- Премьера на телеканале "Россия" сериала "Зулейха открывает глаза" по роману Гузели Яхиной вызвал бурю возмущения среди патриотической общественности.
- Авторов фильма, писательницу и исполнительницу главной роли Чулпан Хаматову обвиняют в искажении исторической правды и предательстве интересов татарского народа.
- Сейчас, во время пандемии коронавируса, трудно создавать красивые мифы о будущем, но людям все равно хочется видеть их, хотя бы в прошлом.
- Россияне, чьи мозги 20 лет промывало пропагандистское телевидение, проявляют ограниченность, агрессию и в то же время крайний инфантилизм в восприятии истории.
Сергей Медведев: Поднимите мне веки, потому что я хочу видеть то, что происходит сейчас в связи с истерикой вокруг сериала "Зулейха открывает глаза", снятого по одноименному роману Гузели Яхиной. Он вышел пять лет назад, но только сейчас, кажется, публика впервые взглянула на то, что там написано, на ту реальность, которая там показана, и не хочет ее принимать. И автора романа, и исполнительницу главной роли Чулпан Хаматову обвиняют во всех смертных грехах: в антипатриотизме, в антисоветчине, в предательстве интересов татарского народа. Чем раздражает этот сериал? Что происходит с исторической памятью в России?
Корреспондент: Телевизионный сериал "Зулейха открывает глаза" на канале "Россия" обернулся крупным скандалом. Сюжет на основе романа Гузели Яхиной знакомит нас с женщиной из татарской деревни Юлбаш, которая переживает все тяготы раскулачивания. Татарская крестьянка Зулейха всю жизнь только и делала, что предписывает патриархальное замужество, пока не началась революция. Ее мужа убивают, и для героини наступает новая жизнь с новыми невзгодами. Главную роль в сериале сыграла Чулпан Хаматова; личная история ее семьи очень похожа на то, что происходит в "Зулейхе", и, по отзывам самой Чулпан, роман Яхиной пронзил ее до глубины души.
В отличие от романа (а книга получила несколько престижных литературных премий), на фильм обрушился шквал критики. Возможно, это связано с тем, что сам роман читал достаточно узкий круг людей, а фильм стал заложником ожиданий. В итоге получилось, что оскорбились все: коммунисты обозвали фильм пасквилем на советское прошлое, люди, читавшие книгу, не в восторге от экранизации, татарские мусульмане оскорбились, что главная героиня не говорит на родном языке, да и прибавить сюда слишком откровенные сцены в мечети… Почему сериал вызвал такую критику среди аудитории телеканала "Россия", и каким языком теперь можно говорить о ГУЛАГе, репрессиях, коллективизации и других преступлениях советской власти?
Сергей Медведев: У нас в гостях писатель Виктор Ерофеев, которому тоже довелось испытать травлю и обвинения в антисоветчине и русофобии.
Нынешняя травля Гузели Яхиной и ее романа напоминает вам то, что происходило с вашими книгами и эссе?
Виктор Ерофеев: Да. Я бы даже сказал, что у меня было покруче, потому что "Энциклопедию русской души" вообще восприняли как русофобию, за которую надо наказывать тюрьмой. Два раза меня тащили в тюрьму. В конце концов, этого все-таки не случилось, но я испытал все ужасы, весь идиотизм того тоталитарного, которым начинено сознание.
И как раз тут мне пришло в голову, что существует такой сталинский вирус (сталиновирус), который все глубже и глубже проникает в сознание. Особенно он разъедает культурные клетки. Происходит разрушение культурного сознания, в результате чего люди просто не знают, как реагировать на те вещи, которые и являются культурными. Культура – это борьба с энтропией, то есть с гнилью, хаосом, безобразием, беспорядком в смысле отсутствия мозгов.
Существует сталинский вирус, который все глубже и глубже проникает в сознание: особенно он разъедает культурные клетки
И когда очень симпатичный роман Яхиной попадает в сферу книжного мира, то все работает нормально, потому что люди хотят купить книгу и покупают. Но когда это выходит за рамки контроля над культурными событиями и превращается в государственный канал, на котором показывается эта тема, естественно, все эти гнилые мозги всплывают. И мы видим, что за эти годы сталиновирус очень сильно продвинулся в нашем сознании.
Сергей Медведев: Разница в реакции – Россия книги, Россия нон-фикшн, Россия большого книжного магазина и Россия телевизора, которая вдруг ознакомилась с этой реальностью?
Виктор Ерофеев: Россия телевизора забила свои мозги пропагандой. "Патриотизм" – очень опасное слово. Русская культура всегда его боялась, потому что через это слово можно ввести любую инъекцию. Это такой казенный патриотизм, который, в конечном счете, тоже пожирает сознание, как и сталиновирус, ведь сталиновирус являются лишь одной из частей, составляющих это явление, является как раз ложным представлением о патриотизме. По сути дела, патриотизм должен быть критичным, и тогда у страны есть какое-то движение вперед. А здесь мы встречаем другую, тоталитарную реакцию.
У нас в телевизионной аудитории почти не существует политической культуры. Существует только идея постоянного превосходства. Мы все время с кем-то спорим. Сложно представить себе другую страну, которая постоянно спорит: посмотрите, даже с коронавирусом! Вот сейчас все прыгают от радости, что у нас смертность меньше, чем в других странах. Это страшно! Мы доходим до каких-то очень страшных значений.
Сергей Медведев: По-моему, вот это ковид-отрицатели, ковид-диссиденты и люди, которые сейчас травят сериал "Зулейха" и Чулпан Хаматову, примерно одинаковы.
Виктор Ерофеев: Совершенно верно.
Сергей Медведев: Целевая аудитория примерно такая – это люди, которые не хотят открыть глаза, примириться с тяжелой реальностью, будь то реальность коронавируса или реальность сталинистского прошлого.
Виктор Ерофеев: Или они уже забыли, как открывать глаза, или пропаганда выколола им глаза. Посмотрите, ведь это все фундаменталисты – те, кто выстраивается против этого фильма. Это такой казарменный фундаменталистский коммунизм, исламский фундаментализм – это те люди, которые выдумывают себе бога: или Сталина, или исламского бога. Они запускают это в себя в том виде, что это единственная истина. И отсюда начинается разрушение человеческой свободы, человеческого сознания и человечности.
Раньше мы допускали, что сталинисты (я их никогда не любил) могут сказать, что Сталин выиграл войну: ну, бог с ними. Но сейчас ведь вирус пошел так далеко, что они оправдывают все: коллективизацию – чудовищные народные муки, даже уже связанные не с политическими партиями, а просто со страшными человеческими бедами! Они это принимают. А дальше они принимают уже и ГУЛАГ, 1937-38 годы. Они считают, что была чистка, необходимая для победы в войне. Мы дошли до ручки! И что будет дальше? Или это явление "Россия телевидения" захватит власть, и тогда мы окажемся ровно в том положении, в котором оказались герои книги и сериала, или же эта фикция лопнет. Но если мы вынесем это на голосование, то здесь шансов у либералов практически не будет.
Сергей Медведев: А что раздражает людей больше всего – антисталинизм вообще, рассказ о репрессиях, о том, что была такая цена, или, может быть, то, что это бунт женщины, а не только маленького человека, ее прозрение в этой реальности?
Виктор Ерофеев: Я думаю, больше всего раздражает свобода высказываний, которую они воспринимают как произвол, как какое-то хамство по отношению к их представлению об истории: захотели и сделали такой фильм, захотели и показали свободно и отчетливо то, что посчитали нужным показать. Именно этот спор со свободой, с возможностью открытого высказывания был самой страшной бедой Советского Союза, и сейчас это опять возвращается.
Сергей Медведев: За пять лет публика изменилась? Если бы сериал показали тогда, когда вышла книга, была бы другая реакция? Вот эта зомбификация сейчас сильнее?
Виктор Ерофеев: 2015 год, после крымских событий – это уже был такой поворотный момент, когда и патриотизм был зафиксирован в качестве государственной идеи, и понятие любви к родине превратилось, прежде всего, в понятие любви к государству. Ведь помимо патриотизма, официальные круги еще манипулируют Россией, понятием "родина" – это смесь государства и страны. Мы все любим прекрасную страну. Но когда мы говорим "родина", туда добавляется яд тоталитарного государства, и все становится отвратительным. И патриоты, которые смотрят такой сериал, говорят: "Это плевок в нашу родину". А на самом деле сама по себе родина не менее страшна, чем некоторые персонажи этого сериала.
Сергей Медведев: Вроде как государственный канал, сериал снят на государственные деньги, ожидали, что будет большой рейтинг. И даже пропагандистские руководители государства не ждали, что уже воспитано это поколение, это чувство. Если глядеть вперед на российский культурный ландшафт, что будет – больше цензуры, даже самоцензуры? Люди будут больше бояться снимать подобные фильмы, писать подобные романы, чтобы не натолкнуться на такой всплеск народной агрессии?
Виктор Ерофеев: По-моему, пропагандисты Второго канала действительно наивно посчитали, что все-таки не все свершения Сталина положительны, что коллективизация в качестве такого баланса может служить открытой темой. Нет, теперь это уже невозможно! Коллективизация (как и ГУЛАГ), кстати говоря, была в штыки принята Шолоховым, который вообще был ставленником НКВД. Так вот, теперь страна пошла дальше Шолохова! Наши деятели на Втором канале, как ни странно, проявили тут политическую близорукость. Они не поняли, что мы все дружно шагнули в страшную яму, в пропасть. Конечно, после этого зачем этим людям, которые будут разрабатывать сценарии, готовить сериалы, попадать в ситуации, когда эти сериалы будут запрещены, и денег будет меньше или вообще не будет. Будут делать просто какие-то лубочные поделки в стиле соцреализма.
Чего ожидают люди, годами выпускающие на экраны Соловьева и Киселева: что их публика вдруг начнет смотреть сериал о репрессиях, о высланных народах?
Сергей Медведев: Пародийная, комичная ситуация! Чего ожидают люди, которые годами выпускают на экраны Соловьева, Киселева: что их публика вдруг начнет смотреть сериал о ГУЛАГе, о репрессиях, о высланных народах? Они падают в яму, которую сами себе выкопали.
Виктор Ерофеев: Точно! Если бы эта ситуация не была так страшна, она была бы забавна, ведь Сталин для них – это историческая фигура, нужная для власти, но это не бог. А мы уже дотопали до того, что видим перед собой людей, которые поклоняются ему как богу, а бог не может быть не прав! Сейчас уже любое действие Сталина – это "правильное действие". Если ты выступаешь против даже малейших идей Сталина (а там есть чудовищные моменты даже в мелочах), все равно не трогай бога!
Сергей Медведев: В России ведь были экранизации Гроссмана, Солженицына: по-моему, сейчас даже это уже невозможно себе представить. Настолько быстро несется этот идеологический ландшафт, что даже руководители телевидения за ним уже не успевают.
Виктор Ерофеев: Руководители партии и правительства не успевают. Сейчас народ с идеей порки несогласных, с идеей смертной казни и так далее так далеко шагнул, что мы опять видим парадоксальную картину: главные лица страны при всех крымах и остальных явлениях политической природы оказываются более либеральны, чем та самая масса, которая с ненавистью критикует фильм о коллективизации.
Сергей Медведев: Да, Захар Прилепин совершенно неожиданно вступается за Яхину, хотя, казалось бы, должен был солидаризироваться с этой критикой. Но здесь гораздо сильнее оказалась какая-то корпоративная солидарность.
Виктор Ерофеев: Очень важно, что эти люди, которые пришли к власти и в области культуры, и в области политики, заняли места и совершенно не хотят атаки уже с ультрафундаменталистских позиций, потому что их это сметет. Поэтому они тут защищают не сериал, не Гузель, а самих себя.
Сергей Медведев: Рассуждает Рафаэль Асфандиаров, зритель сериала.
Рафаэль Асфандиаров: Зулейха, забитая женщина, живет в отсталом, диком обществе. У нее появляется сын Юзеф. Она начинает жить в Сибири, сын вырастает там. Он оторван от национальных корней, изучает французский язык, не интересуется ничем национальным. Он интеллигентный, умный, изучает науки. Нам показывают: чтобы стать умным, прогрессивным, нужно оторваться от всего национального. И потом этот Юзеф становится Иосифом Игнатовым, то есть берет фамилию убийцы своего отца. И Зулейха открывает глаза: отказывается от всего ненужного, а именно – от национального, и идет к чему-то такому высокому, безнациональному, без корней. Я считаю это огромной ошибкой.
Расцвет татар был именно во второй половине XIX века и до революции. В этот период появилось огромное количество поэтов, мыслителей, предпринимателей, которые зачастую занимались предпринимательством в первую очередь для удовлетворения общественных нужд, для постройки мечетей, медресе, объектов социального назначения, а уже потом ради личного обогащения. Чтобы быть умным, интеллигентным, прогрессивным, не нужно отказываться от своих религиозных убеждений, от своих корней, от своего языка. Это вещи, которые нельзя противопоставлять друг другу. Они не мешают.
Сергей Медведев: Мы приветствуем писательницу Гузель Яхину. Вас вообще удивила эта реакция? Или вы были готовы к тому, что неожиданно с двух сторон прилетит эта критика – и со стороны просоветской патриотической общественности, и со стороны татарских националистов?
Гузель Яхина: Я была готова к тому, что критика будет, просто потому, что после выхода книги в мае 2015 года такая критика появилась. Тогда это было, может быть, не так заметно, она была в основном в Татарстане, и была националистического толка. Конечно, были и отдельные высказывания, которые критиковали роман с очень разных сторон. И тогда я поняла, что критика может быть совершенно о противоположном. Например, кто-то высказывался в том ключе, что роман о Зулейхе – это слишком облегченный, романизированный рассказ, и это недопустимо в отношении репрессий. Кто-то, наоборот, считал, что это очернение истории. Кто-то сказал, что это оправдание репрессий, даже просто потому, что героиня обретает счастье в системе ГУЛАГа. Но я не могла предполагать того масштаба критики, который мы наблюдаем сейчас. Сам размах этого обсуждения меня очень удивил и заставил задуматься.
Сергей Медведев: А как воспринимался роман татарской диаспорой еще до сериала?
Гузель Яхина: Роман достаточно много переводился, я рассказывала о нем в разных странах и даже на разных континентах. И со стороны татарских диаспор очень разных стран я получила невероятно теплый отклик – и письма были, и люди на встречи приходили. Также очень тепло восприняли роман татары в России.
Что же касается Татарстана, то здесь были два прямо противоположных мнения. Одно мнение было громче, просто потому, что злые голоса всегда слышны громче: о том, что роман очерняет историю татар, татарскую мать, татарскую женщину, является бомбой, заложенной под национальное самосознание. Таких голосов было достаточно много, и я относилась к этому с уважением, но критика порой доходила до каких-то странных форм. Например, кто-то из критиков всерьез утверждал, что такой роман не может написать женщина, потому что у женщины для этого не хватит ума. И одновременно я наблюдала в том же самом Татарстане огромную волну любви и поддержки.
Первый перевод романа был на татарский язык, и вышел он ровно год спустя после появления книги на русском языке в самом уважаемом историческом издательстве Татарстана "Таткнигаиздат". Администрация города Казани очень серьезно поддержала производство сериала: именно благодаря этой поддержке он был снят так здорово и так быстро. Я ощущала, с одной стороны, волну неприятия, даже агрессии, а с другой – волну тепла, любви и поддержки делом.
Сергей Медведев: Насколько, по-вашему, могло возмутить людей то, что героиня – женщина? Ведь это вклинивается в исламский патриархальный мужской дискурс. Татарские читатели и зрители пишут: "Вот почему она не расскажет о мужчине, ведь у нас были такие герои?! Почему именно женщина должна быть носителем этой идеи?"
Кто-то говорил, что роман о Зулейхе – это слишком облегченный рассказ, и это недопустимо в отношении репрессий
Гузель Яхина: Я об этом не задумывалась. Возможно, вы правы. Но я ведь хотела писать роман на двух уровнях. С одной стороны, конечно, да, о татарке, раскулаченной в конкретном 30-м году и сосланной в конкретное место в Сибири, но с другой стороны, мне очень хотелось написать просто роман о женщине, которая перемещается из одного мира в другой, и это перемещение дарит ей вторую жизнь, о гигантской метаморфозе, которую проходит женщина. С одной стороны, да, о татарском, а с другой, все же и наднациональном. Ведь когда действие романа переходит во вторую часть, там практически национального-то и не остается. Там остаются только люди очень разных национальностей, но при этом с них слетает все наносное, все предрассудки, в том числе и национальные. Они остаются просто наедине друг с другом. Я писала о людях, а не о людях конкретной национальности.
Сергей Медведев: В какой степени для вас это был экзистенциальный рассказ об обретении человеком самосознания, об открытии глаз на мир? А в какой степени это был рассказ о травме, советской трагедии, татарской трагедии?
Гузель Яхина: Для меня первичным был очень личный вопрос моих отношений с бабушкой. Бабушка, судьба которой подтолкнула меня написать эту вещь, прошла через раскулачивание и 16 лет провела в Сибири, куда сослали ее родителей. Я просто хотела понять, в каком месте своей биографии бабушка так закалилась: она была необыкновенно жестким человеком, просто железной женщиной. И наши с ней отношения, очень близкие, очень разные, определили меня и мою жизнь. Это было толчком.
Потом, когда я стала начитывать материал, я сидела на сайте "Мемориала", где есть целый мемуарный корпус. Я читала многие воспоминания о переселениях, о раскулачивании. Это было очень тяжелое чтение. И тогда я поняла, что все эти голоса, которые вошли в голову, надо как-то выпустить. Хотелось как-то справиться с этим внутри себя, рассказать и о тех сходных ситуациях, которые были в разных судьбах.
Сергей Медведев: Следующий ваш роман "Дети мои" все-таки уже о народе, репрессированном в прямом виде: немцах Поволжья. Может быть, вы выстраиваете какую-то линию поволжских народов, их отношений с большой империей? Хотя, конечно, "Дети мои" – совершенно другой текст, там больше фэнтези. Герой Якоб Бах проходит в полном удалении от этой исторической трагедии и видит уже ее плоды.
Гузель Яхина: Я не выстраивала какую-то конкретную линию. Просто мне интересна та эпоха сама по себе, интересны маленькие люди. И на пересечении этих интересов плюс еще, конечно, и любви к Волге, возник второй роман. Я не знаю, получится ли третий текст. Есть идеи, и это тоже исторический сюжет. Но я бы не стала укладывать это в некую определенную программу. Я здесь иду скорее не от головы, а от сердца.
Сергей Медведев: А о каком народе? Это тоже связано с Волгой?
Гузель Яхина: Это связано с ранними советскими годами, с родным краем.
Сергей Медведев: С родным Татарстаном?
Гузель Яхина: Да!
Сергей Медведев: Дай бог, чтобы ваша волжская трилогия состоялась! Невзирая на весь тот ужас, который сейчас проливается на вас и на создателей фильма, это все-таки в любом случае успех: книга жива, она будоражит, заставляет людей волноваться. Это пройдет, а значение книги останется.
К нам присоединилась Ирина Щербакова, руководитель молодежных и образовательных программ международного правозащитного общества "Мемориал".
Почему такая истеричная, совершенно неожиданная реакция общества на этот сериал? Может быть, Россия вообще не готова к такого рода постколониальной прозе? Она не может честно посмотреть, открыть глаза на рассказ какого-то из российских народов об ужасах сталинских репрессий?
Ирина Щербакова: Не думаю, что дело только в этом. Ведь на эту экранизацию и на роман и даже на отдельных актеров обрушился поток со всех сторон – и от совершенно замшелых сталинистов, и от новых сталинистов, и от людей, которые почувствовали себя национально оскорбленными, и даже отчасти посыпались упреки из какого-то как бы либерального угла. Это задело очень многих!
Постколониальный синдром – только один из элементов этого общего скандала. Тут сошлось вместе несколько вещей. С одной стороны, к большому сожалению, мы очень сильно продвинулись по линии вытеснения трагических страниц нашей истории, преступлений прошлого: и сталинского, и вообще коммунистического режима. То, что еще даже десять лет назад было трудно говорить, сегодня говорится прямо. Вещи, казалось, совершенно государственно признанные, как катынский расстрел, например, вдруг опять объявляются несостоявшимися. И люди очень четко улавливают, куда дует ветер в отношении общего политического тренда.
Не забудем, что с начала перестройки прошло 30 лет, и за это время выросло новое поколение. Это что, вспоминают и ругаются люди, которые пережили коллективизацию или ссылку? Их среди нас абсолютные единицы. Кто говорит, что оболгали наше советское прошлое? Это ведь говорят люди, которые сами об этом не помнят. А если у них и сохранилась об этом какая-то семейная память, то она вся состоит из умолчаний, недоговоренностей и искажений.
Кроме того, люди сейчас находятся в нервозном состоянии, они не уверены в том, что их ждет. Они столкнулись с непривычной, необъяснимой ситуацией, и вылезают какие-то ресентименты, что-то ущемленное. По-видимому, хочется увидеть гораздо больше прекрасных мифов, хотя бы о прошлом, если их нельзя создать о будущем.
Сергей Медведев: Вот есть отрицатели коронавируса, а есть отрицатели сталинизма, репрессий. Да, есть проблема вируса, давайте будем с ней справляться. Да, есть проблема сталинизма, травматического прошлого, давайте будем ее прорабатывать. А люди хотят мифов. Они говорят, что завтра будет вакцина, мы все выйдем на улицы, начнем обниматься и ходить в кафе. И еще они говорят: сталинизм – это все детские сказки, зато построили великую страну.
Ирина Щербакова: Коллективизация и сломанный хребет нашей деревни коснулись подавляющей части советского населения! Я уж не говорю про конкретные миллионы из этих высланных, сосланных, лишенных имущества. В 1917 году Россия была на 80% крестьянской страной, а в тот момент, о котором идет речь в романе, это 60%. И наша армия была в большинстве своем крестьянской. И то, что это вызывает такую истерику, такое нежелание принять, конечно, очень важный элемент, который много говорит о нашем самосознании, о нашей идентичности.
Вторая вещь – культурная. Видно, что уходят некоторые вещи, которые были даже в советское время: например, отношение к литературе, к искусству, умение читать, смотреть на книгу как на произведение искусства, с ее литературными законами, с тем, на что имеет право писатель. Ведь люди совершенно разучились ставить тут какую-то границу, они воспринимают все невероятно буквально. То, что они обрушиваются на Чулпан и на актеров, просто смешно в XXI веке! Это так же, как артиста Щукина считали Лениным, а Геловани – Сталиным.
Сергей Медведев: Да, это часть какой-то глобальной инфантилизации сознания. Сказались 20 лет промывки мозгов телевидением.
Ирина Щербакова: И поток исторического масс-маркета, который вылился на людей в эти годы во всех этих сериалах, часто совсем не высокого качества, тоже сыграл определенную роль. Люди воспринимают не историю, а очень упрощенную историческую картинку. Ужасно горько, что это так больно ранит национальное сознание. И это тоже плод каких-то мифов. В ответ на мифы о счастливой советской жизни, о "правильном" раскулачивании возник антимиф о том, что все это было так прекрасно – все эти зажиточные крестьяне: такой идеальный мир. А на самом деле вспомним Бунина, и не про татарскую деревню, а про свою собственную: какие были нравы, что приходилось терпеть женщинам, как было много жестокости, жадности... И вот весь этот компот сейчас взорвался и вылился.
Сергей Медведев: Общество, живущее с закрытыми глазами и закрывающее их сейчас на окружающую реальность все сильнее и сильнее, проявило себя в травле сериала, которую мы сейчас наблюдаем. Хочу закончить призывом открыть глаза и жить с открытыми глазами. Так жить тяжелее, но правильнее.
