Документалист Дарья Слюсаренко сняла фильм о любовных и производственных драмах в передвижном цирке шапито “Джой”, а Анна Артемьева – о жизненных испытаниях трехлетней девочки “Приезжай к нам в гости, мама”.

– У меня возникло впечатление, когда я посмотрела конкурс "Артдокфеста", что фестиваль всерьез обратился к личным проблемам. Много женских голосов, семейных историй, драматизма в скрытых личных конфликтах. Разговор о “новой чувствительности”, в эту сторону сдвинулась программа. Довольно много режиссеров-женщин и женской оптики. Вы можете как-то прокомментировать это? Даша, Ваш фильм называется "Джой", и речь идет о реальном передвижном цирке, которые ездит по разным маленьким городам. В центре повествования две пары, одна семейная – дрессировщики, а вторая, клоунская, которая находится в процессе бурного выяснения своих отношений.

Дарья Слюсаренко: Когда я в этот цирк попала, не сразу эту тему нашла. Сначала я пыталась снимать нечто более очевидное. Это цирк из Луганска, чего сейчас в фильме нет, это никак не понятно, там клоун главный, Валера, он из Луганска, и директор цирка тоже. Они уехали из-за войны вместе с шапито, но сам шапито оформлен на российского администратора, чтобы все работало.

– Я видела рекламу этого цирка в Москве в прошлом году, и когда смотрела ваш фильм, вспомнила. Они сейчас базируются в Москве или продолжают ездить по разным городам?

Дарья Слюсаренко: Сейчас они, к сожалению, нигде не базируются из-за коронавируса, они даже не смогли запуститься. В этом году почти все шапито не смогли запуститься, и это еще хорошая ситуация. Плохая – что многие застряли в городах по всей России вместе с животными и стоят до сих пор, по 6-7 месяцев уже. В Сибири стоят, на юге стоят, и животные страдают, все очень плохо, к сожалению. Им не помогают. Насколько я знаю, обещали помогать, но в итоге не помогли. Все цирковые очень разочарованы тем, что все очень плохо для индустрии в этом году.

– Вот эти луганские ребята, они оттуда уехали. А сейчас они где?

Дарья Слюсаренко: В разных местах. Клоун Валера, собственно, в Луганске, он вернулся туда и не может выехать обратно. И в Украине тоже не работают цирки, он хочет запуститься снова, но карантин – у него не получается. Дрессировщики работают. Некоторые цирки запустились, они работают в тульском цирке сейчас.

– А клоунесса Яна, яркая героиня вашего художественного мира?

Дарья Слюсаренко: Яна – это самый замечательный, мне кажется, финал после фильма. Она вышла замуж только что, у нее все наладилось.

Там был конфликт между ребятами из Луганска и российским администратором, они его подозревали в краже билетов, в чем-то таком, и был такой постоянный конфликт и по поводу политики, бесконечные какие-то споры. Я их снимала и думала, что будет об этом фильм на фоне цирка, и это будет круто. Но в итоге это оказалось недостаточно для меня интересно, не так ярко говорило про цирк, как то, что я нашла в отношениях этих двух пар. Вдруг приехала Яна, человек совсем не из этого мира, и все стало закручиваться именно вокруг отношений Яны и Валеры. И тогда я разглядела еще лучше отношения Марины и Леши, дрессировщиков, и поняла, что кино должно быть про это. И то, что они из Луганска, здесь совершенно не важно.

– Вы сейчас это говорите, и для меня это становится важным. Но важнее, когда Валера в середине фильма вдруг гордо заявляет: "я русский националист". Вот это большой силы было художественное впечатление, потому что – ну, человек клоун, веселая профессия, и вдруг начинается такая мощная разборка, и выясняется, что Яна осетинка на какую-то часть… Это ключевой момент фильма, после которого драматизм только нарастает. И выясняется, что мир мужчин и женщин в смысле способов договоренностей устроен ужасно по-разному. Там видна конфликтная часть, и ее можно разбирать на уроках по психологии, в каких-то сеансах домашней терапии, как не надо вести переговоры, для того чтобы сохранить своего партнера.

Аня, давайте про ваше кино поговорим. Женский взгляд, или нет?

Анна Артемьева: Я обычно не делю кино на мужское и женское. Или кино, или не кино.

– Безусловно, кино. Это 12-минутный, я бы сказала, стремительный шедевр о девочке и ее маме. Как этот сюжет возник?

Анна Артемьева: Это моя личная история, моей дочери и меня. Мама – это я в кадре. Поскольку это все на маленьком экране, не очень понятно. В этом фильме главное – девочка и ее восприятие реальности, ее война с реальностью, когда у нее нет возможности жить вместе со своей мамой. Потому что я, ее мама, решила поехать учиться в Европу на режиссуру документального кино.

Я нахожусь в трех странах в этом фильме. Вся программа проходит в Бельгии, Венгрии и Португалии. Программа идет два года, но я отучилась только полтора года, дальше начался коронавирус. Я прилетела увидеть своих детей и не смогла уже вернуться обратно. И следующим летом я буду защищать диплом, скорее всего, дистанционно. Соответственно, моя семья сначала поехала со мной, но из-за бюрократических проблем они были практически депортированы из Португалии и уже не смогли вернуться. И возникла ситуация, когда мои дочери жили со своими папами. Младшая дочь жила в Сибири с папой, старшая в Москве с папой. Но в этом фильме я взяла маленькую историю именно с младшей дочерью. В фильме ей исполняется три года. Сейчас ей уже четыре, скоро пять.

Оператором был мой муж, папа дочери, и только благодаря этому сложился этот фильм. Конечно, никакой чужой человек не мог бы снять такую интимную историю. Мы не вижу оператора в этом фильме, я вижу любящий взгляд отца, который находится рядом. Хотя в фильме создается ощущение, что Граня, моя дочка, живет вообще одна, но это не так. (смеется)

– Вы правы, такое ощущение возникает. Но ты понимаешь, что, конечно же, ребенка кто-то снимал, рядом с ней находится человек, который ее очень опекает, там дистанция – буквально сантиметры.

У вас от родственников не было недовольства, что вы показываете своего ребенка, довольно маленького, широкой публике?

Анна Артемьева: Эта история, с одной стороны, персональная, очень личная, но в ней нет чего-то интимного, что может вызвать какой-то диссонанс неприятия. Я сама категорически против того, чтобы снимать родственников, детей, мужей и так далее, но в данном случае этот фильм родился просто сам. Я чувствовала, что есть какая-то очень мощная энергия в нашем общении с моей дочерью, и я даже некоторые эпизоды не знала, что мой муж снимает. Я ему сказала: "Снимай все наши разговоры вечерние".

– Конечно, пунктум этого фильма – когда ребенок целует телефон, пытаясь поцеловать маму. И сложная система зеркал в ваших отношениях – это и операторски видно, и психологически. Лакан говорил про “стадию зеркала” у ребенка, когда он проходит ее с родителями, просто считывает поведение родителей. Вот тут каким-то удивительным образом ребенок эту стадию проходит через экран телефона. Вы переживали?

Анна Артемьева: Я страшно переживала, принимала антидепрессанты все это время, и лишь поэтому я не рыдаю там во всех кадрах, могу слушать, что она говорит, могу воспринимать, я могу отстраниться и понять, что происходит. То есть ребенку, конечно, было бы больно смотреть на маму, у которой разрывается сердце. Это было именно то, что происходило со мной. В этом фильме нет той части, как я боролась, чтобы семья ко мне приехала. Я провела более ста часов в разных инстанциях во всех странах – в Португалии, в Венгрии, в Бельгии, пытаясь добиться, чтобы мои дети могли находиться рядом. К сожалению, в мире, где ты можешь в любой момент позвонить и поговорить с человеком, ты не можешь самой простой вещи – быть рядом со своими детьми, когда ты учишься.

– Сейчас из-за коронавируса много людей оказались в такой ситуации.

Анна Артемьева: Именно поэтому я считаю, что мой маленький фильм, а это курсовая, учебная работа, может быть близок многим людям. Тысячи семей по всему миру находятся сейчас в такой ситуации.

– И это еще история про женщину из мира прекариата, это политическая история. Маленькая, 12-минутная штука – это политическая история про женщину, которая уехала на работу, на учебу, просто в силу своих социальных причин находится временно в другой стране, и трудность, с которой она сталкивается, довольно типичная. В этой маленькой истории большая социальная модель. Не планируете ли вы снимать какую-то более широкую историю? Хочется понять, кто отец ребенка, чем занимается мать, расширить границы этого повествования.

Анна Артемьева: В принципе, весь этот материал снят, изначально я снимала две линии – линию моей дочери, с которой мы общаемся по скайпу, и отдельно была линия меня, как я хожу во все эти безумные организации, получаю в 7 утра талончик, чтобы в 10 утра войти с номером 198, а талончиков дадут только до 80-ти, и так далее. Эта линия снята, но я ее убрала специально из фильма на монтаже. Мне хотелось сделать более камерную историю. Если бы я оставила этот бюрократический квест, который я проходила во всех этих странах, сместился бы акцент, и фильм был бы не на 12 минут, а условия курсовой работы предполагают все-таки короткий метр.

– Вам удалось снять настоящую экзистенциальную драму о маленькой девочке с символически присутствующим образом матери.

Анна Артемьева: С девочкой все хорошо. Благодаря коронавирусу мы переехали жить в деревню и живем семьей, к сожалению, без старшей дочери, которая учится в Москве. Будет, видимо, следующий фильм – хоррор про старшую дочь, она подросток, и для которой намного тяжелее прошло это расставание, чем для младшей. Но это еще, я думаю, многие годы надо будет снимать и делать кино.

– Давайте к фильму "Джой" вернемся. Мы поговорили про клоунессу Яну, главный мотор этого фильма. Эта яркая, необычная женщина сообщила нам в финале: "Это не мой человек. Я ему не верю". А клоун Валера ее заклинает, что "если ты веришь, то ты пойдешь со мной". Он, видимо, влюблен в нее и творчески, и по-мужски, но не может правильно выстроить отношения. Вместо того, чтобы выслушать партнершу, он начинает предъявлять ей список претензий, на который она не обязана отвечать. Это вкратце история Яны и Валеры. Но если говорить про наших прекрасных дрессировщиков, там совсем другой тип отношений и другой тип женщины. Я бы сказала, что это блондинка-стерва.

Дарья Слюсаренко: Это не просто блондинка-стерва, это мощный абьюзер в лице женщины. Я как-то сначала не заметила, они все время ходили вместе, вроде бы что-то вместе делали, и казалось, что у них все нормально. Потом они однажды меня пригласили попить с ними кофе в трейлере, я пошла, и оказалось, что она его постоянно бьет, постоянно шпыняет.

– Бьет в прямом смысле слова, просто дубасит.

Дарья Слюсаренко: Избивает палкой и какими-то огромными разными предметами, иногда просто руками, чем придется. И она постоянно им ужасно недовольна. Он никак не может добиться никакого расположения, он как маленький мальчик, ему надо отпрашиваться, чтобы пойти выпить, чтобы посидеть с друзьями, он не может сам ничего.

– И каждый его шаг сопровождается бешеной критикой и какими-то комментариями, что "ты опять не покормил" тех или этих животных. Понимаю, что женщина-дрессировщица должна обладать сильным характером, поскольку она все-таки работает с хищниками, и там это видно, но то, как она его контролирует, абьюзит, действительно, преследует, это нечто невероятное. Не менее невероятно то, что этот человек от нее не уходит.

Дарья Слюсаренко: Да, они вместе довольно много времени, чуть ли ни 10 лет, и они ездят часто отдельно от шапито со своими животными, в том числе по Сибири, они сами из Омска. И этот мужчина, дрессировщик Леша, рассказывал мне какие-то истории, как она выгнала его на мороз в таком-то городе, как она выгнала его там-то, и смеялся, то есть такие как бы приятные воспоминания. И это очень странно.

– Один из таких эпизодов вы фиксируете, когда он пошел с друзьями посидеть, а она выбросила его шмотки из трейлера. И парни приходят и пытаются ее уговорить: "Что ты делаешь? Пусти его обратно". Но эта железная женщина на уговоры не поддается. И непонятно, она его окончательно выставила, или он вернулся. Сейчас по вашем рассказу мы понимаем, что это такой образ условной счастливой садо-мазо русской сибирской семейки.

Дарья Слюсаренко: Для них это совершенно нормальный уже образ жизни. Она его выставила, он одну ночь переночевал в машине, а утром вернулся обратно.

– Очень интересует музыкальная часть в вашем кино. Много попсы.

Дарья Слюсаренко: В караоке они поют "Арию", это старая группа. Я слушала ее в 8-м классе, очень увлекалась. И мы сошлись с Лешей на этой волне, он очень любил "Арию" и Кипелова, и это так странно сочеталось с его жертвенной позицией в отношениях с дрессировщицей. Он постоянно пел этот рок, про свободу, он пришел в караоке и оторвался, наконец. Так что это не попса. Но попсы много, действительно, они слушают, и там чего только нет, от "Деспозито" и разных популярных треков до малоизвестных, но западающих в голову групп. "Виски, кола, королева танцпола…" – пока я там три месяца ездила, у меня в голове было только это. И я вернулась после съемок, скачала это все и слушала, потому что у меня было какое-то странное ощущение, что я ничего больше не могу слушать, у меня в голове только это, и мне надо, чтобы оно продолжало проигрываться. И эта музыка для них очень важна, она играет 24 на 7, все время. В каждом трейлере своя, на сборке шапито своя, не бывает тишины почти никогда.

– Есть чудесные эпизоды отдыха актеров, когда они танцуют – и в шапито, и в каких-то кабаках, в разных городах. Они сами говорят про эту профессию – цирковые, гордятся собой, они говорят, что они такие особенные ребята. Это правда?

Дарья Слюсаренко: Да, это правда, и еще как.

– Это видно по некоторым переговорам Яны и Валеры, как они ответственно подходят к своим номерам, как драматические актеры, драма скрыта в их переговорах и в распределении ролей. И поразительная бедность: камера показывает нам фон маленьких русских городов с их плоскими фасадами, странными граффити и бедностью. И содержание животных. Историю про рысь расскажите. Как она убежала?

Дарья Слюсаренко: Это был прекрасный подарок мне, как документалисту. Я такого чуда не предполагала. Хотя позже оказалось, что это более-менее типичная ситуация для российских шапито. Животные убегают довольно часто. И в частности, "повезло" городу Верея, это Подмосковье, два часа буквально на автобусе туда ехать. Шапито стоял в городе Верея, поднялся ветер, была большая гроза. В 6 утра я проснулась от того, что все кричат, оказалось, что перевернулся вольер с рысью, одна рысь испугалась и осталась на месте, а другая убежала. Мы искали ее три дня. В конце первого пришли полицейские, сказали, что она подрала собаку, и пришлось идти по соседям. В итоге рысь остановилась на самом дорогом участке в Верее, огромный участок, огромный дом, просто джунгли какие-то. Выяснилось, что там кошек кормили куриными головами, и рысь тоже ела куриные головы, поэтому она вместе с кошкой и осталась. Кошка испугалась, убежала, и все головы съела рысь. Она просто захватила так территорию. Но поймать ее все равно было почти невозможно, она к дрессировщикам не шла, а полицейские угрожали тем, что они будут стрелять. Вызвали отлов бродячих собак, из соседнего города они приехали и дротиком усыпили ее на время. В фильме есть кадр, где она падает все время в клетке, встает и падает, и это как раз после дротика со снотворным она пытается проснуться и прийти в себя.

– Это один из душераздирающих моментов в фильме, и никак не понять, что с ней.

Дарья Слюсаренко: В этот же день был день города в Верее, и все это накладывалось, полицейские не помогали, потому что были заняты. И выяснилось, что в прошлом году в этой же Верее сбежал крокодил, а до этого за год сбежала игуана. И Верея уже не знает, хочет ли она принимать у себя цирки-шапито.

– Рысь, у которой подворачиваются лапы, я ее как метафору читала, про жестокость. Это фильм во многом про жестокость. Когда ты видишь отношения Леши и Марины, то понимаешь, что это конкретно про русское садо-мазо. И цирк этот про русское садо-мазо. И бедный этот рысеныш про садо-мазо, про то, что никак не встать, что столько глупости и злости в головах у людей. И клоун Валера очень интересный и показательный персонаж, такой образ… не откровенного зла, нет, но человека, испорченного чем-то. При том, что сам себя он считает умным и сильным, и достойным любви и уважения. Он честолюбивый парень, и он не понимает, почему Яна не идет за ним.

Дарья Слюсаренко: Я начала думать о цирке в последнее время больше как о цирке российском, и проблема, что “никак не встать”, в цирковой культуре просто в основе, именно российской. Я сейчас и в Росгосцирке снимаю, где происходит реформа, очень резкая. Туда пригласили театральных деятелей, которые должны эту систему перезапустить. И это очень тяжело происходит. А для шапито еще тяжелее, это очень закостеневшее искусство. И если кино, театр и так далее реагируют на то, что происходит в реальной жизни, то цирк хочет быть только таким, каким он был всегда, чтобы все оставалось, как всегда, чтобы были цирковые династии, и это очень похоже на то, что происходит в стране в принципе. Когда я снимала, я еще этого не понимала, но российский цирк – это максимально закостеневшая система, в принципе. Они очень верят в то, что они великие, но это наружу никак не прорывается и не может, потому что они не хотят меняться.

– Да, в паре сцен, когда они обсуждают профессиональные дела, есть ощущение гиперважности, а на самом деле это все комично и очень бедно, жалко выглядит.

Аня, про женское искусство. Вы кого любите из женских режиссеров?

Анна Артемьева: У меня один режиссер-женщина – Лена Ласкари. Я шучу, в российском кино много мощных режиссерок, режиссеров-женщин. Фабрика Марины Разбежкиной поставляет большое количество талантливых молодых, средних лет, зрелых женщин – режиссеров. Не стоит в современном мире делить по половым признакам.

– Я не по половым, а по признаку взгляда. Отличается женский взгляд от взгляда мужского. Это большая сосредоточенность на внутреннем что ли, на каких-то тонких вещах. Хотя сейчас в фильмах мужчин-режиссеров этого тоже много. Видимо, чувственность становится более сложной.

Анна Артемьева: Этот странный год дал нам возможность побыть с самими собой. То есть люди немножко остановились в гонке, заглянули в себя, и кто-то что-то обнаружил, кто-то ничего не обнаружил…

– А кто-то обнаружил, что у себя дома можно снять такую миниатюру, как вы сделали про ваши отношения с дочерью. И это не менее важно, чем большой мир. Люди, оказавшись в своих квартирах, начали видеть смысл в своем ежедневном существовании в каких-то бытовых своих практиках, и оказалось, что это важные штуки, которые являются ресурсом, в том числе.

Анна Артемьева: Я думаю, что это характерная вещь, что через детали я открываю какие-то более глобальные вещи. Так и здесь. С одной стороны, можно воспринимать это как крах экономики и гибель многих людей, и это так, это нельзя убрать, а с другой стороны, на моем курсе 24 человека, и из них 19 сняли фильмы – личные истории. В том числе, из-за ситуации. Но я бы никогда не стала про себя снимать кино, у меня нет никакой психологической травмы, мне не нужно самокопание. Но коронавирус подарил мне этот волшебный пинок, когда я как бы забрала свои слова обратно и сделала историю про своего ребенка, чего бы я до этого в жизни не сделала.

Cлушайте и читайте нас в проекте "Вавилон Москва" и на странице "Свобода на кинофестивалях" на сайте Радио Свобода, в социальных сетях.