В 1933 году основоположник футуризма Филиппо Маринетти посетил Львов по случаю премьеры его пьесы "Пленные". Этот малоизвестный факт вошел в напоминающее коллаж повествование фильма Temerari, снятом художником Мыколой Ридным. Ридный исследует в нем не только взгляды украинских современных ультраправых, черпающих из идей итальянского футуризма, но и шире – место конфликта. Конфликт, насилие, война, столкновение взглядов – темы, которые изучает Ридный. Они затронуты и в проекте "Вооружены и опасны" – это серия коротких фильмов об украинском обществе после начала вооруженного конфликта в Донбассе.
– В проекте "Вооружены и опасны" вы и ваши единомышленники исследуете в том числе ультраправые тенденции. Поскольку речь все-таки идет о войне и о том, что Украина сейчас находится в ситуации вооруженного конфликта, такие проявления – влияние сложившейся ситуации на общество, почему вы решили обратить на них внимание?
– Должен сразу сказать, что "Вооружены и опасны" ("Озброєні та небезпечні") – это проект, который касается темы насилия в разных его проявлениях. Уличное насилие ультраправых – только одна из тем, которые там поднимаются. Дело в том, что война, а именно та война, которая идет сегодня на востоке Украины, – очень токсичное состояние. Действие этой токсичной субстанции не ограничивается только теми территориями, где идут военные действия. Это определенное умонастроение, которое проникает и в те места, где вроде как происходит мирная жизнь. Например, Киев, или Львов, или Одесса – когда иностранцы попадают в эти города, обычно у них нет впечатления, что они находятся в стране, где идет война. Но тем не менее, есть спектр проблем, связанных с насилием. Это не только насилие ультраправых, но и рост криминальной активности в обществе, насилие, которое происходит на бытовом уровне (эта тема сейчас актуализировалась в связи с изоляцией при коронавирусе). И конечно, есть милитаристские призывы, которые исходили непосредственно от государства. Ситуация сложная: с одной стороны, есть агрессивное вмешательство (я имею в виду российские силы на территории Украины – в Донбассе). С другой стороны, Украина, пытаясь защититься, начинает вырабатывать свою пропаганду, противопоставляя её российской.
– Вы упомянули Россию, и в вашем последнем фильме Temerari вы обращаете внимание на то, что ультраправые воюют по обе стороны конфликта в Донбассе. Идеология у них одна, но во время военного конфликта она сталкивается.
– Да, действительно, есть парадокс в том, что многие ультраправые, которые принимали участие в военных действиях как с российской, так и с украинской стороны, раньше были хорошими друзьями. У них была общая идея "славянского братства". Потом, когда появились связанные с войной новые вызовы, я думаю, они просто прагматически посчитали как люди определенных радикальных взглядов, на стороне какой власти они окажутся в более выгодной ситуации. Это не мое открытие. На правых пабликах в соцсетях можно легко найти дискуссии, записи споров между этими людьми, оказавшимися по разные стороны фронта.
Фильм Temerari ("Сорвиголовы") был сделан, когда я находился в Италии в резиденции для художников и писателей. Так получилось, что лето 2019 года, когда я занимался разработкой и съемками этого фильма, было очень насыщенным в политическом плане временем в Италии. Там был и парламентский кризис, связанный с фигурой такого правового популиста, как Маттео Сальвини, и острая ситуация, связанная с Украиной, потому что солдата украинской армии Виталия Маркива арестовали в Италии и там судили. Он получил довольно серьезный срок за убийство итальянского журналиста и его российского переводчика, но совсем недавно суд Маркива оправдал, признал обвинение несостоятельным (Виталий Маркив был осужден на 24 года заключения за убийство итальянского фотографа Андреа Рокелли, который погиб во время минометного обстрела близ Славянска в мае 2014 года, но затем Маркив был оправдан судом высшей инстанции. – Прим. РС). Его кейс подтолкнул меня к более широкому расследованию. Я узнал о том, что большое количество итальянских ультраправых, связанных с неофашистскими группировками, с футбольными хулиганами, воевали в Донбассе, причем на пророссийской стороне, что они тоже разыскиваются итальянской полицией, но, к сожалению, не находятся так сильно на виду, как находился Маркив. Такие из них, как Андреа Пальмери или Габриеле Каругатти, продолжают жить в "ДНР" и "ЛНР", потому что, как только они вернутся в Италию, их арестуют.
Фильм получился сложным и многослойным. Одним из слоёв является история, связанная с итальянским футуризмом. Как мы знаем, это контроверсивное течение в истории искусства, потому что оно было напрямую связано с фашизмом. Маринетти открыто поддерживал Муссолини, был добровольцем и участником многих войн: Первой и Второй мировой, эфиопской кампании, организованной Муссолини. Мне было любопытно узнать, что, оказывается, в Украине сегодня в некоторых ультраправых кругах есть почитатели итальянского футуризма, как раз, наверное, потому, что он был напрямую связан с фашизмом. Это субкультурные группы, некоторые из них занимаются "просветительской" деятельностью: например, издательство "Залізний Тато" недавно издало комплиментарный сборник "Муссолини глазами украинцев". Некоторые радикальные уличные группировки используют эстетику итальянского фашизма: характерные графические шрифты и символы в оформлении своей деятельности. Мне это кажется довольно вызывающим в контексте того, что украинский солдат сидел на тот момент в итальянской тюрьме, скорее всего, по ложному обвинению, а, с другой стороны, какие-то радикалы в Украине не стесняются продвигать моду на неофашизм.
– Получается, что и этот фильм, Temerari, и фильмы из цикла "Вооружены и опасны" связаны с войной, которая сейчас происходит в Украине. Где проходит граница между политическим и искусством или активизмом? Вы исследуете темы, связанные, скорее, с политикой. Какое место искусства в этих историях?
– Сложно сказать. Если искусство связано с политическим контекстом и исследует его, то, естественно, оно пытается представить какой-то другой отличный нарратив от того, что можно увидеть по телевизору или в других медиа. Война существует не только там, где непосредственно стреляют, это еще и информационная война. Мы существуем в ситуации дуального противостояния. С одной стороны – российская пропаганда, которая даже не рассматривает Украину как отдельный независимый субъект: есть "империалистическая Америка", а Украина – это как бы инструмент США, с помощью которого притесняют "бедную Россию". С другой стороны, когда находишься в Украине, то наблюдаешь поток антироссийской контрпропаганды. В ней тоже нет правды. Поэтому, мне кажется, задача искусства в том, чтобы говорить и показывать вещи с точки зрения диалектики, то есть пытаться рассмотреть сложность, спорность ситуации, в которой мы находимся. При этом, конечно, это должно быть связано с творческим экспериментом, потому что художники – не журналисты. Те фильмы, о которых мы говорим, имеют в своей основе эксперимент с формой, с эстетикой. Например, концепт фильма Temerari – это концепт фильма-мессенджера, история передается с помощью разговора за кадром по этому средству связи. И визуальная информация, которая появляется в фильме, – это как бы сообщения, которые герои пересылают друг другу. Эту коллажную эстетику stories (историй. – Прим. РС), как в инстаграме, я использую и в других своих циклах. Она оказала большое влияние на эпизоды из "Вооружены и опасны". Хотя проект этим не ограничивается. Я пригласил к участию разных авторов, создавших свои эпизоды в очень разных, характерных для себя эстетиках (на данный момент их 13).
"Вооружены и опасны. Эпизод 1". В видео использованы кадры погрома выставки Давида Чичкана "Утраченная возможность"
– В фильмах, собранных в проекте "Вооружены и опасны", оружие появляется в абсолютно рядовых ситуациях. Это отражение того, что вы наблюдаете в обществе?
– В нашей жизни стало присутствовать гораздо больше оружия, это действительно так. В Украине популярны дискуссии о праве на владение оружием в целях самозащиты. По крайней мере, это было активной темой при Порошенко. Сейчас, после последних выборов, ситуация немножко изменилась в сторону более "пацифистской" риторики. Мне и авторам, которые участвуют в проекте, было интересно отрефлексировать эту тему, потому что все время слышишь в новостях, что кто-то вернулся с войны, и у него дома взорвалась граната, другой "съехал с катушек" и начал стрелять на улице. Война – это неминуемо новый прилив оружия в мирную жизнь.
– Еще один ваш проект, связанный с войной, называется "Постепенная потеря зрения". Вы показываете, что конфликты, которые коснулись бывшего советского пространства, в Грузии, Молдове, Украине, стали невидимыми с вашей точки зрения. Но в новостях, по крайней мере, в тех, которые появляются в этих странах, конечно же, информация о них присутствует. Почему вы считаете, что эти темы, эти конфликты отошли на второй план?
– Дело в том, что внимание массмедиа к какой-то стране имеет, к сожалению, довольно циничную и кровожадную логику. Как только в Украине прошла самая тяжелая фаза войны, которая была в 2014–2015 годах, сразу можно было наблюдать, что и внимание мировых СМИ к Украине очень сильно снизилось и все погнались за новыми сенсациями в Сирию. То же самое можно сказать, например, про карабахский конфликт. Он никому не был интересен, пока был в замороженной стадии. Все стали говорить об этом, когда совсем недавно ситуация изменилась. Все это и стало причиной появления идеи сделать цикл с картами спорных территорий – Приднестровье, Карабах, Абхазия, Южная Осетия, Крым, "ДНР" и "ЛНР". Я взял такие квазистраны только с постсоветского пространства, хотя таких точек много, если рассматривать весь мир. Появилась идея использовать карты этих территорий и посмотреть на них в размытом фокусе, превратить детали в сложно различимые пятна. В то же время возникли параллели с изображением карт в такой ситуации, когда у тебя очень плохой интернет и картинки не загружаются полностью. Поэтому там есть сетка из Google-карт, на которые наложены размытые изображения.
– Довольно интересной мне показалась и метафора глаза, поскольку она тоже присутствует в этом цикле.
– Да, в этом цикле она тоже присутствует, а ранее у меня была еще одна серия, которая называлась "Слепое пятно", где я тоже использую разные офтальмологические феномены, связанные с поражением зрения, как метафору слепоты общества. Это то, как общество воспринимает визуальную медиаинформацию, которая манипулирует восприятием. Чем больше информации нас окружает, тем хуже мы понимаем, что происходит на самом деле.
– Мне кажется, что в этой же логике сделана и ваша серия жестов правых политиков. Вы использовали руки. Почему вы решили обратить внимание именно на жесты?
– Эта серия была сделана как работа с найденными изображениями, которые я кадрировал и оставлял от фотографии только руки персонажей, которые там изображены. Это руки всем знакомых фигур – Путина, Трампа, Орбана, некоторых украинских политиков. Жесты рук – это символы, которые имеют свою традицию в изобразительном искусстве, как в религиозных сюжетах, так и в том, что было связано с политическими течениями. Можно вспомнить жесты рук и в левой традиции политического плаката. В то же время, если говорить про фашизм и нацизм, то жесты рук тоже всегда имели свое важное место в ритуалах общения правых. Сегодня жесты политиков имеют свои означающие, но мне показалась интересной именно метафора руководства. Ведь у этой серии, которая называется In Daylight, ("При свете дня") есть продолжение – Near Dark ("В сумерках") – затемненные сцены нападений правых экстремистов на представителей ромов или ЛГБТ-сообщества. Зачастую действия правых популистов прокладывают дорогу или легитимизируют то, что происходит на улице, хотя политики могут не заявлять это напрямую.
– Я обратила внимание, что вы очень часто обращаетесь не только в циклах, касающихся войны, но и в других, к теме конфликта, к тем местам, где возникает конфликт. И вот одним из примеров был проект, который посвящен Второй мировой войне. Вы обращаете внимание, что существуют две полярные точки зрения на победу и День Победы как праздник. Одна – это, можно сказать, российский пропагандистский нарратив, что победа священна. Этому противопоставляется опыт Украины, в которой по понятным причинам, в первую очередь, связанным с вооруженным конфликтом с Россией, от этого праздника отказались, но на выставке это тоже косвенно подвергается критике, так как в этом играют определенную роль правые. Вы предлагаете отбросить эти два полярных представления о Второй мировой войне, но тогда как о ней говорить? Что вы считаете важным?
– "После Победы" – это была международная выставка и серия кинопоказов, которые я организовал в Харькове в 2014 году. Выставка анализировала политические манипуляции, которые происходили с украинским обществом до событий 2014 года и которые во многом разогрели ситуацию, в которой стала возможной война. Дата 9 мая была связана с уличными провокациями и конфликтами в Украине в 2012 году, а особенно в 2013-м. С одной стороны, были адепты идеи про священную и непоколебимую победу над фашизмом, а сторонники этой идеи были в основном люди с большими сантиментами к Сталину и ностальгией по Советскому Союзу. С другой стороны, была украинская националистическая повестка, у которой свои герои (Бандера, Шухевич, ОУН-УПА), для которых, естественно, все это абсолютно неприемлемо. На 9 мая происходили не только уличные стычки, но и война с памятными знаками: во Львове активисты обливали монументы красной краской, в Харькове регулярно ломали знак УПА. С участниками выставки из Украины, России, Польши и Австрии, мы попытались эту ситуацию проанализировать и показать проблему с разных перспектив.
– Как тогда говорить об этих исторических событиях, если мы лишаемся двух полярных точек их оценки?
– В Украине это сложная тема, потому что уже 30 лет страна не может найти, выработать какой-то нарратив, который бы работал на объединение, примирение людей с разными настроениями. Это связано со сложным устройством Украины, территориальными особенностями и аспектами исторической памяти: где какую идею больше поддерживают, на юго-востоке или на западе страны. При президентстве Леонида Кучмы была тактика замалчивания: как на западе, так и на юго-востоке говорилось то, что там принято, а конфликтные темы обходили стороной. Это было неправильно, но потом стало еще хуже: украинские политики начали играть и продолжают играть на конфронтацию, таким образом ангажируя электорат. Я считаю, что на историю нужно смотреть критически. Когда речь идет о героизации, священной победы, нужно задавать себе вопрос: так ли это? Потому что всегда возникает вопрос, когда заявляется какая-то непоколебимая истина. Любая истина, я считаю, должна быть оспорена. Нужно говорить о всей сложности этой победы – какой ценой для населения СССР эта победа была достигнута, совершались ли военные преступления "своими" или только "чужими" солдатами? При этом нацизм – первичное зло, но нужно сложнее смотреть на контекст.
То же самое я могу сказать и о новом украинском культе. К сожалению, в последнее время ситуация усугубилась, потому что украинские политики разыгрывают карту пересмотра исторической памяти как контрпропагандистский выпад в сторону России. Имя того же Бандеры часто используется не в значении настоящего героя, а в значении протестного слова, протестного жеста по отношению к Москве. Типичная ситуация, когда бывший Московский проспект переименовывается в проспект Степана Бандеры. Я абсолютно не поддерживаю героизацию таких фигур, потому что они очень противоречивы: мы отвергаем один тоталитарный нарратив и при этом культивируем людей, которые тоже были сторонниками довольно тоталитарных методов борьбы и идеологии.
– В обществе точка зрения, когда протестный нарратив, о котором вы упомянули, ставится под вопрос, воспринимается как комплимент Москве. И, видимо, поэтому ваши выставки и выставки ваших единомышленников не раз подвергались нападениям и критике.
– Совершенно верно. Я и мои коллеги, друзья, не занимаемся конъюнктурой и пропагандой. Естественно, те, кому такие подходы близки, видят в нас какую-то помеху или критический потенциал, который мешает. Да, у нас были конфликты с теми же ультраправыми, например, когда в рамках "Вооружены и опасны" нам сорвали одно мероприятие. То, что нам не дали провести лекцию исследовательницы Анны Гриценко, – было довольно неприятно, но случались и гораздо более жесткие инциденты, например, когда на Василя Черепанина, куратора Центра визуальной культуры, несколько лет назад напали на улице и очень сильно избили.
– Вы считаете, что вы занимаетесь политическим искусством? Или вы называете это по-другому?
– Это можно называть по-разному. Я бы сказал, что занимаюсь искусством, чувствительным к социально-политическим процессам. Просто здесь есть интересный момент, связанный с терминологией. Слово "политика" сегодня у многих вызывает негатив, потому что оно ассоциируется с "большой политикой", которая работает не на интересы людей, а на интересы крупного капитала. Конечно, это вызывает раздражение, многим не нравится смотреть шоу, на которое сам не имеешь никакого влияния. А вот моя идея и идея моих единомышленников состоит в том, чтобы вернуть политике ее истинное значение с помощью языка искусства и методов искусства, то есть это идея о критическом потенциале политики – политики как того, что исходит от граждан снизу, желание влиять, быть вовлеченным в процессы. К сожалению, произошла очень серьезная подмена понятий: право на политику у нас забрали те люди, которые образуют институт власти. Майдан сделали люди, которые вышли на площадь показать свое несогласие с автократией Януковича, с коррумпированной системой функционирования государства, но всю эту энергию приватизировали те, кто потом пришел к власти.
– Тем не менее все-таки в Украине существуют выборы, их признают и на международном уровне свободными. То есть речь идет о свободном волеизъявлении людей.
– Да, в общем, даже последние президентские и парламентские выборы, когда победил Зеленский, часто называют электоральным Майданом. Известно, что Украину отличает от России то, что украинцы всегда голосуют против. И четыре-пять лет – достаточный период времени, чтобы разочароваться в политическом мейнстриме, который каждый раз заявляет новое, а действует по-старому. Это одновременно и хорошо, и плохо, потому что, с одной стороны, власть не застаивается как в типичных авторитарных режимах, но, с другой стороны, демократия с неискоренимой коррупцией и без реальных достижений в области экономики, социальной и культурной политики, ничего существенно и не меняет. Политические функционеры систематически не оправдывают ожиданий, которые на них возлагает народ.
