- Россиян стали чаще увольнять за публикации в соцсетях. Какое дело работодателю до личных аккаунтов сотрудников и можно ли подчистить "цифровой след"?
- Семьи школьников с особенностями развития настаивают на очном обучении: таким детям оно необходимо в большей степени, чем всем остальным.
Россиян стали вдвое чаще увольнять за публикации в соцсетях, заявляют авторы исследования, которое провел сервис по поиску работы Superjob. В компании пришли к выводу, что каждый десятый уволенный сотрудник провинился перед работодателем неподобающим поведением в интернете.
В студии Радио Свобода – IT-рекрутер Ева Леонова, на видеосвязи – юрист, партнер консалтинговой компании CordisON Ольга Чумакина.
Ева, вы ищете кадры для IT-компаний. Вы действительно интересуетесь тем, что человек пишет в социальных сетях, и это может стать решающим фактором при выборе, кого взять на работу?
Ева Леонова: Давайте разделим ваш вопрос. Могу ли я сказать, что работодателю действительно интересно поведение в соцсетях сотрудников, которых он хочет нанять? Да. Можно перед тем, как нанять сотрудника, помониторить социальные сети, посмотреть его поведение. Является ли этот инструмент решающим при принятии решения о том, брать ли этого человека на работу? Скорее нет. Но ваши социальные сети, скорее всего, будут просмотрены.
Видеоверсия программы
Марьяна Торочешникова: А для чего в таком случае их смотрят?
Ева Леонова: Скорее всего, чтобы просто понять, насколько вы по духу совпадаете с компанией, насколько вам может быть близка корпоративная культура, ценности. Это имеет мало отношения к реальной компетентности сотрудника и к выполняемым им обязанностям. В сюжете ведь не было ничего о компетенции сотрудников, о том, как они вели себя на рабочем месте. Практически все эти истории, кроме первой (когда эта публикация была сделана прямо в официальном аккаунте Сбербанка), были в так называемых "личных" аккаунтах сотрудников.
Марьяна Торочешникова: Ольга, человека могут уволить за то, что он написал в своем личном аккаунте?
Ольга Чумакина: Это сложный вопрос. В большинстве компаний, по моей практике, есть серьезная проблема с позиционированием того, что вы не хотите видеть в аккаунтах. Мы можем ограничивать публикации, связанные с коммерческой тайной, с этическим кодексом. Например, история, когда девушка в клинике фотографировалась на фоне клиентов, которые были без сознания, и если они ей не нравились, показывала различные неприличные знаки: вот это достаточно легко запирается локальными нормативными актами. Устанавливается норма поведения, за нарушение которой в дальнейшем можно так или иначе расставаться с работником, но в основном все-таки именно за дисциплинарный проступок: не за то, что это соцсеть, а за то, что вы нарушили правило, установленное компанией.
Марьяна Торочешникова: Нарушение этических норм.
Мы можем ограничивать публикации, связанные с коммерческой тайной, с этическим кодексом
Ольга Чумакина: Можно сказать и так. Но эти этические нормы сначала должны быть регламентированы в локальных нормативных актах работодателя. К сожалению, у нас даже тема аморального поступка применима ограниченно. Когда был бум увольнений учителей за различные нюансы, которые общество признало не имеющими отношения к их педагогической карьере, данная статья у нас была уточнена. И когда мы говорим об аморальном поступке, он должен быть совершен на работе, связан с работой. Это скорее применимо к некоторым ситуациям с медиками. А в общем случае, если мы говорим, что хотим расторгнуть трудовой договор из-за поведения работников в соцсетях, мы можем апеллировать только к тем нормам, которые мы законно установили как ограничения по использованию той информации, которую работник получает в связи с выполнением должностных обязанностей.
Марьяна Торочешникова: Иными словами, это должно быть напрямую записано в трудовом договоре или в договоре об оказании услуг – о чем можно писать и о чем нельзя. Или это должна быть инструкция, известная всем работникам данной компании или предприятия, о том, как себя вести в соцсетях.
Ольга Чумакина: Да. Как правило, это фрагмент правил внутреннего распорядка либо кодекса этики. Но это не будет о том, "как вести себя в соцсетях", потому что есть различные нюансы, связанные с Конституцией, свободой слова и так далее. Кроме того, некоторые виды контроля в соцсетях, безусловно, могут быть отнесены к дискриминации. Мы можем управлять только поведением сотрудников, связанным с использованием ими рабочих помещений, информации, полученной на работе. Например, я написала, что работник не имеет права, кроме как для должностных обязанностей, использовать рабочее помещение, или у нас запрещено фотографировать, делать аудио- и видеозаписи на территории компании, а человек после этого снял в TikTok какое-нибудь видео на рабочем месте и оно не про работу и о вещах, которые ценностно неприемлемы для компании. Более того, я вынуждена пользоваться TikTok, в том числе когда я выполняю в рамках своих должностных обязанностей различные задачи по разработке системы оплаты труда и так далее, и я вижу очень много абсолютно неожиданных видео от людей, которых знаю. Я совершенно по-новому смотрю на человека, и меня, как собственника компании, безусловно, триггерит определенное поведение в TikTok.
Или вот Twitter: он в России не так сильно распространен, и очень многие думают, что если они что-то напишут в твиттере, то это не дойдет до их работодателя. Но де-юре я смогу что-то сделать в отношении сотрудника, только если до этого я установила норму и привязала это к исполняемым обязанностям, или к интеллектуальной собственности работодателя, или к праву на использование помещений и так далее. Лазейки в праве для того, чтобы регулировать часть публичного поведения, есть. Но это будет не контроль вашего поведения в соцсетях, а управление той информацией, которую вы можете или не можете выносить наружу.
Марьяна Торочешникова: Вы сказали, что при приеме на работу сотрудника работодателю важны в первую очередь его компетенции, навыки и знания. Правильно ли я понимаю, что даже если этот сотрудник будет ярым гомофобом или будет продвигать в своих аккаунтах националистические идеи, не попадающие под уголовную ответственность (потому что иначе придет Центр "Э" и ни на какую работу человек не устроится), а просто вызывающие неприязнь, то его все равно возьмут, если он крутой программист, например?
Ева Леонова: Это достаточно сложный вопрос, снова отсылающий нас к корпоративной культуре компании: допускает ли она такое поведение. Если я как рекрутер нашла что-то подобное в социальных сетях, я могу сказать нанимающему менеджеру только о рисках: "Смотри, мы нашли вот это". Но если при этом нет претензий к деловым качествам и компетенциям человека, это никогда не послужит поводом для отказа.
Марьяна Торочешникова: Или, в конце концов, работодатель сможет как-то намекнуть или поставить какое-то условие при приеме на работу: "Мы просим вас аккуратнее вести свои соцсети".
Ева Леонова: Современное поколение уже выросло на социальных сетях, умеет делить их на рабочие и нерабочие, хотя это тоже утрированное деление. Ольга отсылала нас к тому, что Twitter считается нерабочей социальной сетью. Facebook тоже.
Марьяна Торочешникова: Только не для журналистов и пиарщиков.
Ева Леонова: Да. Но вот LinkedIn, например, – стопроцентно рабочая социальная сеть. Считается: на LinkedIn мой рабочий профиль, а в социальных сетях "ВКонтакте", в TikTok – я могу представлять себя так, как хочу.
Марьяна Торочешникова: А можно подчистить свою историю?
Ева Леонова: Я не могу ответить точно с законодательной точки зрения, но помню, что у нас был какой-то закон в районе 2016–17 годов, вплоть до того, что удалялись ссылки...
Марьяна Торочешникова: "Закон о забвении".
Ева Леонова: В каждой из соцсетей есть как минимум две функции. Первая – это удалить публикацию. Конечно, в кэше это где-то останется, просто придется приложить чуть больше сил, чтобы это найти. Например, в Фейсбуке есть настройки доступа: вы можете создавать группы, ограничивать доступ, писать на разных языках, чтобы это было видно только той целевой аудитории, которую вы хотите иметь у себя на странице.
Марьяна Торочешникова: Но все-таки в России "Одноклассники" или "ВКонтакте" популярнее Facebook, а там все несколько сложнее.
Ольга, появились ли уже какие-то специалисты, которые занимаются подчисткой "цифрового следа"? И по поводу отношения работодателя. Предположим, банк А принимает на работу какого-то сотрудника, и его HR видит, что у этого сотрудника в "друзьях" сплошные сотрудники банка В. Это может стать проблемой?
Ольга Чумакина: Как юрист я могу сказать, что не может, потому что де-юре мы не можем это применять. С одной стороны, у нас есть ограничение по вмешательству в частную жизнь человека. Но, с другой стороны, в таком случае возникнет вопрос доверия к резюме, и могут сравнить, соответствует ли ему трудовая книжка. Однако при этом законно отказать работнику в найме мы сможем только в том случае, если он предоставил при найме недостоверные данные о себе, которые влияют на его квалификацию и существенно отражаются на том, что он делает. Если человек пишет, что он никогда не работал в банке, в котором у нас конкурент, а у него 200 друзей из этого банка, очевидно, что это причина для вопроса рекрутера, откуда у него хорошая целевая аудитория, может быть, от этого есть вторичная выгода и так далее. Но в любом случае, уточняя эту информацию, мы должны остаться в рамках закона, и ответ на этот вопрос ни в коем случае не должен дискриминировать сотрудника по отношению к другим кандидатам. Вот, скажем, кандидат не указал в резюме возраст, и мы не можем спрашивать его об этом. Однако если рекрутер вышел в соцсеть и увидел там возраст кандидата, но отказал ему по другим причинам, можем ли мы считать, что рекрутер нарушил закон, потому что собрал о кандидате информацию, которую тот не предоставлял ему в рамках поиска работы? Но ведь это же публичная информация.
Марьяна Торочешникова: Мы можем так считать?
Ольга Чумакина: Если при отказе кандидату рекрутер будет настолько неумен, что сошлется именно на этот параметр, если компания столь неумна, что отказывает по этому параметру... Эйджизм, конечно, существует, но у нас семилетняя демографическая "дыра". Даже интересно, как эти компании будут находить персонал через пять-шесть лет. Но проблема заключается в том, что если рекрутер использует эти данные для принятия решения об отказе кандидату, то, конечно, юридически это нарушение закона, это дискриминация, вплоть до уголовной ответственности.
Марьяна Торочешникова: Но прямым текстом ни один нормальный работодатель или рекрутер, конечно, этого не скажет, как и не скажет: "Мы вас не взяли, потому что вы женщина" (или многодетная мать, или "потому что вы состоите в партии "зеленых").
Ева, что вы могли бы порекомендовать людям, которые сейчас ищут работу? От какой информации о себе в интернете лучше бы избавиться? И что вообще не стоит публиковать, если вы не хотите иметь проблем с дальнейшим трудоустройством?
Самая первая рекомендация давно известна: если вы не готовы сказать это человеку в лицо, не публикуйте
Ева Леонова: По-моему, все давно научились взвешивать ту информацию, которую они отправляют в социальные сети. Самая первая рекомендация давно известна: если вы не готовы сказать это человеку в лицо, не публикуйте. И второе. Есть уже даже большие специализации, которые занимаются вашими социальными сетями, именно вашим брендом, как продвижением в социальных сетях. Если вы используете эту социальную сеть по работе, то там должно быть много именно так называемой "рабочей" информации. К такой информации относится: где вы сейчас работаете (если это не секретные организации), какие проекты есть у компании, новости индустрии и смежных индустрий. Пожалуйста, публикуйте все это открыто в своих соцсетях: это будет плюс. Публикуйте свое мнение, рассказывайте, на каких конференциях вы побывали, с кем познакомились, тегайте этих людей, если они вас принимают в "друзья": это здорово. У вас получается потрясающий социальный круг, люди заходят и сразу видят, сколько у вас пересечений. И у вас хороший контент, который говорит о том, что вы – профессионал. Рассказывайте о курсах, которые вы посещаете, о том, где вы учитесь, работаете, какие задачи решаете. Но если вы хотите опубликовать видео или фото, сделанное на работе, хотя и понимаете, что этого делать нельзя, то лучше не делайте. Или если вы сомневаетесь, публиковать или не публиковать что-то, что может вызвать большой резонанс не с профессиональной, а с личной точки зрения, не публикуйте.
Марьяна Торочешникова: Или публикуйте для друзей.
Ева Леонова: Да, но будьте готовы к тому, что работодатель это найдет.
Несколько недель родители московских школьников добиваются отмены принудительного дистанта, опасаясь, что он станет нормой, а очное обучение – привилегией. Теперь они требуют изменить законодательство и просят помощи у Следственного комитета и прокуратуры.
В нашей студии – президент автономной некоммерческой организации "Центр проблем аутизма" Екатерина Мень, на видеосвязи – оргсекретарь профсоюза "Учитель" Ольга Мирясова.
Ольга, как учителя относятся к повальному переходу на дистант? На ваш взгляд, насколько это необходимая мера?
Ольга Мирясова: Учителя относятся по-разному, но все-таки большая часть считает, что дистант – это лучшая ситуация, чем высокая заболеваемость, ведь некоторые дети являются переносчиками COVID-19. А сейчас то время, когда часты еще и другие респираторные заболевания. Дети болеют легко или вообще бессимптомно, а учителя – тяжелее. И во многих регионах уже довольно много учителей, которые не выжили после COVID.
Марьяна Торочешникова: Как это отражается на качестве учебного процесса и образования?
Ольга Мирясова: Конечно, это отражается негативно: тут невозможно спорить с родителями. И учителям тоже очень сложно работать на дистанте. Например, гораздо сложнее проверять домашние работы, если дети присылают фотографии. Очень много времени уходит на подключение к определенной платформе, на которой проходит урок, и так далее. Но если сравнивать саму проблему, возможность тяжело переболеть и сложности, которые возникают в связи с дистантом, все-таки большинство выбирает дистант.
Марьяна Торочешникова: Поговорим о том, с какими проблемами сталкиваются особенные люди, которым, пожалуй, труднее всего учиться на "удаленке", потому что живое общение с другими людьми им необходимо буквально по медицинским показаниям: например, детям с расстройством аутистического спектра.
О своей жизни в период пандемии рассказывает мама восьмиклассника Марселя – Диляра Музафарова.
Екатерина Мень: Потрясающе: учителя так боятся инфекции, что готовы "сдать" все образование! Что, они не понимают, что такое образование? Ведь это фундамент! Хорошо, мы все выживем, но в каком мире мы выживем без образования? Это же в сто раз опаснее, чем вирус. Мир без образования – это всеобщая погибель!
Экспертиза, которая уже существует сегодня на эту тему, естественно, касается и детей с аутизмом тоже. Уже в мае стали проходить исследования по поводу того, как они себя чувствуют. И те американские исследователи, которые каким-то образом мониторили состояние людей с аутизмом на самоизоляции, сделали поразительный вывод: оказывается, им нужны люди. Мы всегда думали...
Марьяна Торочешникова: …что они все интроверты, они закрыты, им никто не нужен.
Екатерина Мень: Одна девушка с аутизмом (она еще и слабовидящая) рассказывает: у нее есть собака-поводырь; она сама не умеет общаться, но когда она выходила куда-то с собакой, люди останавливались и гладили собаку, и происходило какое-то общение, которое ее согревало. Но вот она перестала выходить – и начала гибнуть, чахнуть. Мы с вами хоть как-то можем связаться с людьми, а им трудно строить взаимодействие.
Наш мозг не приспособлен к тому, чтобы учиться с помощью двухмерного изображения. Он складывался эволюционно, когда мы двигались, трогали что-то, смотрели и взаимодействовали. Так человек стал человеком – в движении, в обучении через тактильные, кинестетические ощущения. Лобные доли у него выросли только за счет того, что он выстраивал связи: кто свой, кто не свой, – делал анализ каких-то социальных вещей. Естественно, если этого не станет, будет деградация у всех. Для нас инклюзия – это очень сложный процесс встраивания детей с особенностями, с нарушениями социальных функций в какой-то более-менее типичный, естественный социальный контекст. Если этого контекста нет – все, они чахнут. Сейчас этот контекст убрали.
Марьяна Торочешникова: При отсутствии этого контекста чахнут не только дети с расстройствами аутистического спектра, но и вполне здоровые на первый взгляд люди. И сейчас медики обращают внимание на то, что выросла тревожность, у людей обострились панические настроения, потому что они изолированы.
Екатерина Мень: Падением психического здоровья мы ответим за этот вирус и за те меры, которые принимают, тыкая пальцем в небо. Нарушения психического здоровья гораздо значительнее, но тут же никто не взвешивает, не ищет баланса. И все время выдвигается псевдоэтическая дилемма. Нет, мы не хотим, чтобы кто-то умер, мы хотим, чтобы больных лечили так, как всегда лечили всех болеющих. Это не первая болезнь на планете.
Марьяна Торочешникова: Но здесь что-то пошло не так в сфере здравоохранения, а соответственно, что-то пошло не так и в сфере образования. И я могу понять учителя предпенсионного возраста, например. Сейчас в российских школах, к сожалению, очень мало молодых учителей: там мало платят. И немолодые учителя боятся за свое здоровье.
Екатерина Мень: Конечно, особенно если вам каждый день со зловещим видом сообщают какие-то цифры, и непонятно, что они означают! "650!"... Что такое 650? Это носители вируса? Почему другие вирусы нас не волнуют? Конечно, люди боятся. Это сконструированный страх.
Марьяна Торочешникова: Есть ли у вас какие-то рецепты, предложения, что можно сделать, учитывая то, что чиновники уже приняли решение о дистанционном обучении?
Екатерина Мень: Практически ничего невозможно сделать, кроме как бороться с этим. Я не хочу искать ответ на этот вопрос, потому что дистантного образования не бывает. Бывают курсы, бывает Coursera, бывает, что мы с вами решили подразвиться в какой-то области. Но никто не образовывается дистантно, в том числе и в высшем образовании, без практики, без построения связей, без диалога с профессором, без взгляда в лицо учителя, без улавливания речевых интонаций. Нет такого варианта!
Я вижу, какие предложения сейчас поступили нам от Минпроса. Должна быть создана какая-то образовательная платформа для детей с ограниченными возможностями здоровья). То есть у нас для инвалидов теперь будет еще отдельный интернет, по планам. Но, во-первых, это абсурд, а во-вторых, это просто коррупция, потому что сделать это невозможно! Это все некие статьи, которые будут каким-то образом формально насыщаться деньгами.
У нас с апреля нет образования, никто не учится
Хоть один учитель научился какому-то интерактиву? Представитель профсоюза "Учитель" жалуется на то, как это тяжело – проверять домашнее задание фотографии. Кто-нибудь предпринял что-нибудь, чтобы изменить что-то в подаче материала в связи с тем, что вы не живьем находитесь напротив ученика, а на экране, ваше лицо оцифровано? Никто ничего не предпринимает. Мы видели в сюжете, что сидит Марсель, а рядом с ним мама. То есть все обязанности государства по предоставлению образовательных услуг, по реализации образовательного права, которое заложено в Конституции, переложены на родителей либо на ангелов-хранителей этих детей, которые сейчас почему-то должны самостоятельно делать то, что мы с вами не можем. Вот я, замотивированный и уже достаточно образованный человек, иногда пытаюсь дистантно заниматься иностранным языком. А тут мы говорим о детях, которые требуют мотивации, за которыми нужно наблюдать, не бьют ли их дома как минимум. Школа это показывала, а сейчас мы не знаем, сколько насилия происходит в семьях, сколько там невыявленных бед и трагедий, которые при публичном образовании могли бы хоть как-то вскрываться.
Марьяна Торочешникова: А что все-таки предлагает Минпросвещения?
Екатерина Мень: Производство пустоты, на которое будут тратиться деньги. Ну, будут отчитываться, что дети на дистанте. Но у нас с апреля нет образования. Никто не учится.
Марьяна Торочешникова: Диляра Музафарова в сюжете рассказала о существовании президентского гранта, о тьюторстве (наставничестве сверстников над сверстниками). А это почему остановилось?
Екатерина Мень: Это происходит только в физической среде. Марселю нужен его класс, где 25 его одноклассников показывают ему образцы поведения, диалога, коммуникаций, типичного поведения. И от них он учится больше, чем от взрослых. Такой ребенок, как Марсель, прекрасно (без всяких санкций и "ковидов") "шарится" по интернету, смотрит YouTube, находит какие-то программы. Проблема-то не в этом. Социализация таких детей не растет, они не понимают базовых правил.
Марьяна Торочешникова: А что это за программа, которая финансируется этим грантом?
Екатерина Мень: Это технологии, связанные с обучением.
Марьяна Торочешникова: Это должно происходить именно в школе?
Екатерина Мень: Конечно. Должен быть учебный процесс. Где мы возьмем такой клуб по интересам, где типичные подростки будут выстраивать какую-то диалоговую или коммуникативную группу с подростком с аутизмом? Это можно делать только в школе. Таким детям негде учиться коммуникации, негде встречаться с таким количеством разных форм типичного поведения, только в инклюзиве.
Марьяна Торочешникова: Вы разделяете опасения родителей, которые боятся, что дистант останется навсегда, а очное образование станет привилегией?
Екатерина Мень: Безусловно, к этому может идти. Права стоят денег. Любое право человека – это дорогая вещь. Свобода в принципе стоит достаточно дорого. А любое сужение этой плоскости экономит деньги. Вы знаете, сколько стоит репетиторство? Кто-нибудь нанимал репетитора-дистанта? Нанимают персонального, живого педагога, умеющего индивидуализировать подачу материала. И рынок репетиторства миллиардный! Он и так существовал параллельно обычному, типовому школьному образованию. Сейчас понятно, что доступ к живому обучению будут иметь те, кто может это купить, и это жуткий тренд!
Марьяна Торочешникова: Вы ждете каких-то принципиальных, существенных решений от чиновников?
Екатерина Мень: Я жду того, чтобы исключили вообще саму мысль о том, что дистантное образование возможно! На дистанте можно сделать пару приложений, 20 минут что-то посмотреть, прокрутить какой-то информационный ролик, но обучить так никого невозможно.
Марьяна Торочешникова: Тем более детей с особенностями развития.
