеобразная местная знаменитость. Это объясняется его личностью, внушающей невольное доверие к его искренности. А отчасти, может быть, его "предсказаниями". Они тут очень популярны, хотя большею частью над ними смеются. В предсказаниях своих он необычайно точен: такого-то числа и месяца 1921 года будут свергнуты большевики, такого-то числа и месяца 1922 года Всероссийский земский собор изберет царя и тому подобное.
Кто он на самом деле? Скорее всего, просто сумасшедший человек
На лекциях Бастунича я не был. Но самого его видел несколько раз – он жил одновременно со мной в общежитии. Должен сказать, что внешность его на меня произвела впечатление. Это брюнет, с длинными волосами, с изможденным лицом и черными горящими глазами. Я видел, как он ораторствовал в маленькой кучке. Его слушали благоговейно. Здесь столько людей, выбитых из колеи, потерявших всякое понимание событий, что сильная личность с твердыми взглядами, с верой в то, что говорит, не может не импонировать. Кто он на самом деле? Скорее всего, просто сумасшедший человек".
В 1922 году Бостунич издал брошюрку с так называемыми оптинскими предсказаниями, в 1925 году согласно ей в России, которая к тому времени встала на путь процветания в связи с открытием массы ценных металлов, будут созваны Земский собор и крестьяно-рабочая палата, в 1928 году на трон взойдет новый царь, по убеждениям христианский социалист, а в 1932 году евреи попытаются короновать в Иерусалиме антихриста Царем мира, потерпят фиаско и случится окончательное разрешение еврейского вопроса.
Второй главной темой лекций Бостунича в Белграде была борьба с масонством. Процитирую воспоминания Михаила Тугана-Барановского:
Бостунич одобрительно кивнул и заговорил истерически, визгливо. Ругательства сменялись ругательствами, и все они – в адрес интеллигенции
"На трибуну поднялся пожилой мужчина в потертом пальто, ошарашивший аудиторию вопросом:
– А знаете ли, милостивые государи и государыни, почему погибла Россия?
Голос простуженный, хрипловатый, серые глаза, словно отлитые из олова. Был он как-то нарочито неопрятен – небритое желтоватое лицо, воротничок тоже желтоватый, рубашка грязная.
– Из-за жидов, – подсказал кто-то.
Бостунич одобрительно кивнул и заговорил истерически, визгливо. Ругательства сменялись ругательствами, и все они – в адрес интеллигенции. Досталось и Белинскому, и Добролюбову, и Некрасову, и Льву Толстому – продались жидам. А дальше уже конкретное. Две силы пребывают в неустанной борьбе: светлая – Иисуса Христа, темная – Сатаны. Христианство олицетворяет только православная церковь, дьявола – еврейство. Синедрион – совет сионских мудрецов, штаб воинствующего иудейства, задумал уничтожить оплот христианства – православную Россию – и выбрал своим оружием масонство. Троцкий, Керенский и Милюков – масоны высоких степеней, они-то и организовали революцию. Бостунич иллюстрировал свою речь плакатами, рисунками разной чертовщины, среди которой было изображение могильного памятника с надписью "ада я не боюсь, неба я не желаю". Читал Бостунич и выписки из различных произведений, вроде брошюры Нилуса "Протоколы сионских мудрецов", цитировал строки из "Гаврилиады" Пушкина и даже кое-что из раздумий Пьера Безухова ("Война и мир"). Все это походило на бред сумасшедшего, но докладчика слушали. И как слушали".
Итогом этой неустанной "просветительской" деятельности стала книжка "Масонство и русская революция". Тут произошел забавный эпизод. Бостунич отправляет книгу в Берлин, в журнал "Новая Русская Книга" для рецензирования, и в ней печатается такая рецензия:
"Европа устала от своих культурных будней. В жажде экзотики она хватается за roman d'aventure, за обряды кафров-фетишистов, за утопии и хроники XXX века, за уютный быт пещерного дедушки, за мистику советских канцелярий. Но никто до сих пор не знал, что фантастические страны находятся так близко от нас, что не надо преодолевать времени или на храброй шхуне мчаться к Слоновому Побережью. Достаточно купить книгу г. Бостунича. Правда, это дело нелегкое, ибо она наверное (автор приводит десятки однородных случаев) в первый-же день скуплена масонами и сожжена. Во всяком случае, я глубоко счастлив, ибо обладаю этим гидом по фантастике повседневного...
Бостунич разоблачил многих. Во-первых, на десять большевиков по меньшей мере приходится двенадцать евреев (многие с двойниками, а Лениных даже три, в одном лице один сменяет другого: Циберлейн, Гольдман, Цедерблюм)...
Спасенья нет. Эмигрант умирает – оставив жене, подозреваемой в посвящении шотландского толка, думку со "свастикой", перо с пентаграммой, и книгу Бостунича. Счастливая наследница! Читатель! К какой бы ложе ты ни принадлежал (не отпирайся), брось Стивенсона и Марк-Орлана, Уэльса и Бенуа: достань книгу г. Бостунича.
Масон ложи "Хулио Хуренито", мексиканского толка, 32 ст. ("принц королевской тайны"), хасид и цадик, чекист в 4 личинах (жид – мадьяр – латыш – китаец) Илья Эренбург".
Человек, еще четыре года назад обсуждавший вопросы сексопатологии Николая Второго в совершенно неприличном тоне, печатается в издании, для которого Николай Второй – главный святой и великомученик
Куда более радушно встретил труды Бостунича Федор Винберг, известный деятель правого толка, издававший сначала в Берлине, а затем в Мюнхене журнал "Луч света", в котором, в частности, поместил "Протоколы сионских мудрецов". Его ближайшими помощниками были будущие убийцы Набокова-старшего Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий, о которых мы тоже, может быть, когда-нибудь поговорим. И тут, конечно, совершенно удивительный курьез – человек еще четыре года назад обсуждавший вопросы сексопатологии Николая Второго в совершенно неприличном тоне, печатается в издании, для которого Николай Второй – главный святой и великомученик. Как известно, Шабельский-Борк (тогда еще Попов) даже ездил в 1918 году в Екатеринбург в поисках царя.
Но вот очевидно, что Винберг понятия не имел об успехах Бостунича на антимонархическом поприще и охотно его печатает, а именно поэму "Воскресение Руси" и драму "Последний вздох палача", главным героем которой является Дзержинский. Мой любимый фрагмент из нее (сцена изображает рандеву Дзержинского с его любовницей):
Дзержинский: Аннета, мне нехорошо.
Актриса: Что с моим дорогим котиком?
Дзержинский: Меня преследуют проклятые неотвязчивые мысли.
Немецкий перевод, который сделал сам автор, вышел в 1926 году в Граце под названием "Смерть палача". И это опять-таки цезура, знаменующая отход от русских публикаций и переход на немецкие.
Немецкий язык Григорий Вильгельмович знал с детства, но в 1924 году он переехал из Белграда в Баварию, годом позже женился на Фриде Вольф, ставшей его спутницей жизни, и также получил немецкое гражданство. Любопытно, что в 1926 году он устанавливает связи с Советской Россией и просит выслать ему гонорары за его пьесу "Наука любви", которую" как он узнал, играют на какой-то советской сцене. Ему отвечают, что авторский гонорар, а ему причитается 72 рубля, авторам, находящимся за пределами СССР, может отправиться только с разрешения Народного Комиссара Просвещения. Далее он пытается добиться выплаты гонорара в России, но тоже, кажется, безуспешно. В 1928 году он пишет письмо русскому режиссеру Николаю Евреинову в Париж, которое примечательно двумя деталями – эффектным бланком с портретом автора, который мы покажем слушателям, и тем, что это последний документ на русском языке в моей папке о Бостуниче:
"Я живу по-прежнему в страшной нужде, но по-прежнему бодр и ясен духом и проповедую Его слово. Светает. Скоро, очень скоро и на нашей улице будет праздник. Чужды ли вы по-прежнему нашей улице или прозрели? Европа катится в пропасть, но воскресшая Россия пойдет в гору".
Но в конце 20-х Бостунич окончательно становится немецким автором, публикуясь либо под именем Грегор Шварц-Бостунич, либо под псевдонимом Доктор Грегор. В 1928 году на немецком выходит его фундаментальный труд о масонстве "Масонство, его происхождение, его тайны, его влияние", а годом позже – "Еврейский империализм". В частности, он начинает непримиримую борьбу с антропософией, и с ее к тому времени покойным основателем Рудольфом Штайнером, выпустив книгу "Доктор Штайнер – редкий обманщик". Также он выступает с лекциями в Тюрингии (он к тому времени переезжает из Баварии в Веймар), а также в соседней Саксонии. На афишах его представляют "Доктор Грегор" и уточняют, что он был дважды приговорен большевиками к смертной казни. Основные темы лекций – большевизм и масонство.
Расследование обнаруживает, что доктор беден как церковная мышь и вынужден зарабатывать себе на жизнь лекциями, помощью меценатов и трудом в качестве архивариуса
Доктор Грегор попадает под зоркое око рейхскомиссара по наблюдению за общественным порядком (дело, напомню, происходит, еще в веймарские времена), не в последнюю очередь из-за близости доктора Грегора к национал-социалистам и публикации рекламы его лекций в "Фелькишер Беобахтер". Расследование обнаруживает, что доктор беден как церковная мышь и вынужден зарабатывать себе на жизнь лекциями, помощью меценатов и трудом в качестве архивариуса.
И тут, конечно, имеется еще один удивительный курьез – ни в 1925 году, ни после никто не вспомнил о германофобских публикациях Григория Шварца времен ПМВ и его тогдашнем желании культурного отречения от немцев. Его обвиняли в самых разных прегрешениях, в якобы еврейском происхождении (что неверно), в незаконном использовании титула доктора, но не в том, что могло бы действительно обрушить всю его немецкую карьеру.
Примечательно, что письмо в свою защиту доктор Грегор публикует тоже в "Фелькишер Беобахтер". Несмотря на историческую близость, в НСДАП он вступает, однако, лишь 1 декабря 1931 года, одновременно с супругой. После прихода нацистов к власти он продолжает свои лекции в качестве официального лектора НСДАП, в частности, 9 февраля 1933 года выступает в Штутгарте, снова рассказывая о кровожадном большевизме. Аудитория, однако, заметно растет, на лекции присутствовало более 2000 человек.
Но параллельно с этим начинается его карьера в качестве референта СД по вопросам масонства, сначала в Мюнхене, а потом в Берлине. Немецкий историк Михаэль Хагемайстер считает, что своим взлетом в нацистской иерархии Шварц-Бостунич обязан интересом рейхсфюрера СС Гиммлера ко всяческому оккультизму.
В качестве референта СД Шварц-Бостунич был заметной величиной, достаточно сказать, что в стандартном листке-бегунке, фиксирующем прохождение документов по различным отделам, он был выделен отдельной строкой как S.B., для остальных адресатов в этом бегунке указаны лишь названия отделов. После того как нацисты начали борьбу с масонством, в СД стали стекаться бурные потоки информации – списки, архивы масонских лож, изъятые артефакты и все это проходило через руки Шварца-Бостунича. Результатом стала подробная масонская картотека, о которой говорилось в цитате, предварявшей мой рассказ, и, разумеется, огромная библиотека редких книг, частью оставшаяся в распоряжении СД, а часть книг оказалась в личной библиотеке самого референта.
Параллельно с этим у него развивалась мания преследования. Свои отчеты для СД он никогда не подписывал и себя именовал всегда в третьем лице – "Референт". В одном из документов он жалуется, что так как его адрес оказался в берлинской адресной книге, то к его дому постоянно приходят поклонники, слушавшие его доклады, и донимают его. Кроме того, не дремлют и запрещенные масоны, только до весны 1935 года они пять раз пытались забраться в его квартиру, чтобы выкрасть ценнейшие фолианты.
И в должности референта Шварц-Бостунич оставался столь же "писуч" как во времена, когда был писателем. Сохранилось несколько сотен его отчетов по самым различным вопросам – от масонства Гете до борьбы со всей той же антропософией, которую он продолжал теперь уже, так сказать, облеченный властью. Их настолько много, что потребуется отдельная передача, если мы захотим конкретно об этой его работе поговорить.
Большей частью он, разумеется, занимался разоблачениями тех или иных лиц, причем не только современников, но и исторических персонажей. В частности, он заподозрил Сократа в принадлежности не к греческой расе, а к переднеазиатской, являющейся составной частью иудейской расовой смеси. А вот другой забавный пример — его разоблачение английского оккультиста Алистера Кроули:
Русская тема для Шварц-Бостунич в этот период была далеко не в центре
"Человек, который называет себя "Мастер Терион" (псевдоним) – бессовестный и очень опасный международный аферист и мошенник, который прекрасно понимает, как использовать религиозные искания тех, кто не нашел удовлетворения в лоне церкви, равно как и истерические манеры дам, падких на мужчин, в интересах пополнения собственного кошелька.
Его биография и расовое происхождение окутаны туманом. Положить конец грязным делишкам членов этой ложи особенно важно. Они действуют беззастенчиво и влекомы лишь низкими материальными интересами, умело скрывая их под яркой маской подтасованных фактов".
Вполне возможно, что в этом конкретном случае суждения референта вполне справедливы – Алистер Кроули действительно был мошенником и аферистом, как и его нынешний российский поклонник Александр Дугин.
Русская тема для Шварца-Бостунича в этот период была далеко не в центре, хотя и русских эмигрантов он, конечно, разоблачал, в частности, выступил против журналиста Владимира Деспотули, ставшего редактором спонсировавшейся ведомством Розенберга газеты "Новое слово", обвинил его в связях с масонами, но Деспотули устоял.
Карьерному росту помешали мания преследования, пошатнувшееся здоровье и, наверное, личная неуживчивость
Но, безусловно, оценки Шварца-Бостунича оказывали влияние и на повседневную работу СД и Гестапо. В частности, если посмотреть картотеку гестапо середины 1930-х, то у многих русских эмигрантов там стоит пометка о связях с масонской разведслужбой и лично с бывшим министром Временного правительства Александром Ивановичем Гучковым. Вот я практически уверен, что это помещение Гучкова в центр масонской сети опирается на отчеты Шварца-Бостунича.
В апреле 1935 года он вступил в СС, получил звание штурмхауптфюрера, уже в октябре – штурмбаннфюрера и в январе 1937 года – оберштурмбаннфюрера. Но карьерному росту помешали уже упомянутая мания преследования, пошатнувшееся здоровье (до половины времени он теперь проводил в различных санаториях) и, наверное, личная неуживчивость.
Эрнст Хоффманн вспоминал, что Шварц-Бостунич был отправлен на пенсию из-за возраста, прогрессирующей болезненности и неудачной публикации книги о масонстве (имеется в виду расширенное переиздание). Официальное письмо Гейдриха от января 1937 года называет в качестве причин 16 сердечных припадков, усилившуюся глухоту и исчезновение живости ума.
Но и на пенсии Шварц-Бостунич не сидел без дела. Он перерабатывал свои книги, публиковал статьи в газетах, читал лекции, не забывал регулярно поздравлять с праздниками своего патрона Гиммлера. Но и Гиммлер про него не забывал. Например, когда в сентябре 1942 Шварца-Бостунича оперировали в хирургической клинике в Мюнхене, рейхсфюрер СС распорядился прислать туда букет цветов и пару бутылок вина. В дополнение к нему он хотел присвоить ему профессорский титул, но это натолкнулось на возражения со стороны партканцелярии НСДАП, в которой указали, что Шварц-Бостунич не ученый в подлинном смысле этого слова. Возможно, в партканцелярии засели тайные антропософы.
Главным занятием Шварца-Бостунича на пенсии стало доносительство на неприятных людей, встретившихся ему либо на его духовном пути, либо в частной жизни, в том числе мелких партийных боссов по месту жительства, об их проступках он незамедлительно и охотно информировал Гиммлера, Розенберга и иных нацистских бонз.
В 1943 году, когда бомбардировки Берлина усилились, после многочисленных просьб Шварца-Бостунича было принято решение об эвакуации его библиотеки. Ее перевезли в Нижнюю Силезию (сейчас Польша, на самой границе с Чехией), городок Эрдманссдорф (сейчас Мысляковице), замок Гнайсенау. В нем он был поселен вместе со своей замечательной библиотекой. Советская армия прошла через этот городок 9 мая, уже после немецкой капитуляции. К сожалению, в имеющихся документах в списках трофеев 55 стрелкового корпуса библиотеки Шварца-Бостунича я не обнаружил. Там есть 14 пианино и роялей, 133 швейные машинки и 895 шаровар, а вот библиотеки с масонскими книгами нет. Замок, если верить современным сообщениям, был советской армией погромлен. Что стало с уникальной библиотекой Григория Вильгельмовича, сгорела ли она в пламени последних дней войны или по сей день гниет в каком-нибудь особо глубоком подвале на Лубянке, – неизвестно.
Неизвестна и судьба самого Шварца-Бостунича. Совершенно точно в конце войны он находился не в Нижней Силезии, а в Харце, отдыхая в очередном санатории. 9 ноября 1944 года Гиммлер присвоил ему звание штандартенфюрера СС, привязанность к старому масоноведу рейхсфюрер сохранил до конца войны. Последним письменным свидетельством о нем стала открытка, посланная из Бад Харцбурга 13 марта 1945 года. В РГВА хранится датируемый 1946 годом "Список немецких военнопленных преступников-офицеров войск СС, составленный главным штабом американских войск в Германии в мае 1946 г.", и в нем Шварц-Бостунич фигурирует. К сожалению, ни найти оригинальный американский документ, ни установить точную дату смерти (если список настоящий, то, скорее всего, он умер в плену) мне, к сожалению, пока не удалось.
Такое ощущение, что он для себя принял решение забыть о своем русском происхождении
Иван Толстой: А попал ли Шварц-Бостунич в какие-нибудь эмигрантские послевоенные мемуары, попадалось ли вам где-нибудь его имя в таком воспоминательном ракурсе?
Игорь Петров: Насколько я могу судить, он полностью ушел из общения с российским кругом. Он, разумеется, читал прессу – в СД присылали и газету "Возрождение", на нее он неоднократно ссылался в своих отчетах, и газету "Сегодня" из Риги, которую он, так как редакторами были евреи, считал еврейско-масонским органом. Это он активно цитирует. Но из общения он ушел. Возможно, было какое-то частное, с тем же Бискупским он общался, но, к сожалению, об этом мы ничего не знаем.
Такое ощущение, что с того момента, когда он становится официальным лектором НСДАП, он для себя принял решение забыть о своем русском происхождении, что, с другой стороны, было выгодно, потому что, если бы вся эта история его германофобии периода Первой мировой войны всплыла, это бы моментально прекратило всю его карьеру. С тех пор он решил держать себя немцем, кроме того, как говорилось, он страдал манией преследования и глухотой, и это само по себе существенно ограничивало круг его общения.
Иван Толстой: Наши слушатели и читатели просили рассказать о живущем в Мюнхене авторе острых исторических исследований. Вместо того, чтобы пересказывать биографию Игоря Романовича, я предложил ему самому представить свой путь.
Игорь Петров: Я думаю, что это все произошло, с одной стороны, случайно, с другой стороны, может быть, и закономерно, потому что историей я интересовался с детства и, хотя выбрал для себя другую стезю: я закончил Московский физико-технический институт и учился параллельно на заочном отделении Литературного института, но его уже не закончил, потому что начались суровые 90-е годы и стало немного не до того, стало не хватать времени.
Я получил диплом, и в Германии я зарабатываю на жизнь профессией, которая никак не связана с историей: моя основная тема – это транспортная информация, обмен данными о транспортной информации, я работал долгое время в Институте радиотехники. Такое старомодное название, но мы занимались и темами, которые лежат и на переднем крае техники, например, сетями 5G. Но важно сказать, что для меня история – это только хобби, но это затратная позиция, потому что архивы сами себя не скопируют, надо писать запросы, делать заказы, надо ездить туда.
Иван Толстой: А как сформировалась именно такая ваша тема, именно военный ракурс и поиск биографических источников для ваших героев?
Игорь Петров: Я долгое время вел блог в сети на сайте Live Journal, этот блог сначала был больше посвящен повседневным бытовым зарисовкам, какие-то хохмочки, байки, и со временем, это можно видеть по самому блогу, который до сих пор доступен, появился какой-то интерес к историческим темам. Первую статью я написал в 2007 году, ее я не считаю, не указываю ни в каких публикациях своих, потому что она написана на полностью вторичных источниках, никаких архивных материалов там нет. В комментариях кто-то спросил: почему же вы сами не поехали в архив во Фрайбург, не поработали там с документами? Я это тогда воспринял как оскорбление. Как? Я уже сделал такую замечательную работу, столько всего проработал, а ко мне еще какие-то претензии предъявляют. Но постепенно началось.
Очень многие авторы просто копируют некую имеющуюся базу из одного источника в другой, не расширяя информативную базу
Это связано было, с одной стороны, с тем, что я обнаружил, что как раз по этим темам – по эмиграции до и после Второй мировой войны – на русском языке очень мало информации. Очень многие авторы просто копируют некую имеющуюся базу из одного источника в другой, не расширяя информативную базу. Я считаю, что это совпало со временем, когда началась оцифровка архивов, какие-то архивы стали доступны онлайн, и без того, чтобы ехать во Фрайбург, можно было смотреть: ага, вот так выглядят архивные документы на самом деле.
Я к тому времени уже хорошо владел немецким языком, читал, даже перевел на русский несколько художественных произведений. Все это совместилось, и я понял, что существует огромное количество документов, даже по тем куцым обрывкам, которые тогда были оцифрованы, которые просто русскому читателю не известны, их никто не видел, они не переведены. Это пробудило мой интерес.
А второе, это и немножко детективный источник: о многих людях было просто неизвестно, о том же Милетии Зыкове, что же было в начале его биографии, о ком-то было неизвестно, что у него было после определенного момента, человек пропал и что дальше с ним было – неизвестно. Как с Сабик-Вогуловым. Все это смешалось.
Как я учился? Я не заканчивал никакие учебные заведения по этой специальности, поэтому я учился самоучкой, смотрел, что делают другие и старался учиться на их примере. Я могу назвать уважаемых коллег старшего поколения, у которых я очень многому научился, – это Габриель Суперфин и Борис Равдин. Но в том же самом Live Journal я читал замечательные заметки Саши Соболева, с которым мы впоследствии подружились, которые он потом издал в замечательном двухтомнике "Летейская библиотека". Человеку не лень из-за какой-то одной сносочки взять и поехать в Петербург, там пойти в архив и проверить какой-то документ, и все для того, чтобы один небольшой комментарий сделать. Вот как люди работают. Все это меня настраивало.
На меня произвела большое впечатление книжка Бернарда Вассерштайна про Требича-Линкольна
Конечно, я читал также немецкие и английские книги, на меня произвела большое впечатление книжка Бернарда Вассерштайна про Требича-Линкольна. Тоже пример человека, о котором сохранилось огромное число документов, в том числе им самим написанных, собственная его автобиография, но Вассерштайн сказал: нет, я буду использовать совершенно другой метод, я не буду верить ничему, что говорит Требич-Линкольн, потому что он врал всегда. Он также проделал огромную работу на трех или четырех континентах, собрал огромное количество источников на многих языках, написал прекрасную биографию и продолжал над ней работать. У меня два издания его книжки, в твердом переплете и в мягком. Оказалось, что после того как издание в твердом переплете вышло, он сумел еще найти какие-то факты и документы о Требиче-Линкольне и его последних годах жизни в Шанхае, и в той версии, которая в мягком переплете, кое-что добавлено. Вот – целеустремленность.
И, конечно, немецкие историки. Я читал таких немецкий историков, которые писали о Второй мировой, и книжки, в которых полстраницы текста это сноски и понимал, что люди очень серьезно и тщательно работают с документами. Это то, к чему надо стремиться. В нашем рассказе о Лонгине Ире я упомянул книгу немецкого историка Винфрида Майера "Клад", это абсолютно недостижимо, я даже к этому рубежу не стремлюсь, потому что человек двадцать лет работал над одной темой, у него в итоге получился фолиант в 1200 страниц, там затронуты и многие другие темы. Такое самопожертвование для меня, наверное, чересчур, тем не менее, я стараюсь, если я за какую-то тему взялся, как можно плотнее ее проработать.
У меня есть такие внутренние базы данных, например, если говорить о военной информации, где можно найти информацию о том или ином немецком подразделении или части. Это помогает быстро найти нужные, допустим, первичные допросы. Вот мы говорили о первичном допросе Бориса Пивенштейна, я посмотрел, какая немецкая часть была примерно в том районе, посмотрел, какие документы о ней доступны, где их можно найти – естественно, после стартовой фазы, когда работал только с онлайн источниками, впоследствии все изменилось и я стал сам активно ездить в архивы, по крайней мере, в немецкие, раз уж я живу в Германии. Вот так все сложилось.
Иван Толстой: Игорь Романович, после такого количества битов информации хочется ведь переходить к каким-то обобщениям, соединениям каких-то частей в единое целое. Просматривается ли какая-то книга?
Игорь Петров: Над книгой мы работаем. Тут немножко мои частные обстоятельства: мне пришлось в прошлом году менять работу, новая работа пока была более напряженная, на прошлой работе у меня было больше выходных дней, поэтому работа над книжкой о Власове и власовском движении, над которой мы работаем вместе с мои уважаемым коллегой Олегом Бэйдой, замедлилась, но она уже приближается к концу. Эта книжка обязательно будет, и будет несколько биографических статей. В принципе, материала набрано столько, что у многих читателей моего блога, мне кажется, создавалось ложное впечатление, что я что только не найду, то немедленно перевожу и публикую. Это впечатление глубоко ошибочное, потому что материала реально намного больше, о многих документах я просто еще не рассказываю, не довелось, не было повода.
Мне хочется когда-нибудь сделать очень большой обзор немецких документов о русских эмигрантах, для начала это будут 1920–30-е годы – как их жизнь отражалась в немецких источниках. Потому что огромное количество документов до сих пор не переведено, многие даже до сих пор и не найдены или найдены мной, но не известны широкой публике. Есть у меня задумка о таком проекте, но он достаточно масштабный и надо будет думать как его осуществить, – русская эмиграция в Германии 1920–1939 годов в немецких документах в русском переводе.
Иван Толстой: Позвольте предложить вам нашу программу в качестве возможной платформы или рупора для рассказа об этих интереснейших сюжетах, хотя бы о некоторых из них.
Игорь Петров: Да, конечно. Спасибо большое!
