Иван Толстой: Какова роль самого Вавилова в продвижении Лысенко к власти? Точки зрения историков науки на этот счет расходятся. По мнению Валерия Сойфера и Марка Поповского, поддержка Вавиловым и другими крупными учеными Трофима Лысенко сыграла ключевую роль в его карьерном взлете.

Вавилов заинтересовался Лысенко еще в 1927 году и попросил своего сотрудника Николая Иванова познакомиться с ним на опытной станции в Гяндже. При возвращении Иванов рассказал, что столкнулся с экспериментатором смелым и безусловно талантливым, но малообразованным и крайне самолюбивым человеком, считающим себя новым мессией биологической науки.

Почему Вавилов так настойчиво вскармливал змею на своей груди?

Однокашница Вавилова по Петровской академии Лидия Бреславец вспоминала:

Диктор: "Николай Иванович сам втягивал Лысенко на высоту. Вот как-то раз я была на научном заседании в тридцать четвертом году, когда Николай Иванович говорил: "Мы сейчас попросим [выступить], есть такой молодой человек, подающий большие надежды, ученый Лысенко". Лысенко себя тогда уже держал так, что мы не выдержали и сказали Николаю Ивановичу: это страшно, зачем он так его тянет кверху…"

Иван Толстой: Историк науки Валерий Сойфер:

Диктор: "Никакие достижения Лысенко предъявить не мог, он не добился прибавок урожая. Но с высокой трибуны вещал об удвоении урожая, и никто из ученых его не одернул, не спустил на землю. Вавилов и другие промолчали. Ученые и наркоматские чиновники не дали отпора вруну".

Иван Толстой: Даже тогда, когда фальсификация опытов Лысенко с растениями была доказана сотрудниками ВИРа, Вавилов продолжал поддерживать агронома.

По догадке Марка Поповского, поддерживая Лысенко, Вавилов рассчитывал с большим успехом вызволять арестованных сотрудников института. С 1932 по 1937 год Николай Иванович обращался к наркому земледелия Яковлеву с просьбой об освобождении в общей сложности 44 ученых.

Какие еще силы поддерживали Лысенко?

Валерий Сойфер: "Своим восхождением к власти Лысенко обязан был сначала наркомзему Украинской ССР Александру Шлихтеру, а затем наркомзему СССР Якову Яковлеву и заведующему Сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б) Лазарю Кагановичу. По их указанию из Лысенко был сотворен великий ученый из народа, а Вавилову было приказано всячески поддерживать его. Кагановичу и Яковлеву удалось заинтересовать предложениями Лысенко Сталина".

Иван Толстой: Вопрос об ответственности самого Вавилова я задал историку науки Николаю Кременцову.

Николай Кременцов: Это такой миф, удобный и популярный. На самом деле Вавилов Лысенко не вскармливал. Лысенко вскормили прежде всего чиновники украинского Наркомздрава.

Именно зам Наркомздрава Украины в 1928 или 1929 году выдвинул Лысенко как гениального селекционера, гениального агронома. И именно с его подачи Яковлев, который стал сначала руководителем Наркомзема, а потом главой сельхозотдела ЦК, подхватил эту идею и пропихнул товарища Лысенко дальше по его карьерной лестнице.

Вавилов поддержал не Лысенко, а его идею яровизации как некоего лабораторного приема. Не как сельскохозяйственной техники, не как некоего способа увеличить урожайность пшеницы, а как способа, который позволяет скоординировать время размножения растений, которые растут в самых разных географических точках. Для Вавилова яровизация дала возможность скрещивания тех самых семян, которые он насобирал по всему миру и которые, естественно, даже в теплицах цветут в разное время, и поэтому скрещивание этих растений очень трудно получить. А яровизация позволяет синхронизировать процессы размножения. И именно это Вавилова заинтересовало в работе Лысенко. И именно это он стал поддерживать – использовать яровизацию не в качестве агротехники, а в качестве лабораторного приема для получения гибридов растений из разных географических зон. Поэтому говорить о том, что Вавилов вскормил Лысенко, невозможно.

Возможно сказать другое, что многие советские селекционеры, растениеводы, которые достаточно резко среагировали на теоретические положения, которые Лысенко выдвигал, и использование яровизации как технического приема для повышения урожайности, не были достаточно настойчивы в объяснении научных ошибок Лысенко вышестоящим органам. С другой стороны, мне кажется, приписывать вину в оценке неких событий исторических не совсем правильно. Дело в том, что мы не должны забывать, насколько влиятельны были те самые голоса ученых в коридорах власти. Ежели власть выбирала себе героя, то она этого героя продвигала, невзирая ни на какие возражения.

Дело в том, что Лысенко очень вовремя выскочил со своими предложениями. Его исследования яровизации начались в 1927 году. К 1928 году в партаппарате созрела программа ускоренной индустриализации страны и, соответственно, коллективизации сельского хозяйства, потому что для того, чтобы индустриализовать такую гигантскую страну, как СССР, нужны были гигантские деньги, а денег взять было неоткуда, поскольку внешние займы практически исключены, внутренних денег тоже было достаточно мало, поскольку производства еще нет, экспорт идет исключительно сырьевой. Откуда взять деньги? Как всегда – из ограбления крестьянства. Именно на это была нацелена коллективизация.

Более того, коллективизация преследовала достойную цель модернизации сельского хозяйства России, которое было на самом примитивном уровне к началу 1920-х годов. Отсюда достаточно легко вытекают все последующие явления – "Великий перелом", который обозначил не только индустриализацию, коллективизацию и милитаризацию, он обозначил полный отрыв от всей предшествующей внутренней и внешней политики, включая политику достаточно либерального отношения к научному сообществу и позволения тому же научному сообществу делать все, что ему захочется. Поэтому в 1929 году начинается кампания по выдвиженчеству, когда на руководящие посты ставятся люди молодые, получившие образование уже при советской власти, не связанные с предшествующими буржуазными институциями.

Именно в эту среду Лысенко вписывается идеально. Он молод. Он получил образование при советской власти. Он зарекомендовал себя как такой талантливый ученый, чьи идеи поддерживались многими достаточно сведущими физиологами растений, селекционерами и агрономами. И поэтому он становится такой новой иконой, новым образом того сельскохозяйственного ученого, который нам нужен. Именно это вытаскивает его на поверхность. Сначала в Украине, а потом, спустя пять лет, – в СССР в целом.

Иван Толстой: В 1929 году Вавилову 42 года. Он входит в Центральный исполнительный комитет СССР и является членом коллегии Народного комиссариата земледелия. От него ждут быстрого восстановления сельского хозяйства, ему поручают создать Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук (ВАСХНИЛ). Правительство денег не жалеет. Число сельскохозяйственных научных учреждений увеличивается лавинообразно. Если при образовании ВАСХНИЛ в ее составе был один институт – Всесоюзный институт растениеводства (ВИР), то через 5 лет их число перевалило за 100. Всем этим управляет Вавилов.

* * *

Следователь: Переходите к изложению конкретных фактов своей антисоветской деятельности.

Академик Вавилов: Я, как и мои сообщники, считал, что одним из действенных методов борьбы с советской властью является вредительство, которое должно было нанести существенный ущерб научно-исследовательским и практическим учреждениям сельского хозяйства, снизить урожайность, создать кризис в производстве с.-х. продуктов, чем вызвать недовольство в народе и общественное мнение в пользу правых в целях изменения существующего строя в стране.

* * *

Иван Толстой: В 1929 году ГПУ заводит на Вавилова дело и посылает сигналы "наверх". Но арестовывать ученого власти не спешат.

В стране начинается голод, у правительства паника, приходится вводить продовольственные карточки. Большевики требуют от ученых немедленного поднятия урожайности, сокращения сроков селекции злаков. Ведущий селекционер академик Георгий Мейстер объяснял: "Нужны минимум 10–12 лет для выведения сорта".

Наркомзем Яков Яковлев: "Нам некогда ждать 10 лет".

Вавилов, кстати, называл еще большие сроки.

Его начинают обвинять: его деятельность не приносит практической пользы сельскому хозяйству. Генетические исследования неэффективны.

Как можно с высоты сегодняшнего дня опровергнуть это, какие примеры привести практической пользы генетики? Какие карты мог бы выложить на стол Николай Вавилов?

Юрий Чернов: Генетика находилась на начальном этапе своего развития. Происходили бурные научные события, постоянно делались новые крупные научные шаги, но приложение в практику требовало времени, и его прошло еще мало. Вавилов говорил об этом, он постоянно пропагандировал практическую пользу генетики, он сам всегда говорил, что считает себя агрономом, он плясал от этой пользы. Почему его Кольцов и упрекал в недостатке генетического образования.

При этом Вавилов не мог показать лицом эту практическую пользу, она еще была в стадии развития, она требовала времени. Конечно, некоторая польза проявлялась уже тогда (за рубежом быстрее, чем в России), появлялись подходы к созданию полиплоидных сортов растений, в России они потом были использованы как увеличивающие количество хромосом, и из-за этого появлялись культуры более производительные, более полезные для сельского хозяйства.

Появлялось много полезных идей. Например, Серебровский выступил с идеей запускать в природу стерильных самцов насекомых вредителей для того, чтобы они конкурировали с нормальными самцами и мешали распространению этих вредителей, потому что потомства не получалось. И это впоследствии было использовано. Такие вещи, как группа крови, – это ведь тоже генетика. Когда стали смотреть группу крови при переливании, – это тоже практическое использование генетики. Конечно, ограничено было практическое использование в тот период, и требовалось время, чтобы выйти на высокий уровень. Этот аргумент был использован противниками генетики. Действительно, были сделаны большие вложения по тем временам, в 20-е – 30-е годы. И потом руководство Советского Союза могло считать, что эти вложения себя пока не оправдали. Они оправдались впоследствии, но не быстро.

Иван Толстой: Агроприемы Лысенко, его обещания обильных урожаев оказались блефом, о чем он знал и сам. Почему его не разоблачили?

Марк Поповский: "Разоблачить Лысенко мешал прежде всего сам Лысенко. Поток его идей неисчерпаем. Предложения следуют одно за другим с интервалом всего лишь в несколько месяцев. После эпопеи с яровизацией он объявляет, что совершенно необходимо переопылять пшеницу внутри одного сорта, это-де тоже даст колхозникам большую прибавку урожая. Газета "Социалистическое земледелие" поднимает массовую кампанию. Переопылением занимаются десять тысяч колхозников в двух тысячах хозяйств. Лысенко считает, что этого мало. В следующем году, по его расчетам, надо вовлечь 50–70 тысяч колхозов. Проходит немного времени, и переопыление оставлено, зато с таким же энтузиазмом Лысенко твердит в печати и по радио о необходимости всенародной борьбы за стопудовые урожаи проса... Но проблема летних посадок картофеля на юге вытесняет и разговоры о просе, и крики о переопылении пшеницы".

Иван Толстой: Почему посадили и убили настоящего ученого Вавилова, а Лысенко продолжал процветать? Неужели власть была столь глупа и действовала себе во вред? Историк науки Николай Кременцов:

Николай Кременцов: На самом деле, как оказывается, власть бывает глупа. Все те, кто поддерживал Лысенко в начале 30-х годов, партийные и государственные руководители, – практически все они оказались жертвами большого террора. Что именно власть не увидела, насколько те знания, которыми мы обладаем сегодня, что совершенно неэффективно использовать яровизацию так, как власть Лысенко предлагала ее использовать, вполне возможно, что этого никто и не знал. В полемике с Лысенко, в первой дискуссии 1936 года и во второй дискуссии 1939 года, когда обсуждались его теоретические предложения по поводу переделки наследственности, некоторые ученые приводили данные, что тут не работает, там не работает… В то же время сельхозотдел ЦК, возглавляемый Яковлевым, убеждал всех, что это работает, что пока мы еще недостаточно широко внедрили этот метод и те сведения, которые приходят с опытных полей, говорят, что это работает. В 1936–37 годах все коммунистические деятели, которые говорили, что это работает, их всех убивают во время Большого террора. И Яковлев погибает в Большом терроре, и целая серия других.

Кроме того, не забывайте, что вот Яковлев продвигал Лысенко, и вдруг выясняется, что Лысенко не оправдывает этих надежд. Неужто мы будем ожидать, что Яковлев тут же скажет: "О! Оказывается, он нас всех обманул". Это же, в первую очередь, по нему самому и ударит. Система взаимоотношений внутри аппарата в то время, в 30-е годы, она достаточно жесткая. И признать ошибки, несмотря на все призывы большевиков к критике и самокритике, – это было путем к смертному приговору. Поэтому, даже если Яковлев знал о провале яровизации пшеницы на Украине, это было не в его интересах афишировать. Поэтому он вполне мог скрывать, обвинять кого-то. А Лысенко продолжал пожинать плоды.

Иван Толстой: Все десятилетие с 30-го по 40-й год, до ареста Вавилова, атаки на него усиливаются, а его полномочия съеживаются, как шагреневая кожа. В 30-м году газета "Правда" выступила со статьей под издевательским заголовком "Институт благородных ботаников". Имелся ввиду ВИР (Всесоюзный Институт растениеводства) – лучший институт этого профиля в мире в то время. Вавилову, как директору института, пеняли на кадровый состав ВИРа, крайне сомнительный по тем временам: многие из дворян, из духовного звания, из мещан. Уже к 1932 году Вавилов потерял независимость в кадровой политике. В науку устремились недоучки-выдвиженцы. Они и стали опорой Трофима Лысенко в его борьбе с "буржуазными учеными".

Почему же Вавилов оставался на свободе до 1940 года?

Во-первых, власти продолжали надеяться на помощь ученых. Во-вторых, ученые были нужны по соображениям международной политики. Поддержка Академии наук, поездки специалистов за границу и приглашение иностранных светил считались важными для укрепления престижа советского правительства. Одним из главных полпредов советской науки за рубежом до своего ареста как раз и был Вавилов, позднее его сменил академик Вернадский. Поддержка большевиками науки привлекала в советскую Россию и иностранных исследователей, например будущего лауреата Нобелевской премии Германа Мёллера. Ученик Томаса Ханта Моргана, Мёллер с женой и сыном приехал в Советский Союз в 1933 году.

С собой он привез коллекцию дрозофил и оборудование для работы. Трудился с большим успехом, с Вавиловым его связывала крепкая дружба. Но в 1937 году, когда начался Большой террор, он, по совету Николая Ивановича, страну покинул.

В 1934 году Вавилов получил настоящую пощечину от властей. Готовилось празднование десятилетия ВИРа и четвертьвековой юбилей научной деятельности его самого. Шла большая подготовка к юбилею, приглашались зарубежные ученые. Внезапно за четыре дня до торжеств власти всё отменили.

Марк Поповский: "Очевидно, после несостоявшегося юбилея Николай Иванович ясно понимает, что быть просто хорошим ученым недостаточно. Недостаточна и та политическая плата, которую он до сих пор вносил для блага своего научного дела. Властям нужно что-то другое, чего он не знает, не умеет".

Иван Толстой: В зловещей истории российской науки появляются новые фигуры. К середине 30-х Лысенко почуял опасность разоблачения. И ему в очередной раз выпала удача. В 1934 году он обзаводится бесценным помощником – идеологом-марксистом Исайей Презентом.

Кто он такой?

Николай Кременцов: Это такой активный молодой человек, который в 20-е годы на волне всеобщего увлечения марксизмом, дарвинизмом и прочими "измами" становится профессиональным философом в биологии, марксистским философом. Он очень активно участвует в деятельности Коммунистической академии и ее ленинградского отделения, выступает по самым разным философским вопросам с марксистской оценкой современных биологических идей, в частности эволюционных идей. И в 30-е годы, на волне "Великого перелома", он становится одним из лидеров марксистов-биологов. На самом деле он не биолог, биологического образования у него никогда не было. Он становится продвигателем марксисткой линии в эволюционной биологии. Именно он создает первую кафедру Диалектики природы в Ленинградском университете, именно он создает первую хрестоматию по дарвинизму в 1934 году, которая на треть состоит из вырезок из Маркса и особенно Энгельса, Ленина и других авторитетных марксистов. И примерно в это же время он становится идеологом Лысенко.

Мы не знаем, как они встретились, кто сделал первый шаг, как это случилось, но в целом Презент, можно сказать, нарядил смесь идей, которая в голове у Лысенко существовала, в марксистские одежды и представил их как некую целостную концепцию, марксистскую концепцию наследственности и эволюции. Поскольку наследственность и эволюционные вопросы были тесно связаны в это время в мышлении и генетиков, и эволюционистов, и многих других биологов, то это оказалось ключом к тому, чтобы превратить разрозненные идеи, частично взятые из физиологии растений, частично взятые из генетики и растениеводства, и объединить их в некую концепцию переделки наследственности.

Именно в этом "заслуга" Презента, что он сумел нарядить Лысенко в марксистские одежды и стал одним из ярых пропагандистов Лысенко в Ленинграде, участвовал во многих кампаниях, которые Лысенко проводил в конце 30-х, а потом в 40-е годы. И в результате он стал одновременно заведовать кафедрой дарвинизма и генетики и в Московском, и в Ленинградском университетах. По воспоминаниям тех людей, которые его знали во времена его деканства в Ленинграде, все сходятся в одном: что для него это было такое карьерное действо, и вместе с тем многие говорят, что он искренне верил в то, что он говорил.

Иван Толстой: В своей мемуарной книге "Суховей" Раиса Берг, дочь выдающегося ученого Льва Берга, писала:

Диктор: "Исайя Израилевич Презент – один из главных изничтожателей цвета русской интеллигенции. В тот самый год, когда я поступила в университет (1929-й), он вел огонь по Владимиру Ивановичу Вернадскому и по моему отцу.

Вернадский прославил свое время в веках как геолог, Берг сделал его достойным имени русского Ренессанса, будучи географом.

Научная полемика вырождалась в то время, в тот год "Великого Перелома", в год "революции сверху", в политический донос, за которым следовала кара без суда и следствия… Заплечных дел мастер в этой полемике – Презент. Незадолго перед моим поступлением в университет он затравил Юрия Александровича Филипченко – основателя первой в России кафедры генетики. Филипченко покинул свое детище. Через несколько месяцев после этого, в мае 1930 года, он умер от туберкулезного менингита, проболев три дня. Десять лет спустя жертвами Презента пали Георгий Дмитриевич Карпеченко и Григорий Андреевич Левитский – краса и гордость русской науки, профессора Ленинградского университета".

Иван Толстой: Среди жертв Исайи Презента были также Владимир Станчинский, один из основателей российской экологии и заповедного дела, и видный ученый и педагог Борис Райков – оба были арестованы.

Один из тезисов Презента гласил: "В биологии нет научных школ, есть только школы партийные и антипартийные".

Не отставала от Презента и его жена Белла Поташникова:

Диктор: "Вопрос с Вавиловым надо бы было согласовать с Обкомом". "...за проработку Вернадского, Павлова и других лиц мы еще взяться не можем".

Иван Толстой: Марк Поповский о Презенте:

Марк Поповский: "Подступался он со своими предложениями, между прочим, и к Вавилову, но Николай Иванович "словесников" не любил, и Презент в ВИРе не задержался".

Иван Толстой: В 1934 году Презент сообщает своему знакомому:

"Я встретил парня, с которым можно делать большие дела".

И с осени 1934 года Презент перебрался из Ленинграда в Одессу. Они зажили с Лысенко душа в душу. Валерий Сойфер о Презенте:

Валерий Сойфер: "Маленького роста, юркий, даже вертлявый, то размахивающий руками, то пускающийся в пляс, загоравшийся при виде любой смазливой девчонки, ежеминутно готовый к тому, чтобы что-то с жаром опровергать или, напротив, с не меньшим жаром принимать, Презент как нельзя лучше подошел к Лысенко и к его такому же серенькому, простецкому окружению".

Иван Толстой: Для невежественного Лысенко союз с Презентом оказался спасением. Поверхностный, но нахватанный в разных областях, Презент казался Лысенко кладезем знаний. Он сыпал цитатами из классиков марксизма, из Священного писания и литературы. Лысенко осознавал скудость своего образования, но не смущался этим: "Презент в сто раз умнее меня".

Невежество Лысенко было легендарным. В начале 30-х, прослушав доклад Презента, в котором тот упоминал Дарвина, Лысенко принялся выспрашивать, где можно встретить этого Дарвина, чтобы поговорить.

Именно Презент придумал название для лысенковского "учения" – "Мичуринский дарвинизм". После смерти популярного садовода Ивана Мичурина в 1935 году его имя стало символом возврата к национальным корням.

Марк Поповский: "Лысенко понимал, что Вавилов и его лучшие сотрудники никогда не признают его претензии на научное первородство, не примирятся с его диктатом. Они и впредь будут ставить проверочные опыты, публиковать разоблачительные статьи… Надо разогнать ВИР, раздавить это гнездо оппозиции, заставить замолчать самого опасного из врагов – Вавилова.

В середине тридцатых годов явно недоброжелательное прозвище "Вавилон" прочно пристало к Институту растениеводства"…

"Вавилон должен быть разрушен".

Иван Толстой: Генетики в ответ острили: в науке происходит облысение и трофимизация.

* * *

Следователь: Переходите к изложению конкретных фактов своей антисоветской деятельности.

Академик Вавилов: Я, как и мои сообщники, считал, что одним из действенных методов борьбы с советской властью является вредительство, которое должно было нанести существенный ущерб научно-исследовательским и практическим учреждениям сельского хозяйства, снизить урожайность, создать кризис в производстве с.-х. продуктов, чем вызвать недовольство в народе и общественное мнение в пользу правых в целях изменения существующего строя в стране.

* * *

Иван Толстой: В феврале 1935 года в Москве проходит 2-й Всесоюзный съезд колхозников-ударников. Огромная помпа. Горький выступает. Для генетики это событие оказалось судьбоносным. Дали слово Трофиму Лысенко. Он долго расхваливал яровизацию, прославлял летние посадки картофеля, ничего не давшие ни науке, ни практике, но затем коротко посетовал на трудности в колхозной практике:

"Вредители-кулаки встречаются не только в нашей колхозной жизни. Вы их по колхозам знаете хорошо. Но не менее опасны, не менее они закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить во всяческих спорах с некоторыми так называемыми учеными по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике.

Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации? Классовый враг – всегда враг, ученый он или нет…"

"Колхозники, а таких колхозников к нашей гордости у нас довольно много, – дают народному хозяйству больше, чем некоторые профессора".

Громкий возглас Сталина:

– Браво, товарищ Лысенко, браво!

Публичный донос на коллег зал поддержал бурными аплодисментами.

На той же встрече Сталина с колхозниками выступает Вавилов. Когда он поднимается на трибуну, Сталин выходит из зала.

Почему Сталин выделил Лысенко как главного ученого? Валерий Сойфер в книге "Власть и наука" писал:

Валерий Сойфер: "Сталин в 1935 году оценил политическую ценность борьбы Лысенко с научными оппонентами как с вредителями, несмотря на провалы его практических рекомендаций, которые к тому времени отметили ведущие селекционеры и семеноводы Петр Иванович Лисицын, Петр Никифорович Константинов, Дончо Костов.

… В духе времени были и фанфаронские жесты (Лысенко), вроде отправки телеграмм в адрес "Москва. Кремль. Товарищу Сталину", и даже постоянное стремление пускать пыль в глаза внешней опрощенностью – помятым пиджачком с помятыми лацканами, старым дедовским сыромятным ремешком, засаленным и скрутившемся в жгут, подпоясываться коим он предпочитал даже после того, как его ученики подарили ему как-то шикарный ремень (так и не использованный никогда их великим патроном)".

Иван Толстой: Наступление на Вавилова и генетиков идет стремительно. В 1935 году он был освобожден от должности Президента ВАСХНИЛ.

Вслед за этим Лысенко постановлением Совета Народных Комиссаров был не избран, а введен в состав академиков ВАСХНИЛ.

Важное уточнение делает в своей книге Валерий Сойфер:

Валерий Сойфер: "Ни в арестах в вавиловском институте в 1932–1935 годах, ни в начале слежки за самим Вавиловым и в накоплении фальшивых обвинений в адрес последнего Лысенко участия не принимал (это был процесс, направлявшийся общей обстановкой в стране, созданной правящей партией коммунистов). Но Лысенко уже шел к тому, чтобы ввязаться в противостояние идеалов ученого и инстинктов партии с ее тайной полицией – ЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. То, что смертельная схватка Лысенко с Вавиловым состоится, было предопределено".

Иван Толстой: Еще в 1936 году Вавилов продолжал верить, что Лысенко – неплохой агроном, но слаб в теории, а если ему доходчиво объяснить, на чем генетики строят свои выводы, то Лысенко откажется от своих бредовых идей, и тем самым нелепому противостоянию будет положен конец. Вспоминает генетик Александра Прокофьева-Бельговская:

Александра Прокофьева-Бельговская: "Нас поражало удивительно благожелательное отношение Николая Ивановича. До последней минуты он верил в честность. "Они чего-то недопонимают", – часто повторял он нам…"

Валерий Сойфер: "Вавилов поручил Герману Мёллеру (будущему Нобелевскому лауреату), подготовить вместе с Прокофьевой-Бельговской специальные микроскопические препараты, отражающие важные события из жизни хромосом, а также сделать красочные картинки на бумаге с пояснениями, чтобы любой человек, посмотрев в микроскоп, мог воочию убедиться в том, как это всё точно соответствует представлениям генетиков".

Александра Прокофьева-Бельговская: "В фойе здания, где проводилась сессия, установили столики с микроскопами, рядом с ними разложили картинки.

Первым пришел сам Николай Иванович и долго, придирчиво изучал препараты и пояснения, после чего удовлетворительно изрек:

"Ну вот, наконец-то, всё совершенно ясно. Теперь мы сможем им все объяснить!"

Затем столь же придирчиво осмотрел экспозицию также пришедший заранее Николай Константинович Кольцов. И ему всё очень понравилось.

Лишь перед самым началом заседания в фойе появились Лысенко с Презентом и другие "мичуринцы". Конечно, Вавилову было неудобно сказать Лысенко – академику и директору института, что весь этот ликбез был устроен специально для него. Поэтому Николай Иванович, поздоровавшись, деликатно сообщил, что вот здесь его коллеги приготовили любопытные препараты хромосом с пояснениями, и пригласил познакомиться с ними.

Лысенко и Презент от осмотра не отказались: не сняв длиннополых плащей, они присаживались боком к микроскопам, бросали беглый взгляд на пояснительные картинки, неумело тыкались глазом в окуляры микроскопов и быстро переходили к следующим микроскопам.

На весь осмотр не ушло и пяти минут. Дружно хмыкнув, лысенковская компания покинула фойе. Никакие препараты и доказательства их не смутили. Им заранее всё было ясно. В полемике с генетиками они использовали другие аргументы и руководствовались другими целями".

Иван Толстой: Перед выступлением доклад Вавилова обсуждался в ВИРе, и ведущие сотрудники института сделали своему директору специальный "наказ" – дать отпор лысенковскому бесстыдству. Вавилов наказ не выполнил: уличать оппонентов в жульничестве, указывать на безнравственное, антиобщественное поведение тех, кто передергивает в опытах и крушит своих противников с помощью политических доносов, Вавилов не желал. Такая форма дебатов была ему глубоко противна.

Последовательно и непримиримо вел себя Николай Кольцов. Он раскритиковал оба лагеря за поверхностное знание генетики. Не пощадил он и самого Вавилова:

Диктор: "Я обращаюсь к Николаю Ивановичу Вавилову, знаете ли вы генетику, как следует? Нет, не знаете… Наш "Биологический журнал" вы читаете, конечно, плохо. Вы мало занимались дрозофилой, и если вам дать обычную студенческую зачетную задачу, определить тот пункт хромосомы, где лежит определенная мутация, то этой задачи вы, пожалуй, сразу не решите, так как студенческого курса генетики в свое время не проходили".

Иван Толстой: По мнению историков науки, такой выпад Кольцова против Вавилова мог быть вызван досадой на постоянное превознесение полуграмотного Лысенко, на проталкивание его в члены-корреспонденты, академики, лауреаты.

После дискуссии 1936 года контроль над ВАСХНИЛ получил Трофим Денисович Лысенко, и академия на тридцать лет стала оплотом лысенковщины.

Ярчайшим примером вмешательства власти в научные дела стал срыв VII-го Международного генетического конгресса, запланированного в Москве на 1937 год.

Поначалу Политбюро дало свое согласие, но в обстановке начавшегося Большого Террора конгресс Сталину был уже не нужен. Мероприятие перенесли в Эдинбург, но в 1939 году никого из СССР на него не пустили.

Зато на эдинбургской сцене стояло пустое кресло президента Конгресса, и все знали, что оно предназначено для Вавилова, который "почему-то" не приехал. Открывая Конгресс, директор местного Института генетики животных Фрэнсис Крю сказал:

"Вы пригласили меня играть роль, которую так украсил бы Вавилов. Вы надеваете его мантию на мои не желающие этого плечи. И если я буду выглядеть неуклюже, вы не должны забывать: эта мантия сшита для более крупного человека".

С лета 1937-го по ноябрь 1938-го, то есть за месяцы большого террора, был арестован целый ряд не только руководителей ВАСХНИЛ, но и высших государственных чиновников, включая тех, кто курировал науку и сельское хозяйство, – Яков Яковлев, Карл Бауман, Михаил Чернов и другие.

Сбылась заветная цель Лысенко: в 1938 году на волне репрессий он пробрался в президентское кресло ВАСХНИЛ. Его главным консультантом по философским вопросам стал Исай Презент. Удушение ВИРа началось.

Иван Толстой: Что в это дни думает Вавилов о Лысенко? Если еще в 1935 году Вавилов давал Лысенко такую характеристику: "Лысенко – осторожный исследователь, талантливейший, его эксперименты безукоризненны", то в 39-м или в начале 40-го Вавилов пишет Наркомзему Ивану Бенедиктову.

Михаил Голубовский: "Высокое административное положение Лысенко, его нетерпимость, малая культурность приводят к своеобразному внедрению для подавляющего большинства эту область весьма сомнительных идей, близких к уже изжитым наукой. Пользуясь своим положением, Лысенко фактически начал расправу со своими идейными противниками".

Иван Толстой: Это была цитата, приведенная Жоресом Медведевым в книге "Взлет и падение Лысенко". Цитату прочитал генетик Михаил Голубовский.

В январе 1939 года Лысенко был избран действительным членом АН СССР. Николай Кольцов и Лев Берг в академики избраны не были.

Летом 1939 года Презент направил председателю Совета народных комиссаров Молотову докладную записку:

Исай Презент: "Хору капиталистических шавок от генетики в последнее время начали подпевать и наши отечественные морганисты. Вавилов в ряде публичных выступлений заявляет, что "мы пойдем на костер", изображая дело так, будто бы в нашей стране возрождены времена Галилея. Поведение Вавилова и его группы приобретает в последнее время совершенно нетерпимый характер".

Иван Толстой: На этой докладной стоят подпись и виза президента ВАСХНИЛ академика Лысенко.

Ознакомившись с содержанием докладной, Берия попросил Молотова дать санкцию на арест.

Марк Поповский: "Судьба академика Николая Вавилова была решена тогда же – летом 1939 года, и только обстоятельства международного характера оттянули арест на несколько месяцев. Ждали окончания Съезда генетиков в Эдинбурге".

Иван Толстой: 20 ноября 1939 года состоялась последняя встреча Николая Вавилова со Сталиным. Коллега Вавилова по ВИРу – Ефрем Якушевский, записал с его слов, как проходила эта встреча.

Валерий Сойфер: "Когда Вавилов после двухчасового ожидания в приемной был допущен в кабинет Сталина в 12 часов ночи, партийный вождь ходил по комнате, опустив глаза и зажав в руке трубку с дымящимся табаком. На приветствие он не ответил, в сторону Вавилова даже не оглянулся. Подождав немного и понимая, что бесцельное стояние на месте все равно ни к чему хорошему не приведет, Николай Иванович начал докладывать о работе своего института. Сталин молчал и по-прежнему метался из угла в угол, словно тигр в клетке. Когда прошло минут пять, Сталин подошел к своему столу, сел и без всяких вводных фраз, прерывая Вавилова на полуслове, изрек:

— Ну, что, гражданин Вавилов, так и будете заниматься цветочками, лепесточками, василечками и другими финтифлюшками и прочей ерундой? А кто будет заниматься повышением урожайности полей?

Вавилов попытался еще что-то рассказать, изложить свою позицию относительно роли науки, в том числе науки о цветочках для создания прочного задела в сельском хозяйстве, а, значит, через это – и для продуктивности полей.

Сталин недолго послушал и обрубил:

— У вас всё, гражданин Вавилов? Идите. Вы свободны".

Иван Толстой: Генетик Николай Дубинин вспоминал свой разговор с Вавиловым, когда они шли по Садовому кольцу и никто не мог их подслушать:

"Знаете ли вы, что Сталин недоволен мной и что он поддерживает Лысенко?... У меня все же создается впечатление, что я, вы и другие генетики часто спорим не с Лысенко, а со Сталиным".

Летом 1940 года Вавилов был направлен с экспедицией в Закарпатскую Украину, присоединенную по советско-германскому пакту Молотова-Риббентропа. На этих территориях требовалось оценить ботанико-географическое состояния земель и выработать предложения по их освоению.

6 августа в Черновцах Вавилов был арестован.

Одним из свидетелей по делу проходил Николай Кольцов, его много раз вызывали на допросы. Он был тверд и как мог старался облегчить судьбу заключенного. Его ответами о Вавилове НКВД воспользоваться не смог.

В конце ноября 1940 года Кольцов выехал в командировку в Ленинград со своей женой Марией Полиевктовной. Остановились они в гостинице "Европейская". Кольцов в поездке много работал, главным образом в библиотеках. Внезапно у него случился инфаркт миокарда, и через три дня в гостинице он скончался.

Было подозрение, что его отравили. Мария Полиевктовна приняла яд. Поговаривали, что у нее в перстне на всякий случай был припасен цианид.

Что происходило в застенках НКВД на Лубянке, известно благодаря писателю и журналисту Марку Поповскому. Он первым получил доступ к следственному делу Вавилова. В краткую послехрущевскую оттепель ему удалось проникнуть в архивы КГБ. В своей книге "Дело академика Вавилова" Поповский писал:

Диктор: "За всю историю советской власти ни один историк никогда не видел документов о внутренней жизни следственных камер и расстрельных дворов. И тем не менее случилось невозможное: тяжелые двери архива КГБ ненадолго приоткрылись предо мной. В апреле 1965 года в Москве, в Генеральной прокуратуре СССР, мне выдали десять толстых папок с надписью "Хранить вечно" – дело государственного преступника Н.И. Вавилова. № 1500. Там было рассказано, как и почему академик был арестован, какие бумаги были взяты на обыске в квартире и институте, как его допрашивали, кто на него доносил, к чему его приговорили и как он погиб".

Иван Толстой: Знакомился Поповский с делом Вавилова в присутствии высокого чиновника юстиции, переписывая нужное в школьные тетрадки. Девятый том чиновник выдал журналисту с предупреждением,

Марк Поповский: "...что я имею право знакомиться только с первой половиной тома, дальше смотреть не разрешается. Для пущей ясности прокурор перегнул том пополам. Я кивнул головой, сел поудобней за свой стол и сразу углубился во вторую, запрещенную часть тома. Чиновник беспокоился не зря: передо мной лежали рапорты агентов советской тайной полиции, которые в 30-е и 40-е годы ежедневно подавались из недр Академии наук СССР в соответствующий отдел НКВД. Но самое непристойное состояло в том, что писали рапорты не штатные сотрудники, а завербованные профессора и академики!".

Иван Толстой: Следствие по делу Вавилова длилось 11 месяцев. Вели его офицеры госбезопасности Алексей Хват, Лев Шварцман и Султан Албогачиев. За это время Вавилова вызывали на допрос 400 раз, а общее время допросов составило 1700, в основном ночных, часов.

В июне 41-го он был приговорен к расстрелу. Но случился неожиданный поворот. Позднее сам Вавилов так писал в письме, обращенным к Лаврентию Берии:

Николай Вавилов: "Первого августа 1941 года, то есть три недели после приговора, мне было объявлено в Бутырской тюрьме Вашим уполномоченным от Вашего имени, что Вами возбуждено ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР об отмене приговора по моему делу и что мне будет дарована жизнь. Четвертого октября 1941 года по Вашему распоряжению я был переведен из Бутырской тюрьмы во Внутреннюю тюрьму НКВД и пятого и пятнадцатого октября я имел беседу с Вашим уполномоченным о моем отношении к войне, к фашизму, об использовании меня как научного работника, имеющего большой опыт. Мне было заявлено 15 октября, что мне будет предоставлена полная возможность научной работы как академику и что это будет выяснено окончательно в течение двух-трех дней".

Марк Поповский: "Что могли означать эти беседы? Очевидно, только одно: с Вавиловым готовились повторить "туполевский вариант". Уже с конца 20-х годов в стране стали возникать тюремные институты (заключенные называли их "шарашками"), где сначала десятки, а потом сотни инженеров, техников, ученых выполняли научные задания властей".

Иван Толстой: Но история помешала этому плану. В середине октября 1941 года немцы подошли к Москве. В городе началась паника. Органы НКВД спешно эвакуировали заключенных. Тысячи обитателей внутренней тюрьмы НКВД, Бутырок, Таганки, Лефортова свезли на вокзалы для отправки в тюрьмы Саратова, Оренбурга и Куйбышева.

15 октября Вавилова этапируют в саратовскую тюрьму №1. Однако сопроводительные бумаги с документами об отмене приговора отсутствовали, очевидно, из-за спешки с эвакуацией. И в саратовской тюрьме Вавилов вновь был заключен в камеру смертников.

"Помилование" свершилось 23 июня 1942 года: смертную казнь заменили двадцатью годами лишения свободы… Но Вавилов уже умирал от истощения. В январе 1943 года у него начался неудержимый дистрофический понос. Он просит тюремщиков:

"Дайте мне немножечко риса".

"Рис врагам народа не полагается".

Его перевели из камеры в больницу, и спасти его было уже невозможно. 23 января Вавилов скончался. Его тело свалили в общую яму.

Вслед за арестом Вавилова летом 40-го года были арестованы его сторонники в Ленинградском университете – Георгий Карпеченко, Григорий Левитский, Леонид Говоров, Константин Фляксбергер, были репрессированы многие сотрудники ВИРа и Института генетики АН СССР.

Началась кампания запугивания профессоров и студентов. Передовая статья "Биофак должен стать оплотом революционной передовой науки" в газете "Ленинградский университет" в марте 41-го года требовала от профессоров и студентов признать взгляды Вавилова вредительскими, а учение Лысенко единственно верным. Отказавшихся арестовывали, увольняли, исключали из комсомола, отчисляли. Кафедру генетики растений, возглавляемую Георгием Карпеченко, заняла Белла Поташникова – жена Исайи Презента.

Марк Поповский:

Диктор: "Один из моих собеседников, доктор наук, переживший ленинградскую блокаду, находит много общего между положением в институте осенью 1940 года и тем, что ему довелось пережить зимой 1942-го. Оставленная в окруженном Ленинграде ВИРовская коллекция семян привлекла тогда тысячи голодных крыс. По ночам грызуны стаями врывались в лаборатории, сбрасывали со стеллажей металлические коробки с ценнейшими образцами и пожирали без разбора плоды, семена, орехи – все, что с таким трудом было собрано вавиловскими экспедициями. Ослабевшие от голода сотрудники вооружались металлическими прутьями и выходили на защиту коллекций. Сначала крысы боялись человека, шарахались от электрических фонарей. Но чем дальше шла бесконечная блокадная зима, тем наглее становились животные. В конце концов крысы – рассказывает ученый – превратились в опасных хищников, они начали бросаться на людей… В сорок втором остатки вавиловской гвардии отбили у крыс уникальную коллекцию…"

Иван Толстой: Отбить самого Вавилова не удалось никому.