Гуманитарный коридор – понятие не только юридическое, правовое или военное. Человека необходимо поддержать психологической и лекарственной заботой, теплом и словом. Есть не только медицина катастроф, но и язык катастроф. Несколько миллионов украинцев покинули свои дома. Мировое сообщество поднялось на защиту новейших изгнанников. Об этой картине мира, создающейся на наших глазах, подкаст-сериал "Гуманитарный коридор»" По ширине этого коридора будут судить о морали и ответственности нашей эпохи. Ведущие - Иван Толстой и Игорь Померанцев.
Иван Толстой: Наш собеседник – израильтянин Борис Берхин. Его основная работа сегодня – грузчик на пограничном переходе на иорданской границе. Но нас заинтересовала его волонтерская деятельность. В 2022 году, вскоре после вторжения России, Борис Берхин отправился волонтером возить помощь из Германии в Украину, а недавно прислал мне свои "Записки волонтера". Вот с цитаты из «Записок» мы и начнем.
"Везде на дорогах – признаки весны и признаки войны. Весна – это цветущие белыми цветами деревья. По всей Украине, в каждом саду, просто вдоль дороги – белые пушистые купола и зеленая свежая листва. Я уже привык к голой желто-коричневой земле Иудейской пустыни и зарослям финиковых пальм и сейчас не перестаю любоваться.
Первый признак войны, который замечаешь сразу по въезде в Украину, - блокпосты. Где-то сложенные из бетонных блоков, где-то из мешков с песком, часто еще и с противотанковыми "ежами", сваренными из рельсов. На каждом блокпосту – солдаты теробороны со стрелковым оружием. Где-то просматривают проходящие машины, но в большинстве случаев просто наблюдают. То же и в городах. На большинстве перекрестков, на въездах в город. У каждого блокпоста – флаг Украины, а иногда еще и черно-красный флаг ОУН – флаг Степана Бандеры.
Напротив, на таком же большом щите: «Русский солдат! Сдайся или умри!»
На выезде из Луцка на шоссе с двух сторон два больших рекламных щита – кажется, они называются билбордами. На одном: "Герои среди нас!", фотография погибшего солдата ВСУ и имя: Алексей Романов. А напротив, на таком же большом щите: "Русский солдат! Сдайся или умри!" Я смотрю на эти два щита и думаю – а вот этот Алексей Романов, он кто? Он какой солдат? Почему для человека, которого зовут Алексей Романов слова "русский солдат" - теперь обозначение врага, который его убил? Для меня это такое смещение понятий – дополнительное свидетельство ненормальности, извращенности самой этой войны между Россией и Украиной.
Пишу эти строки и вспоминаю, как мы, уже во вторую нашу поездку, привезли в Брауншвейг из Киева Сергея. У него здесь, в Германии, с начала войны семья: жена, дочь и внучка. Их приютил местный архитектор. Центр города, совершенно чудесный, старинный, ухоженный дом с красивым садом. Пожилые (77 и 75 лет) приятные хозяин и хозяйка. Гостеприимные: усадили пить кофе. За столом хозяева, мы, три волонтера из трех разных стран, и семья Сергея – беженцы от русской армии. Хозяин рассказывает: "Я родился в 45 году. Моя мама тогда тоже бежала от русских солдат…" Вот что я, выросший в СССР человек, должен при этом чувствовать? Как наше время меняет привычные нам смыслы? Плюсы на минусы, а минусы на плюсы? И где тогда найти точку отсчета?"
Борис, какая у вас была мотивация сесть и писать ваши "Записки"?
Борис Берхин: Я - человек письменной культуры, когда о чем-то думаю, я стараюсь потом это записать. А здесь было так много интересного, так много необычного, волнующего и, мне казалось, важного, что я хотел это зафиксировать.
Игорь Померанцев: Борис, вы – израильтянин, в прошлом - москвич. Почему вы стали волонтером? Откуда у вас "украинская грусть"?
Это моя личная репарация
Борис Берхин: Мне стало очень стыдно. Когда это началось, я хотел сделать хоть что-то, что бы оправдывало россиян. Вот есть такой человек, к нему по-разному относятся, но в точности выражений ему не откажешь, – Алексей Венедиктов. Он сказал как-то раз: "Моя личная репарация". Я в данном случае присоединяюсь – это моя личная репарация. И потом, каждому человеку хочется сделать что-то безусловно хорошее. Помогать, волонтерить в Украине - это, с моей точки зрения, безусловно хорошо. Я же не брал в руки оружие, я занимался гуманитаркой.
Иван Толстой: Беженцы украинские распределены, живут по всей Европе, но вы выбрали конкретно Германию, город Брауншвейг, который стал отправной точкой или штаб квартирой для вас. Почему был именно такой выбор?
Борис Берхин: Это совершенно случайно. Я просто в Фейсбуке, в группе помощи украинским беженцам, написал, что я хотел бы поехать как волонтер с тем, чтобы возить гуманитарные грузы в Украину. И откликнулся человек их Брауншвейга. Я к нему и приехал.
Игорь Померанцев: Какова география вашего волонтерства?
Борис Берхин: Мы загружались в Брауншвейге и ехали в Украину. Два раза в Харьков, один раз в Киев. В первый раз мы приехали в Киев и разгружались частично в Киеве, частично в недавно освобожденных селах вокруг Киева, а потом ездили два раза в Харьков, там разгружались в различных организациях, большая часть пошла в харьковский военный госпиталь.
Иван Толстой: Борис, что из вашей волонтерской деятельности, из путешествий, перемещений по Украине произвело на вас наибольшее впечатление? Бытовое, человеческое?
Борис Берхин: Человеческих, конечно, два самых сильных момента. Первое - это в Харькове, где я нашел дом, из которого уводили немцы на расстрел моих родных. На меня это, по понятным причинам, произвело очень сильное впечатление. И второе, когда в селе Великие Мезиричи, это Ровенская область, мы оттуда забирали в Германию двух женщин-беженок, настоятель общины пятидесятников, сам русский человек с Урала, нам рассказывал, как во время Отечественной войны там убивали евреев, а их там очень много жило, и что нынешняя война, с его точки зрения, это божье наказание за ту пролитую кровь невинных. Вот это с полным убеждением мне говорил кондовый русский человек. И потом - способность украинцев к самоорганизации. Люди организовываются, сами делают очень много, без всякого участия государства, и как-то у них получается.
Игорь Померанцев: Борис, опишите, пожалуйста, насколько это возможно, ваш рабочий день. Какую помощь вы сбираете и как вы собираете? Кто вам помогает, как вы загружаете машину?
Борис Берхин: Это происходило следующим образом. В Брауншвейге была некая группа людей, во главе которой стоял человек, который там постоянно живет. У него папа немец, а мама – украинка. Большое количество украинских беженцев там располагаются и они в определенный момент в одном месте собираются, находят транспорт, мы все это грузим, я стараюсь это держать как бухгалтер, сделать так, чтобы это все было зафиксировано, чтобы мы знали, сколько ящиков с продуктами, сколько с медикаментами, сколько с памперсами, потом садимся и едем в Украину. Загрузка идет часа три-четыре.
Иван Толстой: А что за продукты? Как вы определяете, что нужно, какой список вы составляете, как вы себе представляете беду, которой нужно помочь?
Мы даем клич: приносите для Украины! И люди приносят сами
Борис Берхин: Мы себе не составляем никакого списка. Мы даем клич: приносите для Украины! И люди приносят сами. Это не то, что мы говорим: 20 килограмм сахара, 40 килограмм шоколада.... Что люди принесут, то мы и везем, иногда это даже бывают почти личные посылки. Например, у нас был человек, который воевал в Украине, а потом вернулся в Европу, потому что у него жена должна была вот-вот родить. И он своим однополчанам послал то, что они просили. Он просто привозил штук пять ящиков и мы уже конкретно этим людям в Украине отдавали.
Иван Толстой: А вдруг принесут что-нибудь, что не нужно? Могли ли вы отказаться от этого?
Игорь Померанцев: Другими словами, на что был самый большой спрос?
Борис Берхин: У нас не было такого, чтобы что-то не пригодилось. Игрушки раздают детям, продукты… Мы привозили в волонтерскую организацию, с которой сотрудничали в Киеве, "Формат-20", у них довольно большой склад, они все это распределяют, делают продуктовые наборы. Люди частично приходят прямо на склад и забирают, а частично мы развозили по деревням, потому что люди боятся выехать из деревень, денег у них нет и они, даже при открытых магазинах, ничего не могут купить. Не было такого, чтобы что-то мы везли обратно.
Вот нам принесли несколько ящиков воды. Какой смысл? Пригодилось в харьковском госпитале – расставили вдоль кроватей с тем, чтобы люди могли попить.
Иван Толстой: Знаете, Борис, одна деталь, один маленький эпизод произвел на меня большое впечатление в ваших "Записках", которые я прочел перед тем, как мы пригласили вас к разговору. Это эпизод с зеленой обезьянкой в руках у солдата. Вы не расскажете нашим слушателям?
Борис Берхин: Да, было такое. Это когда мы в первый раз приехали в харьковский госпиталь. Приехали, встали у ворот, на территорию, как военный объект, нас не пустили. Мы разгружаем, а сестры, которое там работают, принимают груз. Мы разгружаем костыли, взрослые памперсы… И товарищ мой достает такой мешок и ко мне обращается, так как я вел опись всех вещей: «Что это?». Я ему говорю, что это игрушки мягкие, мы это отдадим в другую организацию – детям, по селам пойдёт… И тут одна из сестер, там такая веселая и красивая была, говорит: «Нет, нашим солдатам это тоже нужно, они здесь одни, им эти игрушки очень нужны. Был солдатик один, у него не было ножек и не было ручки, одна ручка осталась. Я ему подарила зеленую обезьянку и он так с ней все время и был. Даже потом, когда увезли его в Киев и я увидела его в Фейсбуке, он и там был с этой зеленой обезьянкой".
Я, конечно, запомнил это. Мы часть игрушек отдали, а часть оставили для детей.
Игорь Померанцев: Вы лично раздавали помощь, вас благодарили? Вы встречались глазами с теми украинцами, которым вы помогаете?
Я взял 110 полевых аптечек и смог довезти до Харькова
Борис Берхин: Конечно. Я раздавал, я там был, сестрам отдавал, по селам отдавали. Один раз так получилось, что родственник нашего водителя там рядом воевал у Харькова, мы поехали, на полпути к переднему краю встретились с его подразделением и передали. Я могу даже сказать, что мне удалось сделать одну такую даже фантастическую вещь. У меня в России остались очень состоятельные друзья, я с ними договорился, и они путем какого-то взаимозачета со своими контрагентами из Южной Кореи оплатили несколько тысяч евро в немецкий оптовый магазин, я на эти деньги взял 110 полевых аптечек и смог довезти до Харькова.
Иван Толстой: Из "Записок волонтера".
"Владелец бывшего кафе – крупный, полный, веселый человек – рассказывает:
- 24-го я пошёл записываться в тероборону. Записался, а вечером мне жинка моего командира звонит: надо накормить 100 человек, которые уже воюют. Ну, я поехал на рынок, там все закрыто, нашёл бабку какую-то, она открыла склад, взял овощей и мяса. Приготовили, отвезли. Я понял, что их никто не кормит, с утра на следующий день стал обед готовить. Только начал – командир с теробороны звонит: "Ты где, мы ж тебя ждём!" - "Так мне ж твоя жинка звонила, чтоб я людей кормил!" Так и пошло. 45 человек у нас работают. Три склада продовольственных, и еще у нас в вестибюле – под гуманитарку непродовольственную, еще один – в театре юного зрителя, кухня тоже не одна. А в фойе люди делают бутерброды бойцам на утро, мы их "бутербродными войсками" называем. Много надомников ещё – варят рис, макароны. Вечером им сырье завозим – утром готовое забираем. Жена готовкой руководит, я за логистику, организацию отвечаю. Поляки шлют консервы, вот итальянцы прислали фуру с мясом. Что-то покупаем на донаты, что-то бесплатно дают. Недавно с передовой звонили: "Тут корова бесхозная, приезжайте, забейте и увозите!" Мы так не можем, мы целую корову не подымем. Мы можем забить и там же разделать. "Не, так не пойдёт, уезжать сразу надо, а то под обстрел попадёте". Вот такие реалии этой жизни. Теперь 1000 человек кормим. Каждый день, трижды. В основном ВСУ – им развозим на позиции. Ещё кормим скорую помощь, коммунальщиков, полицию. Государство не участвует, мы сами.
По всей Украине это массовое явление – люди хотят помочь обороне своей страны. Наивно думать, что они покорятся России. Сколько я их перевидал! И этот веселый хозяин харьковского кафе, и киевский миллионер, сам раздающий гуманитарку по селам, в том числе – рядом с фронтом (свою фирму он пока закрыл). В одну из встреч он поделился со мной радостью: достал для ВСУ партию специальных патронов для снайперских винтовок. Естественно, за собственные деньги. Женщина, командующая волонтерами в харьковском госпитале и не уходящая оттуда сутками. Говорит она с трудом, заикаясь – у нее уже четыре контузии. И все равно она остается в городе, в своем госпитале. Молодые, немного приблатненные ребята из Житомира на дорогих машинах, которые угощали нас шашлыком. Они рассказывали, как 24 февраля просто достали оружие из своих подвалов и пошли под Сумы. И отстояли город – даже без участия армии. Пятидесятники, организовавшие вывоз, проживание и кормление тысяч людей. Можно долго перечислять. Для них всех эта война в истинном значении этого слова – отечественная. Они защищают свое отечество".
Иван Толстой: Борис, ко всему, как известно, человек привыкает и с любой бедой почти может сжиться. Расскажите, пожалуйста, о том психологическим состоянии, в котором находятся украинцы в тылу. Вот вы писали о некотором равнодушии харьковчан, которые привыкли к обстрелам. Как это все снаружи выглядит?
Борис Берхин: Обстрелы, бомбежки - это для человека, находящегося в мирной обстановке, выглядит как что-то необычное сильное. А для тех людей, которые там живут, это достаточно быстро становится обыденной жизнью. Вот если дом сгорел и разрушен, а вы жили в соседнем доме, вы же там продолжаете жить, вы каждый день ходите мимо этого разрушенного дома, вы привыкаете к этому виду разрушенного дома. А если у вас там каждые двое суток тревога, в конце концов вы привыкаете к этой тревоге. Поэтому в Харькове, когда она звучит, при мне люди головы не поворачивали совсем, не так, как у нас в Израиле. У нас здесь народ дисциплинированный.
Игорь Померанцев: Ваша машина с гуманитарной помощью пересекала несколько границ. Немецкие, польские, украинские пограничники и таможенники не препятствовали вам?
Борис Берхин: Они не препятствовали, нас проверяли на выезде. На въезде нас почти не проверяли, ну, посмотрели две-три коробки формально – езжайте дальше. С учетом того, что я сам работаю здесь на пограничном переходе, я могу немножко сравнивать. А вот на выезде обратно досмотр более серьезный. Мы один раз там попались. Люди же посылают своим родственникам-беженцам что-то, и один неумный человек взял и послал бутыль самогона. Ну, пришлось заплатить штраф.
Игорь Померанцев: Я хочу вернуться к вопросу, который задал вам Иван. Вы познакомились с десятками, может быть, с сотнями и беженцев и переселенцев, просто с украинцами, которые остались в тылу. Какие чувства они испытывают? Это отчаяние, страх, негодование?
Борис Берхин: Люди более или менее возрастные испытывают горестное недоумение: как такое могло произойти, как могут русские напасть на Украину? В принципе, это в голове у людей, которые выросли в Советском Союзе, не очень помещается. И у меня не очень помещается до сих пор, я до сих пор своими еврейскими мозгами не могу понять, как русский президент может звать мусульман помогать русским убивать украинцев. Не помещается у меня в голове. Это пространство общей культуры – одни фильмы смотрели. Молодые…
Украинцы верят, что их дело правое, вот это я могу совершенно точно сказать
Отчаяния я не видел, страха я не видел, довольно большая ненависть с учетом сгоревших сел. Я сам видел сгоревшие села, дома разрушенные. Честно говоря, я не знаю, как украинские солдаты еще вообще пленных берут. Мы у госпиталя этого разгружались, там вокруг никаких заводов нет, а у нас под ногами битое стекло – били по этому госпиталю. У меня в Израиле сосед через стенку, у него семья дочки в Марганце. Дочку ранили. Ей 11 лет. Она просто шла по улице в магазин. Может быть, я переношу свои чувства на других, но то, что я видел среди украинцев, они верят, что их дело правое, вот это я могу совершенно точно сказать.
Иван Толстой: Борис, а вам понятны немцы-волонтеры? Что немцам Украина и та далекая беда?
Борис Берхин: Я не только немцев видел, я видел там американцев. Мне кажется, что достаточно большое значение имеют религиозные моменты. Вот то, что я видел среди волонтеров, как правило, это были люди верующие. Именно люди верующие скорее способны зажечь идеей безвозмездной помощи, каждый человек хочет быть хорошим, заложено это в человеке, и, если есть возможность сделать что-то хорошее, он пытается это сделать. Вот тот молодой парень Маркус, ему 20 лет даже не было, он говорил: "Я сейчас поеду в Украину, но вообще я мечтаю поехать в Эфиопию, помогать там голодающим".
Ну, что ему эта Эфиопия? Ну, хочет человек быть хорошим, ради самоуважения, может быть.
Иван Толстой: Это ведь на самом деле скрытая цитата из Льва Толстого: "Князь Андрей всю жизнь хотел быть хорошим". Меня страшно веселила в детстве эта фраза наивная, простая до глупости. Великий писатель так просто, примитивно выражается. А в этом, конечно, большая глубина была.
Игорь Померанцев: Борис, вы – израильтянин, говорите по-русски. Это не вызывало у украинцев чувства отчуждения?
Борис Берхин: Нет, ни разу ничего такого не было. Вплоть до того, что я описывал случай, когда мы привезли солдатам помощь, а они - с передовой. Во-первых, это не вызывало никакого отчуждения, во-вторых, половина диалогов между ними происходила тоже на русском языке. Они свободно переходили с русского на украинский, с украинского на русский. Никого это не задевало. Я в своих "Записках" описывал, как я ехал из Харькова в Киев в сидячем вагоне и рядом со мной человек читает книжку Пелевина московского издательства, и никого это не волнует.
Игорь Померанцев: Ваш израильский опыт похож на украинский? Я имею в виду, прежде всего, опыт войны.
Борис Берхин: Мне 68 лет, я здесь не участвовал в войне, в войне участвовал один из моих сыновей, он здесь воевал в Газе когда-то. Это немножко другое.
Игорь Померанцев: Я имею в виду, прежде всего, ракетные обстрелы.
Борис Берхин: Я только один раз попадал под воздушную тревогу. Скажем так, в тех местах, где я сейчас живу и работаю, там ракетных обстрелов последние несколько лет не бывает, там иногда стреляют из стрелкового оружия, поджигают покрышки на дороге, но это бывает в достаточной степени редко.
Игорь Померанцев: Насколько я понимаю, из окон вашего дома видна Иордания. Вам не бывает страшно?
Борис Берхин: Я уже пожилой человек, чего мне бояться. Я уже прожил, слава богу, шесть детей. Я иорданцев вижу каждый день на работе, у палестинцев я овощи покупаю, они работают со мной рядом. Ну, как-то раз, когда было обострение, над нашим кибуцем летал иорданский дрон. Полетал, полетал, сбивать его запретили, улетел обратно. Чувства тревоги у меня нет.
СМИ пишут же о событиях, а не об обычной жизни. А так тут люди живут, рожают детей, здесь школы, детские сады, здесь же, у иорданской границы. Если бы здесь было реально, по-настоящему, серьезно опасно, наверное, этого бы здесь не было. А так на 90 процентов здесь мирная жизнь. Это не то, что в Украине, где реально идет война. Там есть линия фронта, на этой линии фронта идет война и достаточно часто стреляют через линию фронта в силу того, что есть такие дальнобойные ракеты. А здесь войны нет, здесь есть террористические акты, иногда чаще, иногда реже, но здесь нет именно войны постоянной, здесь к ней готовятся, но пока, слава богу, ее нет.
Иван Толстой: Борис, огромное вам спасибо за беседу!
Игорь Померанцев: Борис, больше спасибо и удачи!
Слушайте и подписывайтесь на нас в Apple Podcasts, Google Podcasts, Spotify, Яндекс.Музыка, YouTube и в других подкаст-приложениях. Оставляйте комментарии и делитесь с друзьями. Гуманитарный коридор. Моментальные истории жизни.
