Вот на что можно сразу обратить внимание, листая книгу Михаила Рижского «Русская Библия: история переводов библии в России» — на культурный контекст. Так писать о Библии — как о литературном памятнике, который подлежит изучению наравне с другими историческими источниками, сугубо рационально и безо всякой апелляции к сверхъестественным силам, — сейчас не принято.
Театроведческая подготовка чего-то стоит. Действительно, очередная новая старая книга. Профессор Новосибирского университета Михаил Иосифович Рижский отличался необычайно широким диапазоном научных интересов, да и собственная его судьба необычная. Одна из его монографий по древней истории еще в 80-е годы стала для меня настольной книгой — и между прочим, помогла разобраться в таком современном по форме, но, по сути, весьма архаичном явлении, как рок-музыка.
А сейчас перед нами история переводов Библии с эллинистических времен и до 1956 года — отдельный сюжет для авантюрного сериала, местами переходящего в триллер. Мы же знаем, сколько людей приняли мучительную смерть только из-за того, как правильно воспроизводить имя Спасителя на языке, который в евангельские времена вообще-то даже не существовал — «Исус» или «Иисус» (143).
Вот показания писца Михаила Медоварцева по делу несчастного Максима Грека. «Мне, господине, Максим велел... И аз стал гладити, да загладил (то есть стер из текста) две строки, а вперед… посумнелся есьми. «Не могу, господине, заглаживати, дрожь мя великая поимала и ужас на меня напал»… И владыка Досифей спросил Максима: Книги наши з греческих же книг перевожены…, и ты их чернил (зачеркивал) и гладил, а сказываешь, книги наши зде на Руси не прямы, и где в наших книгах было написано бесстрастно божество, и ты то загладил, а вместо того написал нестрашно божество» (97, 94).
Нет, господине, все-таки страшно.
Сопоставляя десятки и сотни переводов библейского канона (точнее, канонов, поскольку они существенно различаются (15) на греческий, латинский, немецкий, славянские языки, автор книги, в совершенстве владевший всеми этими языками, как и древнееврейским, выводит нас на проблему не филологическую, но всемирно — историческую. Смотрите. Для верующих священные книги — «богодухновенные», то есть их продиктовал «Дух по божественному авторитету» (17). Соответственно, все дискуссии, не только богословские, но до недавнего (по историческим масштабам) времени также политические, астрономические, биологические — в них главным аргументом была ссылка на священный текст. Это понятно. Вопрос — на какой конкретно? Как правило, не на оригинал (который, кстати, тоже претерпевал исторические трансформации), а на перевод с перевода. Или на перевод с переводного перевода (76). Или на комбинацию фрагментов разных переводов. И как показывает автор, изменения, при этом вносимые — не только случайные ошибки переписчика: второпях, от усталости или по незнанию каких-то деталей древнего быта, когда, например, слово «корван» (дар) «превратилось в разных списках в коварен», в непонятное «корва» и даже в слишком понятное «курва», «уже час» превратилось в «ужас», далекая страна Далмануфанская в более знакомую страну Далматскую (58). Но куда более существенные последствия имело «сознательное стремление переводчиков и редакторов изменить смысл» (15). Начиная прямо с древнейшего перевода Ветхого Завета на греческий, это «перевод семидесяти», Септуагинта, где, например, конкретное «имя национального бога» Яхве заменено на описательное «кюриос» — господин, господь (16, см. также 80). Слово, «означающее собственно молодая женщина» переводили греческим «партенос» и латинским «вирго» в смысле «девственница» (16 — 17, 21). А потом на основе греческого создавался церковнославянский канон. В борьбе с переводами Писания на живой русский язык его сторонники использовали такой аргумент. Не богословский, чисто политический. В церковнославянской версии апостол Павел поучает: «Раб ли призван был еси, да не нерадеши, но аще и можеши свободен быти, более поработи себе». В русском переводе… этот стих передан точнее: «Рабом ли ты призван, не смущайся, но если и можешь сделаться свободным, тем более воспользуйся» (203). Подстрекательство к революции!
Еще одна хорошая цитата из эпохи Александра Второго, помогает сориентироваться в современных церковных дискуссиях о языке. «Простолюдины на славянском языке слышат только святое и назидательное. Умеренная темнота сего слова не омрачает истину, а служит ей покрывалом от стихийного ума» (203).
Сегодня некоторые научные работники, чуткие к соцзаказу на «умеренную темноту», уже готовы признать теологию полноправной наукой, вроде физики и химии — специально для этих деятелей в книге воспроизведены методические указания по переводу древних текстов как раз от ученого теолога, митрополита Филарета. Очень ясно показано, чем теология отличается от науки. Причем не каком-то концептуальном, мировоззренческом уровне, а на самом простом, технологическом. Теологу не возбраняется переводить с первоисточника, но если «святыми отцами» установлено иное прочтение, значит, нужно ориентироваться не на текст, с которого переводишь, а на «святых отцов» (206).
В общем, актуальную выпустили книгу в Петербурге, и вдвойне удивительно по нынешним временам, что в предисловии не побоялись выразить солидарность с немодными взглядами советского ученого. И даже пометили, что издание 2-е. Но! Долго искал выходные данные издания первого. Так и не нашел (может, к старости слаб глазами стал), только расплывчатую ссылку на «труд, вышедший лет тридцать назад». Видимо, имеется в виду 78 год, Сибирское отделение издательства «Наука». И еще забавное предупреждение: «Мы позволили себе вырезать несколько режущих ухо ссылок на классовую борьбу и ленинских цитат…» (8). Помнится, при «тоталитарном режиме» из книг удаляли «режущие ухо» антиленинские цитаты. Но это все мелочи, от добра добра не ищут, и на фоне той высочайшей «духовности», которой забиты полки книжных магазинов, напоминание о том, что религиозные проблемы можно рассматривать и с научных позиций — просто подарок мыслящему читателю.
