"Мракоэкономика и эгополитика", "совки и самодержаворонки", "антисемиотизм", "труппы большого театра военных действий", "жуть событий"… Художник, выступающий под псевдонимом KungFuct, работает с русскими, а иногда и с английскими словами, всячески изгибая их, складывая, ломая и переворачивая, дабы разоблачить механизмы манипуляции, лежащие в основе политической и социальной риторики. KungFuct – профессиональный дизайнер, и в его лаконичных плакатах-каламбурах цвет и шрифт играют немаловажную роль. Эти работы, регулярно публикующиеся и пользующиеся успехом в инстаграме, в декабре появились в берлинской галерее ICEBERG/MiCT на первой персональной выставке художника. Уроженец Пензы KungFuct сейчас живет в Белграде, а мой звонок застал его в Соединенных Штатах. В интервью, записанном для программы "Культурный дневник", KungFuct говорил об опыте эмиграции, разоблачении слов и возвращении им подлинного смысла, пропаганде и русском футуризме.
– Я знаю, что вам не очень нравится слово "художник" и вы предпочитаете, чтобы вас называли креатором.
– Тут претензия не к самому слову, слово нормальное, просто в России художник – это человек, который рисует. В остальном мире artist – это может быть бабушка, которая вышивает, или люди, которые занимаются перформансами или танцами.
– Вы ведь тоже участвовали в перформансах в Норвегии?
Получаются мемы, символы, которые даже часто без моего авторства разлетаются по интернету
– Я участник русско-норвежской команды, в том числе мы делаем перформансы. Это тема Севера, Баренц-региона – общей территории для Швеции, Норвегии, Финляндии и России вокруг Баренцева моря. Наша команда регулярно делает мероприятия на темы коренных народов. Я иногда делаю визуальную часть, там есть перформансы, у нас есть человек, который поет, – это все современное, но основанное на народной северной музыке.
– Стало быть, это совсем не похоже на то, что видят посетители вашего инстаграма?
– Нет, инстаграм – побочная ветвь. Я его завел давно как дневник или площадку для экспериментов, он почти не связан с остальной моей деятельностью. В основном я занимаюсь коммерческим дизайном, а инстаграм – для развлечения, для души. Каждый день уделяю время сиюминутным вещам, высказываюсь, что-то рисую, что-то говорю.
– Ваша выставка с работами из инстаграма в декабре прошла в Берлине. До этого вы их не выставляли?
– Я очень давно завел инстаграм, но социально-политическим он стал года два назад. На эти темы была первая выставка. Раньше выставлял маленькие вещи у друзей в кафе, но это были совершенно другие темы и форматы.
– Довольны ли вы тем, как выставка прошла?
– Да. Моя площадка – это мой инстаграм, я как-то не представлял формат обычной выставки, распечатанные постеры. Спасибо куратору: когда всё это собрали вместе, появилось новое прочтение, новый образ. Посетители в основном знали мои работы, ничего нового не увидели, но вокруг каждой работы возникала дискуссия. Понятно, что все эти темы волнуют людей. Была интересна именно такая встреча вживую, мы обсуждали все эти вещи заново, делились опытом. Не столько выставка работ, а именно встречи и обсуждение.
– Когда работа, которую вы видите в своем телефоне или компьютере, переносится на стену, она меняется?
Слово "обнуление" меня сильно зацепило, и я тоже решил обнулиться
– Я заметил, что да. В инстаграме это все-таки очень сиюминутное: картинка в интернете, мемчики... Серьезность и основательность как будто снижаются из-за того, что я делаю это каждый день; в интернете много другого контента. Когда человек стоит и смотрит на работу на стене, его ничего не отвлекает – это совершенно другое восприятие. Мне кажется, люди глубже погружаются, сразу начинают видеть более основательно.
– Когда смотришь ваш инстаграм, представляешь, что это написано стрит-артистом на стене дома. Вы не пробовали заниматься уличным искусством?
– Формат того, чем я занимаюсь, похож на то, что делают стрит-артисты, а темы, о которых я говорю, наверное, более уместны в виде плаката на улице или надписи на стене. Но я никогда этим не занимался. На выставках, на которые меня приглашают, другие художники так или иначе связаны со стрит-артом, а я нет. Не знаю, к сожалению ли. Потому что получаются мемы, символы, которые даже часто без моего авторства разлетаются по интернету. Кто-то даже их потом переносит на стену. Но изначально я все-таки не стрит-артист, у меня другая предыстория.
– Какая?
– В целом инстаграм начался очень давно, лет 10 назад, просто как побочная деятельность для экспериментов. Я брал разные темы. Основная концепция у меня – это исследования. Я регулярно брал новую тему и занимался ее изучением. Темы были разные: Новый год, еда, Россия, секс. Я смотрел новости, ездил, общался, участвовал в мероприятиях, каждый день делал графические высказывания. То, что сейчас в инстаграме, началось после так называемого обнуления сроков президента. Слово "обнуление" меня сильно зацепило, и я тоже решил обнулиться: удалил все свои предыдущие работы из инстаграма и взялся за тему новостей. Я не совсем о политике говорю, у меня социально-политические темы, и занимаюсь я этим уже три года.
– Вы говорили, что вас удивляют люди, которые живут довоенной жизнью, делают вид, что ничего не происходит…
Мой инстаграм про свободу слова
– Надо пояснить: я их не осуждаю, меня удивляет не совсем это. У меня есть такой пример, я его приводил на выставке: если бы прилетели инопланетяне на космических кораблях, это было бы событие, которым бы мы хотели поделиться, рассказать своим родителям, друзьям, обсудить. Но я вижу, что моих знакомых волнует закрытие кафе рядом с домом или они колесо прокололи, переживают, выложили в инстаграм или в фейсбук пост, что у них зуб болит, и никаких постов про мобилизацию, про экономику. Я понимаю, что они, наверное, все это видят и находят для себя причины, почему не стоит об этом писать или говорить, но это выглядит очень странно. Я не призываю ни к каким высказываниям, но мне кажется, это базовое право человека поделиться своими эмоциями, записать сторис, сказать, что мне плохо, я переживаю, я не уверен в своем будущем. Но я этого не вижу у многих своих знакомых, и меня это удивляет.
– Это объясняется их осторожностью или даже, прямо скажем, трусостью.
Поддерживая других людей в их праве высказываться, я помогаю тем самым высказываться себе
– Непонятно. Я же не говорю про какое-то политическое высказывание, требование найти виновных. Просто: мне плохо, я чувствую нестабильность, я переживаю. Может быть, радуюсь, почему нет? В каком-то смысле люди, которые ведут Z-каналы, честнее: если им что-то действительно нравится, они этим делятся. Мой инстаграм про свободу слова. Я понимаю, что есть люди с националистическими, монархическими, консервативными взглядами, я с ними не согласен, я с ними спорю, но то, что они высказываются, как бы мне ни было неприятно, это правильно. Известное высказывание: я не согласен с вашим мнением, но готов сражаться за ваше право высказывать его. Вот про этот закон о мировом гей-сообществе: я пытался друзьям объяснять, что надо поддерживать людей в их праве иметь мнение и идентичность. Мы делаем проект насчет Севера, это не только российская проблема, коренные народы – это проблема и в Америке, и в Норвегии, и в России она очень большая, – Бурятия, Коми, Удмуртия. Эти люди должны иметь идентичность, ее надо поддерживать. Когда мы говорим об ЛГБТ, о религиозных организациях или о политических партиях – это разговор о нас: поддерживая других людей в их праве высказываться, я помогаю тем самым высказываться себе, делаю законы для себя лучше. Мне кажется, в России это не все понимают.
– Вы были политическим активистом?
– Я себя вижу в творческо-журналистской деятельности. В формате своей площадки в инстаграме лекции иногда читаю, – через искусство, через просвещение, но как активист – нет, к сожалению.
– Вы сказали, что ваш проект о свободе слова, но он еще и о войне слова, если обыграть название вашей выставки. Какую войну ведут слова?
– Это, с одной стороны, про пропаганду, с другой, это не только российская проблема. Когда я сейчас вне России нахожусь, вижу это в контексте Палестины и Израиля: есть непосредственные участники боевых действий, есть политики, которые в это вовлечены, а остальное общество с этим сталкивается на уровне новостей, на уровне обсуждений. Тут как будто бы другая война происходит и очень много фейков, очень много пропаганды, очень много фактических неточностей, лжи, неверных представлений об обществе. Запрет абортов или ЛГБТ – это вещи, напрямую связанные с философией, с наукой, и здесь война происходит в социальных сетях, на кухнях, люди сражаются словами. Я в этом участвую.
– У слова есть власть сейчас или ситуация постправды уничтожает власть слова?
Я хочу, чтобы человек, глядя на мою работу, понимал, что всё однозначно
– Кажется, что, возможно, и раньше была такая же ситуация. Думаю, это большая проблема, она началась давно, наверное, еще до слова "постправда", когда появился постмодернизм. Каждый человек по-своему читает произведение, по-своему видит картину. Но эта вещь, что каждый прав, мне кажется, негативная, я все-таки сторонник объективности, науки. Хотя в своих работах я, наоборот, играю с этим "все неоднозначно", мою работу можно прочитать 15 разными способами, но когда политики разрушают смысл слов, говорят, что все неоднозначно, вот вам 15 вариантов событий, я хочу, чтобы человек, глядя на мою работу, понимал, что всё однозначно. Я пытаюсь все обратно собрать, объяснить. Я считаю, что политики, пропагандисты или люди, которые имеют власть в социальных сетях, могут в своих интересах негативно влиять на язык, на слово, обесценивать, обессмысливать все, что говорится, что думается.
– Представьте, какая власть была у слова, когда Данте писал "Божественную комедию" – книгу, которую вы сейчас читаете. Печатное слово воспринималось совсем не так, как сегодня, когда человек находится под водопадом информации.
– Возможно, появляется такая поверхностность. Я и по своим работам понимаю, что моя задача – зацепить человека на одну миллисекунду и не давать ему больше двух-трех слов, потому что он мою работу видит в инстаграме, где миллион других сообщений. Конечно, мы становимся очень поверхностными. Я не думаю, что мы стали меньше читать или стали глупее, но в социальных сетях мы всё пролистываем, лениво, поверхностно, не вникаем. Проблема фейков во многом связана с этим. До темы политики у меня была тема пандемии, я много об этом высказывался. Прилетает в вотсап или телеграм фейк, что Билл Гейтс хочет убить половину населения Земли, и никто не проверяет, всем достаточно посмотреть, лайкнуть и переслать. Да, сейчас слово имеет, парадоксально, с одной стороны, меньше власти, а с другой – как будто бы больше. Раньше слов было мало, они имели самостоятельную ценность. В Библии написано, кто-то книгу написал – это слово весомое и значимое. А слово обычного крестьянина, обычного горожанина как будто бы ничего не стоило, потому что он не печатался. А теперь каждый во всем эксперт. Сейчас – в вирусологии, а через пять минут – в ближневосточной политике. Все что-то пишут, все думают, что их слово не хуже, чем слово Пруста или слово Библии. Много людей получили возможность говорить что угодно, и это что угодно не оформлено, непонятно, что с ним делать, гигабайты информации каждую секунду, и все это разбавляется водой, перепостами, банальщиной.
– Мне кажется, что то, что вы делаете, похоже на вскрытие консервной банки, только консервная банка – это слово, вы ищете то, что в нем спрятано. Это то, чем занимались леттристы.
– Я подошел к тому, чем я занимаюсь, как дизайнер. Я занимаюсь брендингом, логотипами, задача дизайнера – взять сложную идею, много-много слов и все это упаковать в одно слово в коммерческом смысле – вот название компании, вот идея компании. Как будто я с этой позиции занимаюсь своим искусством: я читаю новости, беру 15 новостей, читаю социальные сети, вижу высказывания, все это соединяю и упаковываю. Возможно, не открываю консервную банку, а, наоборот, закатываю ее. Я пришел в это искусство не из литературы со знанием каких-то сложных отсылок, а через механическую работу со словами и смыслами. Я могу соединить два слова в одно, и это нашло свое применение именно сейчас, когда много-много новостей, много смыслов, а человек хочет увидеть один простой понятный смысл из кучи разрозненных сообщений.
– При этом в простом и невинном слове вдруг открывается жуткий смысл.
– Естественно, такой эзопов язык, но не только из-за самоцензуры. Я многие вещи не говорю для того, чтобы это было понятно "обычным" людям, которые, мне кажется, хотят намека или подмигивания. У известного человека где-то случайно на заднем плане на полочке лежит книга Замятина "Мы" или Оруэлл: как будто бы он напрямую не говорит, понимает, что он рискует, но хочет намекнуть. Я на таких намеках хочу дать возможность людям ощутить, что они тоже в этом участвуют, что они понимают, могут поделиться этим намеком. Какое-то чувство общности: я тебя понял, я тебя увидел, я знаю, что ты думаешь так же, как я.
– Вот новогодний пример: у вас есть работа "Селедочка под убой", то есть буква "ш" отвалилась, и из невинной "Селедочки под шубой" вылезает какой-то череп, нечто страшное, связанное с войной.
Я не даю ответа, а просто намекаю на то, что, кроме селедочки, еще есть этот череп
– Есть люди, которые говорят, что все хорошо, а есть те, кто говорит, что все плохо. Я пытаюсь соединить, чтобы было и хорошо, и плохо. Кто-то говорит: так всегда было и будет, войны были, чего об этом сильно думать, Новый год никто не отменял, надо праздновать. Кто-то говорит: как вы можете праздновать? Люди продолжают делать салатики. А с другой стороны, психологи говорят, что все равно надо не забывать обычную жизнь. Противоречивые работы: я не даю ответа, а просто намекаю на то, что, кроме селедочки, еще есть этот череп, который из салата выглядывает.
– Не буду спрашивать ваше подлинное имя. Но скажите, что значит Kungfuct? Это союз "кунг-фу" и "факта"?
– Я занимаюсь словами, придумываю коммерческие названия как дизайнер для компаний, и, естественно, мне нравится играть со словами не только в социально-политическом пространстве, но и для развлечения или для проектов. Мне захотелось соединить два противоречивых, совершенно разных смысла в одно для названия своего проекта, чтобы было что-то смешное про мастерство, а с другой стороны, про точность. "Кунг-фу" – это не только боевое искусство, это в целом мастерство: можно быть садовником мастером кунг-фу, идеально подстригать газон, можно быть поваром. В Японии и в Китае много такого, когда человек 20 лет полирует шкатулки и просто делает это идеально – это про такую философию. А "факт" – это сухие факты, наука, строгость. На таком балансе философии и точности, фантазии и мысли балансирует название.
– Когда вы покинули Россию?
– Как все, наверное. 24 февраля начали думать – как, что и куда, свои вопросы решили и в мае уехали.
– Я видел, что у вас есть часы с сербским временем московским. Вы живете между двумя странами?
– Естественно: друзья и родственники в России. Большую часть времени в Сербии проводим. На телефоне несколько часов.
– Вы воспринимаете эмиграцию, как временную релокацию?
– Когда мы готовились к переезду, читали про эмиграцию прежних лет, был основной совет: не надо думать, что это на время. Мы изначально рассчитывали, что будем полноценно выстраивать свою жизнь. Если все в России будет нормально, то, конечно, будем возвращаться или приезжать. Сложно загадывать. Знаю людей, которые сжигают мосты, но я так не хочу. Мы не сидим на чемоданах, мы решили, что надо выстраивать свою жизнь дальше, заниматься тем, чем планировали, в новых условиях.
– Война поменяла вашу жизнь радикальным образом? Знаю людей, у которых весь мир перевернулся, и они находятся в постоянной депрессии.
Как они могут голосовать за эти законы, вводить "иноагентов", писать доносы?
– Я себя успокаиваю, что у меня, конечно, не все так плохо. Я в своих работах об Украине и других странах почти не говорю, говорю только о России, о россиянах. В Украине, безусловно, гораздо хуже людям, мои проблемы несопоставимы. Поэтому я жаловаться не хочу. Я сейчас в Америке, маленькое путешествие. Остановка была в Нью-Йорке на Лонг-Айленде. Остров рядом с Нью-Йорком, где жил Бурлюк, поэт-футурист. Я из Пензы, а в Пензенской картинной галерее есть зал, где Кандинский, Малевич и пензенский художник Лентулов, он состоял в движении "Бубновый валет", основанном Бурлюком. Очень необычные работы у них плакатно-экспериментальные. И вот Бурлюк уехал, поселился на Лонг-Айленде. Какой-то круг для меня замкнулся: меня когда-то поразил зал "Бубнового валета", и тут я спустя 20 лет читаю, что Бурлюк-эмигрант жил здесь, на другом конце света, – это все легло в одну линию, жизненную и творческую. Все истории, которые я читал про Вторую мировую, про революцию, – это было далекое, непонятное. Эмигранты жили в Турции, в Америку ехали, а теперь это я на себе ощутил, конечно, в гораздо более комфортных условиях, с интернетом, со знанием языка. Ощутить это на себе – конечно, необычно. По книжкам, по фильмам не получилось сформировать у себя понимание, как это было, а сейчас это можно понять. Я не назову это положительным опытом, лучше бы его не было, но это интересный опыт.
– Нынешняя эмиграция – во многих отношениях копия эмиграции 1920-х годов. Как ни странно, история повторяется.
– Это просто шокирует. Кажется, что такого быть не может – это все рукотворное, не может быть так, что колесо провернется и по новой "враги народа", доносы, эмиграция. Просто кажется какой-то пародией, как будто сейчас проснешься и всё. Но не просыпаешься. Люди, которые принимают решения, точно знают про репрессии, про Сталина. Как они могут голосовать за эти законы, вводить "иноагентов", писать доносы? Кажется, не может быть такого, а оно возвращается, и как будто бы всё нормально. Как можно закрыть "Мемориал"? Как можно поставить памятник Сталину? Это кажется фантасмагорией. У меня только одна надежда, что, когда все это закончится, на следующий день исчезнет, как по щелчку, и все поймут, что это была бутафория, что это на самом деле никому не надо, а просто зачем-то по указке свыше все в это на время поверили, а потом все развеется. Карнавал закончился, и всё. У меня есть надежда.
