В вологодском издательстве «Книжное наследие» вышла в свет приуроченная к 100-летию писателя книга Валерия Есипова «Варлам Шаламов и его современники». Это первая российская монография о Шаламове. Автор рассматривает отношения Шаламова с Пастернаком, Твардовским, Солженицыным, Лихачевым и другими.
Такое восприятие прошлого: был золотой век, потом бронзовый, а сейчас вообще полиэтиленовый — оно воспитывается унылым схематизмом, когда в последней главе учебника выстроены через запятую «деятели культуры». Чем ближе к современности, тем навязчивее строевой устав. А ведь творческая личность самобытна по определению.
Обратившись к источникам, мы увидим: среди людей, несогласных с властью (несогласных по существу, а не по порядку распределения премий и квартир), внутренние противоречия могут быть важнее, чем внешние. Конфликт с чиновником, как правило, исчерпывается конъюнктурой. Ведь в инстанциях говорят не то, что думают, а то, что способствует карьере. Раньше способствовал Ленин, теперь Николай Второй, какая разница. А вот разногласия в треугольнике «Шаламов — Твардовский — Солженицын» — они касались более существенных материй, российских и общечеловеческих, и потому остаются актуальными очень долго.
Варлам Тихонович Шаламов (1907—1982) плохо вписывается в партийные святцы. Начнем с того, что Шаламов — один из немногих репрессированных при Сталине действительных его, Сталина, противников. В конце 1920-х — активный участник оппозиции, которая вошла в историю как «троцкистская», хотя сами эти люди предпочитали определение «большевистско-ленинская» (57). Шаламова арестовали в подпольной типографии. По этому делу он был реабилитирован — вы не поверите! — только в 2000 году (199).
А общим счетом провел в лагерях 20 лет: «Я был представителем тех людей, которые выступили против Сталина, — никто и никогда не считал, что Сталин и Советская власть — одно и то же». В монографии Есипова показано, что «взгляды Шаламова и после лагеря развивались в том же русле — левого, социалистического… течения», они были «антибуржуазными», «антиторгашескими», писатель безоговорочно отвергал сталинскую модель социализма с позиций не «правых, тем более не националистически — консервативных», но — «советских ценностей в их идеальном варианте» (81). При этом «кадровый троцкист» (характеристика из следственного дела, 202) не был членом партии. И слышал упреки: «этот попович, даже не комсомолец, не впитавший с детства революционных традиций большевизма, зря вмешивается в наш партийный спор». Действительно, попович, только отец его — экуменист и интернационалист, тоже нетипичный священник.
При Хрущеве, освобожденный из лагеря, Варлам Шаламов, хоть и был «чужд политике» и «занимался исключительно литературой» (199), снова оказался вовлечен в общественную жизнь. И снова его, по его собственному признанию, «принимали за кого-то другого» (167).
Судя по экранизациям Шаламова, путаница продолжается до сих пор. Заслуга Валерия Васильевича Есипова — в ее преодолении. Интересный избран им методологический прием: показать своеобразие исторической личности через отношения с равновеликими — с Пастернаком, Солженицыным, Твардовским. В качестве приложения в конце короткий, спокойный и сокрушительный отзыв на новую телевизионную продукцию, снятую якобы по Шаламову, на самом же деле писатель был господами кинематографистами просто «привлечен для обслуживания» (239) политического заказа — роль, для живого Шаламова неприемлемая и ненавистная.
А ведь он потрясающе актуален. Хотя бы отношение к уголовной субкультуре. Очерк «Жульническая кровь» начинается вопросом: «Как человек перестает быть человеком?» И дальше: «Обманутый художественной литературой и тысячей обывательских легенд о таинственном преступном мире, подросток делает страшный шаг…» К сожалению, Шаламов со своими предостережениями (221) остался в меньшинстве (кстати, вместе с Солженицыным, тоже знавшим проблему не понаслышке). А большинство тогдашней интеллигенции радостно подпевало веселым песенкам о том, как «я в деле и со мною нож… я парнишку наколол — // Не толковал, а запорол», не задумываясь, что резать-то будут не они, а их. Детей их и внуков.
Очень интересные соображения приведены в книге о нравственной ответственности художника (228), о научном знании (166). Но не будем пересказывать монографию. Какие жалобы и предложения? Удивительно: я согласен именно с Шаламовым по большинству вопросов, в которых они разошлись с Солженицыным, включая афористичное: «Пастернак был жертвой холодной войны, вы — ее орудием» (105), но вынужден заступаться за Александра Исаевича. С критикой его в книге явный перебор. А Солженицын слишком крупная историческая фигура для упрощенных и морализаторских вердиктов в черно-белом изображении.
И вряд ли Солженицын в ответе за политику 90-х годов, у нее другие источники вдохновения, а Солженицын от нее отмежевался многократно, и в самой резкой форме.
Вторая претензия к книге Есипова — редакторская. Текст перегружен, чтобы не сказать «замусорен», плодами новейшей гуманитарной «учёности», от импортных господ поструктуралистов до «наиболее глубокого», извините, «русского мыслителя» В.В. Розанова (131).
Зачем? Ведь собственные соображения Валерия Есипова, в том числе и по общим вопросам новейшей истории, в тысячу раз интереснее. Хотелось бы видеть такое переиздание книги, в котором автор взял бы за образец независимость, характерную для главного героя. Впрочем, хотеть не вредно. Издать такую книгу может оказаться не намного проще, чем «Колымские рассказы».
«Варлам Шаламов и его современники», «Книжное наследие», Вологда, 2007 год
