Российский хирург, подписавший письма в защиту Буяновой и с требованием расследовать смерть Навального, рассказывает о своей мотивации и вынужденной эмиграции.

Педиатра Надежду Буянову приговорили к пяти с половиной годам колонии. Ее признали виновной по делу о распространении "фейков" про российских военных по политическим мотивам (часть 2 статьи 207.3 УК). В январе москвичка Анастасия Акиньшина рассказала, что пожилая врач назвала ее погибшего на войне экс-мужа "законной целью Украины", и спросила на своей странице в социальной сети, куда ей жаловаться, чтобы Буянову посадили. Вскоре в квартире Надежды Буяновой провели обыск, на нее возбудили уголовное дело. Аудио– или видеодоказательств предполагаемого разговора обвинение не предоставило. Врача осудили лишь на основании слов Акиншиной и показаний сына – бывшего пациента Буяновой. Педиатр все обвинения отрицала. За Буянову сразу после возбуждения уголовного дела вступились врачи. Они писали письма в Администрацию президента РФ с требованием освободить педиатра. После оглашения приговора один из врачей, подписывывшихся под этими письмами, Александр Ванюков на своей странице в социальной сети написал:

"У вас тряслись руки от осознания собственного бессилия? Последние два года со мной такое происходит регулярно.
Вы задавали себе вопрос, что вы будете рассказывать детям, когда они начнут спрашивать, почему честные люди сидели и умирали в тюрьмах, а насильники и убийцы были помилованы президентом за то, что они согласились насиловать и убивать от его имени? У меня нет всех ответов, но я знаю, что обязательно надо продолжать пытаться и надеяться. Мы требуем освободить педиатра Надежду Буянову. Ее, 68-летнюю женщину, всю жизнь лечившую детей, посадили в тюрьму на 5,5 лет. По одному доносу. Без доказательств. Без свидетельств. Без вины". Он попросил коллег, живущих в России, не подписывать письмо, потому что в ином случае к ним могут прийти с обыском. 16 октября пришли с обыском к врачам, подписавшим письмо с требованием расследовать смерть Алексея Навального и другие письма врачей в защиту политзаключенных.

О сопротивлении врачей Александр Ванюков рассказал Радио Свобода

– Как вы думаете, зачем нужно было приговаривать Надежду Буянову, которая никогда не занималась политикой, не была активисткой, к 5,5 годам реального срока?

– Дело против Надежды Федоровны и наказание, которое ей определил суд, меня удивило. Она пожилая женщина, врач, не замеченный ни в какой политической деятельности. Скорее всего, она стала так называемым "козлом отпущения". Ее арест и приговор ужаснули многих людей. По моему мнению, власти показывают: не надо им перечить. Им абсолютно всё равно, сколько вам лет, чем вы занимаетесь, они придушат любого, кого захотят, просто потому, что могут. С точки зрения доказательной базы абсолютно провальна позиция обвинения. Нет ни свидетельств, ни подтверждений тому, что Надежда Федоровна говорила то, в чем ее обвиняют. И тем не менее человек получает большой срок колонии. То, с каким цинизмом этот процесс прошёл, оставляет мало надежды для страны. Как сказала группа "Би-2": “У России нет надежды, но есть Надежда, и она в тюрьме”.

– Вы постоянно подписываете письма врачей в защиту политзаключенных. Зачем сейчас нужны такие письма?

– Я долгое время совсем не активно участвовал в политической жизни. Я ходил на митинги за прекрасную Россию будущего, и то не на все. Нельзя ничего не делать. Мы делаем что можем. И у нас нет никакого влияния, кроме общественного мнения. Мы каждый раз, подписывая письмо, думаем: вдруг сработает . Если есть хоть малейший шанс человеку помочь, этот шанс надо использовать. Они, эти ребята (я даже не знаю, как их обозвать, поэтому всё время использую слова "они " и "эти ребята"), в общем, какие-то люди, которые ответственны за то, что Надежда Федоровна в тюрьме, ужасно не любят, когда на них светят фонарём. Мы надеемся, что случится чудо и Надежду Федоровну отпустят.

– Как вы приняли решение об эмиграции?

– 24 февраля 2022 года мы поняли, что нам надо уезжать. У нас было ощущение, что дальше нам с Россией совсем не по пути. Мы давно думали об эмиграции, но как-то вяло. После 24 февраля 2022 года нам стало понятно, что будущего у нас в России нет. Мы с женой открытые люди и всегда любили вовлеченность в свободный мир. Мы не готовы мириться с изоляцией, в которую вогнал Россию человек, называющий себя президентом. И нам не близки ценности, которые пропагандирует современная российская власть. Мы хотели, чтобы наши дети учились там, где им нравится, в любой стране и были свободными в своём выборе. Людям с такими ценностями, как у нас, стало опасно оставаться в России.

– Были ли у вас профессиональные перспективы в России?

– В профессиональном плане у меня были очень хорошие перспективы. Если бы не война и не существующий политический строй, я бы из России не уехал. В первые месяцы после начала войны российские врачи были исключены из международных исследований и профессиональных сообществ. Но сейчас ситуация несколько улучшилась и, насколько мне известно, российские врачи продолжают общаться со своими международными коллегами. По моему мнению, российские врачи не остались изолированными от мирового профессионального медицинского сообщества, тем не менее коммуникация
сильно усложнилась. Я предполагал, что моя карьера в России очень быстро закроется из-за моего неумения держать язык за зубами. Мне кажется, что у меня в юности даже не было мук профессионального выбора: мне казалось, что хирург – это самая крутая специальность на свете, может быть, еще космонавт, но я до сих пор не уверен в этом. Я всегда хотел быть хирургом, таким настоящим, из книжек. Я долго размышлял, каким хирургом я хочу быть, и в итоге выбрал эндоваскулярную хирургию. Моя жена училась в Америке, и мы думали о переезде в эту страну. Но одновременно в 2011 году мне предложили должность заведующего отделением в московской больнице. Тогда мне казалось что это очень здорово: я могу сделать то, о чем всегда мечтал. В 2012 году, когда в Москве ещё не было инсультной сети, мы одними из первых начали делали тромбэкстракции у пациентов с острым ишемическим инсультом. Когда в Москве начала развиваться инсультная сеть, мы в нее не вошли по техническим причинам. Но тем не менее мы как-то эту волну предугадали, делали первые операции, опубликовали первые доклады. Это стало большой нашей гордостью. Мы начали выполнять полноценную эндоваскулярную реконструкцию сосудистого доступа у пациентов, которые находятся на гемодиализе. Этот вид помощи вошел в обязательное медицинское страхование. С этого момента в большом количестве российских больниц такую процедуру начали выполнять на регулярной основе. Я считаю это нашей победой. Из узкопрофильного отделения мы стали полноценным сосудистым центром. У нас было много планов, как развиваться. Во время пандемии наша хирургическая активность снизилась практически до нуля. Когда я предложил создать в больнице волонтерское движение, то мне ответили: "Вот сам и делай". Единственное, что я придумал, – написать у себя в социальной сети, что в больнице нужны руки. В первый день к нам пришло 400 человек. К счастью, среди них были люди, которые умели управлять людьми гораздо лучше, чем я. Мы подошли гибко к организации работы волонтёров. И максимально облегчили вход для тех, кто хочет попробовать себя на этом
поприще. Ежедневно в больнице находилось примерно больше 200 волонтёров. И каждый из них точно знал, чем ему заниматься. С приходом волонтёров наша больница перестала быть похожей на “ковидную тюрьму”, в этом их большая заслуга. Я рад, что я к этому причастен. В целом, моя профессиональная жизнь складывалась очень успешно. Мне очень не хотелось все это бросать.

– Как складывается ваша профессиональная жизнь в Латвии?

– У меня была некоторая иллюзия, что я смогу в Латвии быстро найти работу по профессии. Однако до сих пор я не реализовал эту возможность и хирургом не работаю. Здесь у меня в профессиональном плане то, что было в России, если будет, то очень не скоро. Вполне возможно, не будет никогда.

– Существует мнение, что врачи в России и так занимаются общественно полезной работой и могут оставаться аполитичными. Каково ваше мнение?

– Я не считаю, что врачи достаточно делают для общества, чтобы не выражать свою политическую позицию. Врач – это моя профессия, это то, чему учился, это моя работа. Она позволяет мне жить, реализовывать мои амбиции, но моя профессия не имеет никакого отношения к общественному строю. Надев медицинский халат, человек не перестает быть гражданином своей страны. Моя гражданская позиция – это моя обязанность. Пусть это звучит наивно, но только граждане страны могут влиять на то, как она будет жить дальше. Может быть, сейчас у нас нет такой возможности, может быть, мы утратили ощущение того, что мы способны влиять на будущее страны. Но все равно только граждане страны могут изменить ход событий. Человек вне зависимости от его профессии принимает решение о том, в какой стране он хочет жить и какое будущее ждет эту страну, и он не должен избегать этой ответственности. В ином случае получается, что президент решает за людей, как им жить, его примеру следуют полицейские, думая, что они здесь власть, врачи тоже часто считают, что это пациенты для них, а не они для пациентов. К сожалению, к такому результату страну привели мы, потому что мы не научились отвечать за свое будущее и за тот выбор, который мы делаем.

– Как вы думаете, дела против врачей могут оттолкнуть молодежь от выбора этой профессии?

– Я думаю, что это касается не только медицины. Молодёжь не будет выбирать Россию как страну, в которой можно безопасно строить долгосрочные планы. Для того чтобы стать врачом, нужно долго и трудно учиться, делать это в постоянно меняющихся условиях небезопасно. Возможно, молодёжь не захочет прикладывать такое количество усилий для того, чтобы стать подневольным человеком, без защиты. В России большинство медицинских учреждений принадлежит государству, и часто врач, работающий в таких организациях, не имеет права на собственный голос. При первых же признаках недовольства врача делают крайним и увольняют, мы это видели много раз. За Надежду Федоровну Буянову не вступился никто из её руководства. Я думаю, что молодые люди, которые выбирают профессии, требующие долгого и серьёзного обучения, будут учиться и работать в странах, где есть демократические институты, в частности независимая судебная система, мощные профессиональные сообщества, места, где можно планировать свое будущее на десять лет вперед.

– Много ли, на ваш взгляд, врачей эмигрировали из России за последние два года?

– Из России уехали самые активные врачи, понимающие, что они будут делать за границей. Они были наиболее образованными в стране. И хотя из России уехало довольно много квалифицированных врачей, о массовой эмиграции врачей говорить не приходится. Большинство остается в России, потому что эмиграция для врачей всегда очень тяжела. Им приходится начинать свой профессиональный путь практически с нуля. Не у всех российских врачей есть силы и средства проходить это заново. Все это не лучшим образом скажется на российском здравоохранении. В России действительно много врачей на душу населения. Доступность медицинской помощи в России высокая, но качество оказания медицинских услуг низкое. Медицинское образование в России сильно отстает от мирового. У рядовых врачей нет доступа к современным международным знаниям. Конкурентоспособность российских врачей довольно низкая. В России, конечно, есть гениальные врачи. Один человек на больницу или отделение, который формирует вокруг себя микромир и тащит его вперед. Благодаря его заслугам именно в этом месте будет всё хорошо, а вокруг может царить полная разруха. Системно российская медицина находится в очень плохом состоянии.

– Что сейчас происходит с врачами, у которых были обыски 16 октября?

– Мы поддерживаем с ними связь, помогаем людям хотя бы юридически. Сейчас мы просим врачей, которые остаются в России, не подписывать наши письма.

– Поводом для обыска стал некий экстремистский чат?

– В самом деле, был чат, в котором врачи переписывались на разные темы, обменивались мемасиками и шутками. Этот чат стал формальным поводом для арестов.

– Вам отвечают на письма адресаты?

– Мы письма направляем в администрацию президента и физически, и электронно. Ответ всегда есть. Всегда он формальный, что-то вроде “разберёмся сами” или “нарушений нет”. После последнего письма с требованием расследовать смерть Алексея Навального и обысков мы решили, что больше писем писать не будем. Потому что такие письма неэффективны и в целом довольно рискованная история для наших коллег в России. Но вскоре мы поняли, что должны использовать любую возможность повлиять на судьбу людей.