Андрей Гаврилов: Иван, прежде чем мы назовем тему сегодняшней программы или расскажем подробно, о чем мы будем говорить, я предлагаю послушать песню Александра Галича "Мы не хуже Горация", которая определяет круг наших сегодняшних интересов.

(Александр Галич. "Мы не хуже Горация")

Иван Толстой: "Магнитиздат" – так называется наша тема. Мы с вами, Андрей, не так уж часто касаемся тем, обычно мы ведем наш рассказ о людях, о персонах, о героях эпохи, но на этот раз тема – магнитиздат. Что сказать по этому поводу? Прежде всего, у меня такое впечатление, что слово совершенно искусственное, совершенно нежизнеспособное. Во всяком случае услышал я его не в ту пору, когда магнитиздат гулял и гремел по всей нашей родине, а когда все уже давно закончилось. Я узнал, в общем, из западно-эмигрантской печати о том, что такое слово было, и оно мне показалось немножко фальшивым. А вам?

Андрей Гаврилов: Это не самое удачное словообразование, которое существует в русском языке, но я не видел ни одной нормальной замены этого слова. Была попытка сделать "магиздат", но я не считаю, что это лучше. С другой стороны, сейчас ведь речь идет не о языковой эстетике – что есть, то есть. Но слово, действительно, появилось чуть позже, чем само явление, в отличие от "самиздата", где сначала появился "сам-себя издат" Николая Глазкова, а потом уже пошла волна машинописных копий. Здесь как раз было наоборот.

Иван Толстой: Потом возник "тамиздат", и все это было гладенько, скользенько и совершенно естественно, все было понятно. А магнитиздат… Иногда люди переспрашивают: Что-что? Это про что?

Вот давайте с этого и начнем. Про что это?

Андрей Гаврилов: А мне кажется, что люди переспрашивают потому, что на самом деле очень трудно дать определение магнитиздату, которое не будет ограничиваться исключительно Лещенко, Высоцким или, если говорить о современности, какими-нибудь панк-металлическими группами. У большинства населения, как мне кажется, слово "магнитиздат" невольно вызывает в памяти именно катушки или пленки с музыкой, записями или не разрешенных, или запрещенных, или подпольных концертов различных групп и исполнителей самых разных жанров. А вот это, мне кажется, очень неверно, потому что понятие магнитиздата намного шире, глубже, интереснее, и в чем-то даже трагичнее.

Трагичность, в частности, заключается в том, что за исключением именно песенных аспектов магнитиздата, все остальное, судя по всему, не дожило до наших дней. Я впервые столкнулся с понятием "магнитиздата" (именно с понятием, а не с записями, которые потом стали с этим словом ассоциироваться), когда услышал магнитофонную пленку (не кассету еще) с записью какой-то программы то ли "Голоса Америки", то ли Радио Свобода, которая передавалась из рук в руки. Наверное, она где-то распечатывалась и существовала и в машинописном виде, но существовала она и в магнитном виде, поскольку там были важны голоса и интонации тех, кого передали по радио. И до тех пор пока мы будем говорить, что магнитиздат это только песни, пусть даже очень хорошие, очень интересные, очень редкие, с очень интересной судьбой, с очень далеко идущими последствиями своего существования, пока мы будем ограничиваться такой музыкальной ипостасью магнитиздата, нам это слово и будет казаться каким-то непонятным, ненужным и искусственным.

Ну, записал я Высоцкого, "Битлз" или Дюка Эллингтона, ну и что? Ну, дал приятелю. Где же здесь что-то, о чем стоит говорить? А на самом деле в явлении магнитиздата было очень много такого, о чем говорить стоило, поэтому мы сейчас его и вспоминаем.

Иван Толстой: Я предлагаю, Андрей, начать с этимологии, значения, смысла, вложенного в это слово, чтобы было понятно, почему об этом нужно говорить именно как о явлении. В слове "магнитиздат" вторая часть это "издат".

Когда спорят о смысле самиздата или тамиздата, то очень часто спотыкаются о такое разнопонимание: я тебе дал что-то почитать – это самиздат, это вообще "издат" или нет? Если я взял у вас, прочел сам и передал Пете, это "издат" или нет?

Андрей Гаврилов: Нет, это библиотека – взял, почитал и передал. "Издат" это то, что издается. Вот если взял, прочел, перепечатал ("Эрика" берет четыре копии") и раздал дальше, вот это "издат", это самиздат.

Иван Толстой: А если я напечатал свои дурацкие вирши – "Муха села на варенье, вот и все стихотворенье" – и отдал приятелю, это самиздат?

Андрей Гаврилов: Дал почитать или подарил?

Иван Толстой: Дал почитать.

Андрей Гаврилов: Это – библиотека.

Иван Толстой: Подарил.

Андрей Гаврилов: Это – ваш подарок. Вот если ваш приятель перепечатал и раздал дальше, тогда началось копирование ваших виршей, значит, можно считать, что они переиздаются дальше. А уж найдут они своего читателя или нет, это другой вопрос.

Иван Толстой: Совершенно верно. То есть в этой части слова, в "издате", заключено желание размножить и передать дальше то, что может тебе и не принадлежит. "Издатчик" становится передаточным звеном. Самиздат возникает тогда, когда у распространителя возникает ощущение того, что это что-то стоящее.

Прекрасно, значит, "что-то стоящее" включается в содержание этой части слова, в "издат". А как быть с магнитиздатом, что было стоящим в ту эпоху, когда магнитиздат существовал? Давайте все-таки классифицируем, разложим по полчкам и будем постепенно с этих полочек снимать и разбирать, что же, собственно, это было. Может быть, для простоты начнем с того, что всеми понимается как магнитиздат, то есть, с песен?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, а я предложу другой вариант. Песенная часть магнитиздата настолько у всех на слуху, практически в каждом доме в СССР были записи каких-то певцов, в зависимости от вкуса обладателей магнитофонов, что интереснее и неожиданнее для многих слушателей будет начать с совершенно другого направления. Если можно, в качестве вступления я приведу абзац из книги Всеволода Кочетова "Чего же ты хочешь?". В этом романе выведен персонаж по имени Жанночка. Сначала там было много абзацев про то, какая она грязная, неопрятная, и так далее, но вот абзац, который нас интересует:

"Жанночка, как принято было называть эту старую грязнулю, из дома почти никуда не выходила. Она слушала радио десятков стран, у нее было несколько транзисторных приемников, принимающих и сверхкороткие волны, и сверхдлинные (здесь надо сделать сноску, что это фантазия прозаика, потому что никаких преемников, принимающих сверхкороткие, а уж тем более сверхдлинные волны, не было и быть не могло – Андрей Гаврилов). Она стенографировала радиопередачи, ловко и умело систематизировала материал, подбирала по темам. У нее можно было найти копии стенограмм, скажем, закрытых секретариатов Союза писателей, на которых обсуждалось что-либо такое, что писатели считали сугубо своим внутренним делом. Она могла ссудить для прочтения или на совсем машинописную копию какого-нибудь скандального произведения, которую все редакции Советского Союза отказались публиковать по причине его идейной и художественной недоброкачественности".

Так вот, выведен персонаж Жанночка, которая слушает радиопередачи и записывает их. Очень важным направлением магнитиздата были именно записи документов политического содержания, которые потом распространялись в видео- и аудиодокументах, а потом уже расшифровывались и перепечатывались. Что это могло быть? С чем сталкивался лично я? Это, конечно, записи "Свободы" и "Голоса Америки", иногда "Немецкой Волны" (не помню, чтобы мне попались в руки записи Би-би-си, хотя наверняка там тоже что-то было), прочитанные и записанные на магнитофон большие художественнее произведения. Я помню ряд катушек в доме одного человека, где были записаны "Раковый корпус" и "В круге первом".

Когда они еще мало ходили в самиздате и их практически не было или они были недостижимы (я имею в виду зарубежные издания), некоторые книги, некоторые журналы попадали в руки распространителей мало того что под честное слово, но буквально на одну ночь. Перепечатать их было невозможно за одну ночь. Во-первых, большой объем, во-вторых, недремлющие соседи. Поэтому зачастую их начитывали на магнитофонную ленту, с которой потом уже делались многочисленные копии.

Иван Толстой: Я предлагаю, Андрей, не дразнить нашего слушателя такими рассказами, а дать послушать, как это звучало на волнах Радио Свобода. "Раковый корпус" Александра Солженицына. Читает Константин Петров, вступительное слово Георга Келлера. Запись 22 октября 1968 года.

Георг Келлер: В нашей программе "Перед занавесом" мы начинаем чтение романа Александра Солженицына "Раковый корпус". Роман этот, как известно, не был напечатан в Советском Союзе и вышел заграницей, куда, без ведома автора, была доставлена его рукопись. Такие вещи случаются неоднократно, что объясняется условиями невежественной партийной цензуры. Роман "Раковый корпус", по единодушному мнению западных критиков, следует считать одним из самых значительных произведений русской литературы за последние пятьдесят лет. Он написан с исключительно художественной силой и той глубиной психологического анализа, примеров которой нет в советской литературе. Глава первая.

(Отрывок из первой главы "Ракового корпуса")

Андрей Гаврилов: Вот такие примеры я имею в виду. Они практически не сохранились и не дошли до нас. Во-первых, потому что после того как их перепечатывали, в них уже не было необходимости. Во-вторых, сейчас, наверное, интересно слушать авторское чтение, интервью с голосом того или иного писателя, поэта или политического деятеля, но это было намного менее интересно, когда тебе могло грозить пять-десять лет лагерей за хранение и распространение подобных записей. Поэтому, после использования, после прослушивания и передачи дальше, эти пленки стирались, уничтожались. Готовясь к этой программе, я обзвонил всех, кого мог вспомнить, начиная от Сахаровского Центра, "Мемориала" и частных коллекционеров, с вопросом: сохранились ли у кого-нибудь записи политического характера как пример магнитиздата? И везде ответ получил один: нет, не сохранились.

Я допускаю, что после того как выходили книги того же Солженицына на Западе и уже экземпляры их попадали в Советский Союз, хранить пленку, наверное, считалось не нужным. Пленки было мало, пленка была не дешевая, на нее всегда можно было записать что-то новое, в частности, те песни, о которых мы уже вспомнили. Короче говоря, мне не удалось найти большого объема таких записей. Отдельные примеры, как то, что вы привели, как программа Радио Свобода – да. Но большого собрания, большого архива, увы, нет. Может быть, рукописи и не горят, но их аудиовыражение, к сожалению, исчезает. Хотя, может быть, и не к сожалению, может быть, это просто факт истории.

Иван Толстой: Андрей, вместе с тем, вы мне сказали, что принесете специально для нашей программы запись. Это, может быть, не политический магнитиздат, но и не музыкальный. Это авторское чтение Венедикта Ерофеева, он читает свою знаменитую поэму.

Андрей Гаврилов: Да, у Венедикта Ерофеева есть два варианта чтения этой поэмы, и я даже не могу сказать, какой мне больше нравится. Меня в свое время потрясло первое исполнение, первый вариант записи. Я уже, естественно, не помню, как и откуда он до меня дошел. Судя по всему, это была кассета, а не бобина. Существует еще более поздний вариант записи, когда у него уже изменился голос из-за болезни и проведенных операций. Вот эти два варианта записи существуют, они изданы даже на компакт-дисках, и уж тем более они есть в интернете. Но сначала они появились в магнитиздате. И, в отличие от чтения поэтами своих стихов, где зачастую по двум, трем, четырем строфам ты можешь понять авторскую интонацию, манеру, принять ее или не принять, чтение Ерофеевым своей поэмы заставляет тебя вслушиваться. Это большое произведение по меркам аудиозаписи, с первой минуты ты можешь не понять интонацию автора, но тем интереснее и тем восторженнее ты его потом принимаешь, если принимаешь. Я нашел эту запись. Давайте послушаем хотя бы немножко.

(Венедикт Ерофеев читает поэму "Москва – Петушки". Год записи неизвестен)

Иван Толстой: Знаете, Андрей, что еще из политического магнитиздата мне приходит в голову, хотя я, кажется, никогда этого не слышал? Мемуары Хрущева. Ведь они никогда не писались. Никита Сергеевич их наговаривал на своей даче, родственники сразу прятали эту магнитную ленту, потому что кругом были топтуны, Хрущев был не свободным человеком, он находился под домашним, дачным полу-арестом. Так вот, родственники прятали эти пленки, понимая, что когда-нибудь нужно будет их издать, и они вышли именно распечатанные с магнитной ленты. То есть, эти ленты добрались до Америки, там были перестуканы машинисткой, а затем были в краткой форме выпущены – два малюсеньких желтеньких томика с ладошку размером. Потом они уже вышли отредактированные, исправленные, но поначалу мемуары Хрущева существовали как магнитиздат.

Андрей Гаврилов: Я думаю, они потому и смогли выйти, смогли быть переданы на Запад и напечатаны, что никто в свое время этих пленок не слушал, наверное, за исключением суперузкого круга, если таковой был. Мы снова возвращаемся к тому, что есть магнитиздат. То, что Никита Сергеевич надиктовал эти мемуары, с моей точки зрения, еще не делает эти записи актом магнитиздата. Вот если бы они пошли по рукам, если бы люди вечерами вслушивались в них, могли комментировать, обмениваться впечатлениями, тогда слово "издат" было бы правомерно. А пока это просто сохранение рукописи. В конце концов, насколько я помню, роман "Мастер и Маргарита" не очень ходил по рукам в допечатном виде, никто толком его не читал. Да, были свидетельства, что были прочитаны там и там отрывки, некоторые булгаковеды знакомились, по слухам, с отдельными главами, но издания как такового не было, поэтому нельзя говорить, что "Мастер и Маргарита" это явление самиздатское. Вернее, можно, но уже после первого урезанного, кастрированного издания в журнале в СССР.

Так и здесь. Да, магнитофонная лента как хранитель каких-то явлений, воспоминаний – это очень здорово, но это не магнитиздат, с моей точки зрения. Может быть, я к этому отношусь как пурист, излишне подчеркиваю распространяемость того или иного аудиодокумента, но мне это кажется очень важным.

Но теперь, раз уж мы не берем сразу быка за рога, не берем ни бардовский магнитиздат, ни рок-издат, то нужно упомянуть про еще одно довольно странное явление, но уже абсолютно чистое явление магнитиздата.

Наверное, самое первое, что попало ко мне в руки, мне даже сейчас страшно вспомнить, насколько мало мне было лет, – это была пленка, которую мне вручил радостно в школе кто-то из старшеклассников, узнав, что у нас в доме появился магнитофон. А появился он, когда мне было чуть больше десяти лет. Мне дали пленку, сказав, что лучше ее слушать одному и в наушниках, на всякий случай. Это была пленка, которая ходит по рукам до сих пор, уже, правда, в виде компакт-диска, где, по одним сведениям, Василий Иванович Качалов, по другим – актер Михаил Царев читает знаменитую поэму Баркова. Относительно недавно, после эпохи гласности и перестройки, в недолгую эпоху свободы, была издана эта запись на компакт-дисках. Тем не менее, если верить слухам, что она была сделана чуть ли не в конце 30-х годов (правда, возникает вопрос, на что ее записывали, но не будем портить миф), то в таком случае получается, что она несколько десятилетий передавалась из рук в руки, переписывалась, находя, как меня в мои десять лет, благодарного слушателя.

Что такое поэма Баркова, я думаю, все знают, и, если даже ее не читали, наверное, помнят, как Сергей Эйзенштейн, когда его совсем уже прижали, что у него нет патриотических фильмов, основанных на русской культуре, заявил, что собирается ее экранизировать, поскольку действительно народная поэма. К сожалению, поэма такова, что я не уверен, Иван, что мы с вами можем ее даже сегодня пустить в эфир. Если кому-то это очень интересно, советую найти в интернете. Только не берите современные исполнения. Существуют современные исполнения, которые вроде бы более полные, такой хрестоматийный вариант, заканчивается смертью главного героя, а еще существует вариант в записи, где описываются его похороны, но ничто не может сравниться с мастерством старой записи.

Помню, когда я ее услышал в первый раз, я не обратил внимания, будучи потрясен ее содержанием, на некоторые моменты этой записи, которые потом (а так жизнь сложилась, что я ее показывал друзьям и, в итоге, прослушал не один раз) привлекли мое внимание. Когда Качалов читает поэму Баркова, то в середине вдруг наступает достаточно продолжительный инструментальный оркестровый проигрыш. Во-первых, не очень понятно, какая студия могла не то что записать Качалова (записаться самому не очень сложно), а вот наложить музыку в те времена, позвать оркестр и каким-то образом это все спродюсировать, это несколько странно.

Прошло много лет, и однажды я беседовал с одним пожилым человеком, которой был связан с киностудией "Союзмультфильм". В разговоре я вдруг упомянул эту запись и услышал совершенно фантастические слова. Я не нашел с тех пор ни малейшего подтверждения этих слов, но не нашел и ничего такого, что опровергало бы их. Я вам расскажу, что мне было поведано, а уж вы и наши слушатели сами решите, несколько это похоже на правду.

В свое время, по заданию Лаврентия Павловича Берии, был снят похабный мультик. Он был снят и издан в количестве одного экземпляра для личного пользования Лаврентия Павловича (наверняка у него был собственный кинозал в доме). К нему было записано аудиосопровождение (это и есть чтение Качаловым) и музыкальное сопровождение. И вот этот загадочный для меня инструментально-оркестровый проигрыш в середине прекрасно вписывается в эту легенду. Действительно, в мультике пробел, минута или две, когда ничего постельно-похабного на экране не происходит, и звучит музыка "Рассвет над Москва-рекой". То ли этот фильм был сделан, то ли его начали делать и не сделали, но аудиодорожка была записана. И вот то, что ходит по рукам, это и есть или несостоявшийся, или неизвестный саунд-трек к этому мультфильму.

Честно говоря, когда я об этом узнал, я почувствовал себя Шерлоком Холмсом и начал поиски кого-нибудь, кто может знать следы этой истории. Сразу скажу, что не нашел никого. Но, с другой стороны, у меня не было и нет обширных знакомств в мире старой анимации или в мире старой партверхушки. Я не знаю, к кому обратиться с таким вопросом, но вот такая легенда существует. И если мультфильм мы посмотреть не можем, то послушать его аудиосопровождение мы теперь можем совершенно спокойно. Вот это тот пример магнитиздата, который, по-моему, просуществовал больше всего и до сих пор может считаться, несмотря на наличие компакт-дисков и интернета, его ярким примером.

Иван Толстой: Как интересно, Андрей, что вы это рассказали! Я хочу уверить наших слушателей, что мы не сговаривались, что вы расскажете такую историю, я никогда от вас этого рассказа не слышал, не знал ничего подобного.

Но это поразительно, и я не могу удержаться от "ответного алаверды". В 1978–79 году я работал на договоре в Пушкинском Доме, я тогда еще даже не учился на филфаке, но так сложилась судьба, что я ходил в Пушкинский Дом и занимался подготовкой заново одной рукописи, посвященной пушкинскому Петербургу. Автор скончался, рукопись осталась. Она была отчасти недоделана – отчасти потому, что много лет уже прошло, нужно было все возобновить, все перепроверить, подготовить рукопись к печати.

(Самое смешное, что я потратил на это полтора или почти два года, а рукопись не вышла до сих пор. Отличная была книжка, справочник по пушкинскому Петербургу, по-моему, непревзойденная до сих пор).

Но в курилке мы, молодняк (мне было тогда лет 20–21), окружали огромного человека с большим животом и с большой дворницкой бородой, который знал все и рассказывал удивительные, совершенно бесцензурные вещи. Это был академик Александр Михайлович Панченко. Александр Михайлович регулярно выходил, мы знали, когда это происходит, сколько он папирос выкуривает в течение рабочего дня, и масса людей его слушала.

И вот Александр Михайлович Панченко рассказал однажды, что существует (я не запомнил тогда имени) профессиональное актерское чтение поэмы Ивана Баркова "Лука Мудищев". Он даже рассказал, что это делалось для кого-то из ЦК. Я не задумывался, в каком городе это происходило, вопросов уточняющих не задавал, потому что это было интересно само по себе. "Луку Мудищева" я тогда не читал, но, естественно, попросил кого-то принести. Мне на следующий день принесли, я это все прочел.

Но, видите, Андрей, полное подтверждение такой легенды! Давайте ограничимся тем, что это легенда, ничто еще не доказано, но культурный слух был именно таким.

Андрей Гаврилов: Хочу сказать, что помимо прелестно-похабной поэмы Ивана Баркова, конечно, по рукам ходили и другие записи. И вот мы постепенно переходим к музыкальной составляющей. Я бы привлек ваше внимание к тому, о чем я уже говорил, а именно, что пусть не очень ярко выраженной струйкой в магнитиздате, но верной и постоянной были джазовые записи. Уиллис Коновер, на передачах которого выросло целое поколение, если не практически все послевоенные джазовые музыканты и любители джаза Советского Союза, к сожалению, вел свои программы на английском языке на "Голосе Америки". Тем не менее, его не только слушали, чтобы услышать ту музыку, которую он передает, но и записывали на магнитофоны. Мне попадались записи, где "неведомые писатели" не просто записывали пьесы, которые он ставил в эфир, но верно и, к счастью, очень тщательно записывали и его авторский комментарий к той музыке, что он ставил. Записи Уиллиса Коновера были не очень распространены именно из-за того, что язык надо было разбирать, он был не всегда понятен, но его голос был узнаваем даже теми, кто западное радио не слушал никогда, по тем пленкам, которые передавались из рук в руки.

И так получилось, что когда мы с вами заговорили о магнитиздате, мы вспомнили одну историю, которая, наверное, очень хорошо характеризует мир магнитиздата и все, что с ним было связано в то время, но это история, скорее, ваша, чем моя. Поэтому я передаю микрофон вам. Я имею в виду: Бенни Гудмен, Геннадий Гольштейн, "Джаз на Свободе".

Иван Толстой: Речь идет вот о чем. Советский запретный джаз, попавший на Запад и сыгранный там западными музыкантами, возвращается на родину в зарубежной аранжировке и, так сказать, упаковке, продолжая оставаться запретным. Чтобы не пересказывать заново, предлагаю послушать эту историю в ее первом изложении. Из цикла "Полвека в эфире". Программа, посвященная 1963 году. Извините, что приходится цитировать самого себя.

Иван Толстой: Полвека в эфире. Готовя нашу историческую серию и подбирая музыкальные фрагменты, мы остановились на джазовой композиции, записанной в шестьдесят третьем году. Помимо того, что она нам нравилась, у нее была исключительно интересная предыстория. Мелодия эта пришла из Советского Союза, кто и когда сочинил ее – мы не знали. Но старейший сотрудник радио Джин Сосин в своей книге "Искры Свободы" вспоминал, что пленка и ноты были привезены в шестьдесят втором году музыкантами джазового ансамбля Бенни Гудмена, совершившего успешное турне по нескольким городам Советского Союза. Какие-то материалы прибыли в Нью-Йорк и позже, переданные через верных людей. Это был музыкальный самиздат, неофициальные исполнения ленинградского джаза, записанного на квартирах и танцевальных вечерах. Выпустить джазовую пластинку в те годы в СССР было так же невозможно, как слетать на Марс.
Добравшись до Нью-Йорка, ноты и подпольные записи попали в хорошие руки. Сотрудники Радио Свобода – продюсер Джо Валерио и журналист Борис Оршанский – предложили музыкантам гудменовской группы сыграть этот советский джаз по-своему, на американский манер. Музыканты собрались, и запись была сделана, чему Борис Оршанский посвятил очередной выпуск своей передачи "Это джаз". Вот фрагмент ее: обратите внимание, что ни ведущий, ни гость ни словом не упоминают, кто же автор музыки, кто композитор.

Борис Оршанский: Прежде, чем начать беседу с Филом Вудсом, я бы хотел передать то, что он мне рассказал в частной беседе об истории джазовых композиций, которые мы передадим в нашей сегодняшней программе. Летом прошлого года Фил Вудс был в Советском Союзе с оркестром Бенни Гудмена. Во время этих гастролей он и его коллеги познакомились со многими советскими музыкантами и композиторами. Обменивались с ними советами, идеями и даже нотами. Фил Вудс привез в Соединенные Штаты ноты нескольких джазовых вещей, написанных советскими композиторами. Недавно Фил Вудс прочел в американском джазовом журнале DownBeat заметку о том, что в Москве выпущена пластинка, названная "Американский джаз". Недолго думая, Вудс созвал своих друзей музыкантов, в том числе и одного аранжировщика, и они решили в порядке дружеского соревнования аранжировать на американский лад некоторые джазовые вещи из Советского Союза и наиграть их на пленку. Такова рассказанная мне Филом Вудсом история трех джазовых вещей, написанных советскими композиторами. Они называются: "Мадригал", "Мадригал Нью-Йорк" и "Нет, скажешь ты". Отрывком из этой последней композиции мы впредь будем начинать нашу еженедельную передачу "Это джаз". Сегодня вы услышите эти три композиции. По радио, где бы то ни было, они еще никогда не передавались, мы передаем их впервые. А теперь к нашему гостю и собеседнику Филу Вудсу. Фил не говорит по-русски, поэтому я постараюсь как можно точнее передать то, что он скажет. Фил, прежде всего, кто аранжировал эти вещи для восьми инструментов и кто исполнял эти мелодии во время записи в студии?

Фил Вудс (Б.Оршанский пересказывает слова Фила Вудса): Эти композиции аранжировал Ал Коэн. По мнению Вудса, он один из лучших американских аранжировщиков. А вот имена инструменталистов, исполнявших эти мелодии. Наш сегодняшний гость Фил Вудс – альтовый саксофон, Зут Симс – теноровый саксофон, Арт Фармер – флюгель-горн, Боб Брукмайер – тромбон-пистон, Билл Кроу – контрабас, Джон Банч – рояль, Уолтер Перкинс – ударные инструменты.

Борис Оршанский: Я кого-то, кажется, упустил и вижу, что Фил Вудс хочет меня дополнить. Пожалуйста, Фил.

Фил Вудс: Фил напоминает имя еще одного музыканта. Это баритоновый саксофонист Николас Бриньола.

Борис Оршанский: Я спросил Фила Вудса, что он думает о джазе в Советском Союзе, насколько ему пришлось его там слышать.

Фил Вудс: Фил Вудс говорит, что он слушал исполнение нескольких советских джазовых музыкантов, которые произвели на него большое впечатление. Два из них – один играл на альтовом саксофоне, другой на трубе – исполняли изумительно, первый класс. Фил Вудс замечает, что, по его мнению, все музыканты, которые хотят играть джаз, должны понимать его историю. Надо пользоваться материалами других людей, экспериментировать с этими материалами. Обмениваться друг с другом мыслями и предложениями. Все это необходимо для повышения мастерства музыканта.

Иван Толстой: Летом шестьдесят третьего года вышла и грампластинка с четырьмя вещами из Ленинграда. Тираж ее был ограниченным – несколько десятков экземпляров. Что называется – для своих. На обложке значилось – "Jazz at Liberty" ("Джаз на Свободе"). Подзаголовок: "Американские музыканты играют советские вещи по Радио Свобода". И большая фотография наших гигантских радиоантенн на берегу Атлантического океана в Испании. Это было воплощение идеи тамиздата: рукопись приходит из Советского Союза на Запад, превращается здесь в хорошо изданную книгу и отправляется обратно. "Jazz at Liberty" был музыкальным тамиздатом – в чистом, беспримесном виде. То есть тем, чем стремилось быть само "Радио Свобода".
Приближалось время для нашей передачи о шестьдесят третьем годе, а мы до сих пор не знали автора мелодий. Жив ли он?
Оказалось: жив и здоров, живет по-прежнему в Петербурге, слушает Радио Свобода и не подозревает, что когда-то его композиции вышли на нью-йоркской пластинке. Мы звоним в Петербург:

Геннадий Львович, так что же – рукописи не горят?

Голос по телефону: Ну, получается что так. Это для меня невероятное событие. Всплыл какой-то неопознанный объект, о котором в России никто ничего не знал.

Иван Толстой: С нами на связи в Петербурге человек всем известный – джазовый музыкант Геннадий Гольштейн.

Геннадий Гольштейн: Я обнаружил это совершенно случайно. Я слушал вашу заставку и слышу: боже, кому пришло в голову играть эту тему, мою интерпретацию темы Островского "Веришь – не веришь". Я долго ломал голову. И Люся мне, жена, говорила: послушай, кто это играет? Это был шестьдесят второй год и ситуация напоминала описание компрачикосов из романа Гюго "Собор Парижской Богоматери". Когда тайная организация, чтобы сделать уродцев накладывала какие-то струбцины на черепа детей, зажимала руки, ноги. Это очень похоже было. Они изо всех сил хотели сделать советского человека нью хомо. Советский джаз обязательно должен был быть, все должно было быть советское. Наша вода слаще, воздух чище, местность экологичнее. Приходилось на это под колоссальным давлением откликаться. Союзы композиторов и вообще просто обстоятельства. Обязательно должна была быть советская тема, советская аранжировка. Но мы как-то уворачивались, как могли, выбирая из советских композиторов что-то, похожее на американское. Никому в голову не могло прийти, что Фил Вудс, Боб Брукмайер, Ал Коэн сделали аранжировки моих тем. Это невероятно, это напоминало ситуацию с кораблекрушением, когда люди выбрасывают в бутылке записку, бутылка доходит до адресата, и адресат откликается.

Иван Толстой: Это был фрагмент из исторического цикла "Полвека в эфире", выходившего в 2002-2003 годах. Прошло три года, и вы, Андрей Гаврилов, каким-то чудом раздобыли ту самую пластинку Jazz at Liberty, отпечатанную тиражом 50 экземпляров, я помог вам найти репетицию американских джазменов, то есть,черновую запись с их голосами, и вы выпустили на фирме SoLyd Records в 2005 году компакт-диск The Liberty Of Jazz, куда вошли и все мелодии, и все репетиционные записи, и бонусные треки, и маленький, но содержательный альбом со всей этой историей – с фотографиями музыкантов Бенни Гудмена в Ленинграде, с Геннадием Гольштейном и так далее. Интересные были времена, черт побери!

Андрей Гаврилов: В качестве музыкального примера хочу вам предложить послушать одну пьесу, которую я не буду называть, ибо ее называют сами музыканты. Это не эфирный вариант, это черновая запись, поэтому имя композитора здесь произнесено.

(Голос: "Нет, скажешь ты", in bossa nova tempo, written by Konstantin Nosov, nickenamed The Bossa-Nosov).

Это был фрагмент записи компакт-диска Liberty Of Jazz.

Иван Толстой: И на этом мы заканчиваем первую часть программы "Магнитиздат" в серии "Алфавит инакомыслия". В следующий раз мы расскажем о других примерах магнитиздата, других авторах, других исполнителях и, конечно, расскажем и другие жизненные истории.