Красное и черное, кровь и нефть, две главные жидкости бытия наполняют скульптуры Андрея Молодкина, художника из России, живущего во Франции. Витраж Вестминстерского аббатства он наполнял кровью католиков, символ Франции Марианна покраснела от крови мигрантов, а Ника Самофракийская, олицетворение победы России в чеченской войне, стала черно-красной от нефти и крови российских солдат. Во время судебного процесса над Михаилом Ходорковским Молодкин наполнял нефтью и газом прутья двух клеток, похожих на ту, в которой глава ЮКОСа находился в зале суда.

Настоящая кровь пугает чрезмерно впечатлительную публику, и работы Андрея Молодкина порой становятся жертвами цензуры. Не повезло и его последнему проекту "Белый дом, наполненный кровью американских граждан" – макету резиденции президента США, наполненному кровью прихожан Американской церкви в Париже. Фонд CulturalDC планировал проецировать видео окровавленного Белого дома на фасад театра Source в Вашингтоне, однако отказался от своих планов, сославшись на сложную политическую обстановку в США. Это решение вызвало дискуссию в американской прессе. Либеральные и консервативные издания размышляют о политическом подтексте работы Андрея Молодкина. В результате проекцию все же удалось показать в Вашингтоне без всяких согласований, по-партизански – в частности, на здании Трамп-отеля недалеко от Белого дома.

Андрей Молодкин рассказал Радио Свобода о том, как возник замысел наполнить Белый дом кровью.

– Вы давно работаете с кровью добровольцев. Теперь это кровь, которую сдавали прихожане христианской церкви. Как вы убедили их участвовать в проекте?

– В Париже есть церковь, где обычно размещают все объявления, связанные с американцами. Это американское сообщество: протестантская церковь стала центром общения американцев. Мы там разместили объявление. Знакомый американец решил нам помочь. Мы нашли американских добровольцев, которые согласились своей кровью участвовать в этом проекте. Все заняло два с половиной месяца: мы общались, вели переговоры, разговаривали о политике.

– Много крови удалось собрать?

– Да, в этот раз я решил собирать больше. Из-за того, что невозможно путешествовать, используешь любую ситуацию, поэтому я забирал за один раз по 200–300 граммов крови.

– Приглашали добровольцев в лабораторию?

– Есть медсестра и доктор, которые всегда ездят на мои выставки, и добровольцы приходили ко мне в мастерскую в Париже. Я там сделал кабинет для сдачи крови.

– Сколько всего было добровольцев?

– 26 человек. Кровь еще трех человек мы с трудом потом переправили, потому что она была сдана позднее.

– Париж со времен Гертруды Стайн и Хемингуэя притягивал американских писателей, художников, музыкантов. Были известные люди среди ваших доноров?

– Известные люди не пользуются церковью для коммуникации, рэперы и писатели вряд ли туда ходят. Но могу сказать, что у нас было 40% афроамериканцев.

– Как выглядит ваш макет Белого дома? Какого он размера?

– Это точная копия макета, который находится в пресс-центре Белого дома, 110 на 75 сантиметров. Копия сделана в прозрачном плексигласе как негатив. Внутри получается вынутая форма. Обычно для того, чтобы делать бронзу, мы делаем негатив, потом заливаем бронзой и разрушаем форму, а здесь разрушаем саму модель внутри, и получается негативная пустота. Когда мы смотрим на эту скульптуру, мы не видим вообще ничего – это просто прозрачная вещь. А когда она заполняется кровью, мы понимаем, что это Белый дом.

– Вы говорили, что у вас нет политических взглядов, потому что художник должен к любому политическому течению относиться скептически. Тем не менее эта работа кажется откровенно антитрампистской. Или это слишком примитивное толкование?

– Слишком примитивное. Павел Лунгин в 2005 году на моей выставке мне сказал: "Неприлично опасаться в белых брюках обосраться". Любая власть называет себя "Белый дом", любая политика делает претензию, что она права, что она чистая. Для меня "Белый дом" – это сияющий дом на холме, как у Гребенщикова. Метафора невинности, чистоты, чего-то высокого. Идеальный пункт, идеальный инструмент – точно так же, как любой Белый дом, в том числе и в Москве. Власть хочет быть невинной, чистой, прекрасной. Странно, что никто раньше не догадался взять и испачкать кровью что-то белое и претенциозное.

– Вы сказали, что говорили с донорами о политике. А они вашу работу воспринимали как политический жест?

– Да. Это, наверное, не будет большим секретом: люди не очень довольны последним президентом, я бы так аккуратно сказал. Антитрамповские настроения достаточно сильные, им не нравилось, что он вышел из международных договоров, особенно из Парижского соглашения по климату. Все, что было построено для того, чтобы не было конфликтов, он аннулировал и создал новый конфликт. Таково мнение прихожан Американской церкви.

– Поскольку скульптура появилась в разгар эпидемии, есть еще одно толкование, что это кровь жертв коронавируса, который в Соединенных Штатах унес много жизней…

– Такое толкование появилось в прессе: писали, что это кровь жертв, что весь Белый дом переболел этим вирусом. Да, Америка пострадала от вируса больше всего. Скоро будет полмиллиона жертв, уже перешагнули 20 миллионов зараженных. Это невероятная трагедия для страны, которая долгое время являлась примером здравоохранения и вообще заботы о гражданах.

– Сначала вашу работу хотели проецировать на фасад театра в Вашингтоне, но потом решили этого не делать. Это было еще до нападения на Капитолий, но сочли, что политическая обстановка слишком напряженная. Вы считаете это цензурой или резонным решением?

– Полтора года назад мы с вами говорили именно о цензуре. Тогда мы осторожно начали рассуждать о том, что постепенно Запад и вообще весь мир превращается в копию Советского Союза 80-х годов, где культура поделена на официальную и неофициальную. Каким-то образом мы оказались в нашем прошлом, где большинство людей и власти решают, что можно делать, а что нельзя. Такая самоцензура. Им показалось, что это будет очень провокационная вещь, что она может разжигать ненависть, что вообще лучше держаться подальше от соединения искусства с реальностью. Они сначала переносили дату, потом просто отказались.

– Но при этом сказали, что работа замечательная.

– Да, естественно. Они сказали, что работа прекрасная, что это очень точная вещь, но они не рискуют ее сейчас показывать.

– Вы много раз сталкивались с цензурой со стороны разных институций, так что не думаю, что для вас это стало шоком.

– Да, это было нормальным явлением, я был готов к этой ситуации. В последний год, особенно из-за ограничений в передвижении, я осознал, что есть альтернативное искусство, есть реальный андеграунд, и тактика культурного терроризма или партизанского концептуализма сейчас самая актуальная. Когда они вообще отказались показывать эту работу, я попросил знакомого художника в Вашингтоне помочь организовать партизанские проекции. Два раза проецировали на Трамп-отель, потом на мемориал Линкольну – это было в пять утра. Просто человек приезжает с проектором и включает. Полиция подходит, и они разговаривают, а люди все это видят, фотографируют. Потом приходится все собирать и уезжать. Ты же не повреждаешь здание, а просто освещаешь его.

– Группа "Война" в свое время провела знаменитую акцию: они проецировали череп с костями на Белый дом в Москве.

– Да, это прекрасная инсталляция. Я думаю, что сейчас это единственный способ для настоящей культуры, которая говорит о современности. То же самое – Белый дом, череп с костями, этот пафос любой власти очень простым образом можно убрать.

– У вас даже Белый дом получился с красным флагом. Кто-то прочитает тут намек на российское влияние на Трампа...

– Была такая статья А White House in red square: когда он окрасился красным, он, скорее всего, превратился в кремлевскую стену. Шипы наверху, красный флаг, то есть получилась кремлевская стена. Кремль и Белый дом красного цвета.

– И "Брейтбарт" сразу это расценил как нападки на Трампа…

– Получилось, что открылся большой контекст для дискуссий. Достаточно удивительная метафора: что-то невинное, чистое, белое, как власть это презентует, вдруг можно просто превратить в красное и испачкать кровью. Я служил в советской армии, и эти два года поменяли в моей жизни всё. Один мой знакомый был репрессирован командованием, его заставляли ходить в караул чуть ли не каждый день за небольшие провинности. Он не высыпался, уставал. Как-то раз мы шли в столовую нашей ротой, и я увидел, как двое солдат на плащ-палатке тащат тело этого человека, который не выдержал и выстрелил себе в карауле прямо в сердце из карабина. За ним оставалась большая красная полоса. Мне было страшно перешагнуть через эту полосу. Мне кажется, что он сделал свое последнее произведение, великое произведение искусства. Когда я работаю с кровью, особенно сейчас, когда в Вашингтоне произошли такие события, мне вспоминается эта история. Я понял, что это язык последнего протеста. Когда появляется кровь – это граница. Каким-то образом эта красная полоса разделила Америку, весь мир, вообще все разделено на две части. С культурной точки зрения она разделила мир на тоталитарный, официальный, где все что-то диктуют, и на мир альтернативный, подпольный, мир культурного андеграунда, партизанского концептуализма. Мы действительно оказались в Советском Союзе 80-х годов, где реальная культура может существовать только нелегально, в подполье. Особенно сейчас, в связи с запретом на передвижение. Все знакомы с ситуацией, когда тебе говорят, что делать, как делать и что должно быть. Люди, которые с этим не соглашаются, которые думают, что должна сохраняться свобода выражения и вообще дискуссия на любые темы, оказываются в андеграунде. То есть снова есть официальное и неофициальное.

– У вас нет желания сделать что-то подобное в актуальном российском контексте? Он тоже подходит для такой метафоры.

– Да, естественно. Будет трудно окрасить Кремль в красное, но отмыть его от красного – я думаю, это хорошая тема. Кремль уже настолько красный, что его можно отмывать, чтобы кровь текла по тротуару. А люди бы старательно пытались его кусочек за кусочком отмыть.

– Вряд ли прихожане православной церкви в российском культурном центре в Париже откликнутся на идею с той же готовностью, как американцы.

– Может быть, какую-то прогрессивную церковь взять, если есть еще такие у нас? Предложить, что всем миром будем сейчас отмывать Кремль.