В 1770 году, ровно 250 лет назад, в Москву пришла чума. Пришла, но развернулась во всю ширь лишь к сентябрю 1771 года, когда в день умирали до тысячи человек.

В сентябре в городе вспыхнул бунт. Причиной стало распоряжение архиепископа Амвросия прекратить молебны перед Боголюбской иконой у Варвáрских ворот (фундамент башни, у которой были эти ворота, виден у выхода из метро "Китай-город" на Варварку).

"Нехорошая" смерть

Откуда пошли молебны, красочно описал племянник архиепископа Николай Бантыш-Каменский: "С начала сентября поп Всех Святых, что на Кулишках, выдумал чудо с помощию фабричнаго. На Варварских воротах древней был болшей образ Боголюбския Богоматери. ...Будто фабричный пересказывал попу, что видел он во сне Богоматерь, вещающую к нему так, что понеже тритцать лет прошло как у Ея, на Варварских воротах образу, не токмо никто не пел, николи молебна, ниже поставляема была свеча, то за сие Христос хотел послать на город Москву каменной дождь, но она упросила, дабы трехмесячной был мор. Не токмо чернь, но и купечество, а особливо женский пол, слушая таковыя рассказы фабричнаго, приседящего у Варварских ворот и собирающего деньги с провозглашением: "Порадейте, православные, Богоматери на всемирную свечу!" – в запуски старался изъявить свою набожность. Мерзкие козлы, попами грех назвать, оставив свои приходы и церковные требы, собирались тут с налоями, делая торжоще, а не богомолие".

По ходу бунта архиепископа убили. Сохранилась брошюра с речью, произнесённой над его гробом: "Суеверы при опасных случаях просят бога со излишним на Него упованием, и по большей части ищут, чтобы исцеление их возсияло чрез какое ни будь чудотворение: а того и не воображат бедные, что бог с гневом отвращается прошений наших, коими просим исцеления от того, от чего может избавиться, или по крайней мере предостерегать себя помощию предписуемых средств от данного нам разума. На что там богу делать чудо, где естественным порядком поврежденное исправлено быть может?"

Через год опубликовали брошюру, где Амвросий Подобедов защищал память покойного – мол, обстоятельства смерти ничего не говорят о достоинстве жизни: "Часто мы видим беззаконно живших, но спокойно умирающих: добродетели же посвятившихся мужей странно и мучительно мир сей оставляющих. Впрочем, ежели бы то было так, ежели бы по кончине разсуждать и о воздаянии, то не инако бы кажется сказать надобно было о Апостолах и всех Мучениках: потому что из них ни един почти порядочно жизни своей не кончил. Да что говорю о Апостолах и Мучениках? О самом Спасителе нашем Христе тож бы следовало заключить. Ибо чие страдание, чия смерть толь мучительная и толь поносная была?"

Смотри также

"Апокалипсис Средневековья"

Вообще, это суеверие очень распространенное. Самый свежий пример: сладострастное смакование Андреем Кураевым того, что патриарх Алексий II (Ридигер) умер в туалете. Кстати, такой же казус выставляли в IV веке доказательством еретичества Ария. Ну и что? Гелиогабал умер в туалете, и Элвис Пресли, но это не означает, что Гелиогабал был отличный певец или что Пресли был певец плохой.

Обычно про туалет вспоминают, если есть желание очернить покойного. В случае с архиепископом Амвросием Зертис-Каменским недоброжелатели ставили ему в вину предательство. Владыка дружил с епископом Арсением Мацеевичем, но когда на того обрушился гнев императрицы, принял участие в расправе над несчастным. Якобы Мацеевич предсказал за это Амвросию нехорошую смерть.

Не хочется верить, что Мацеевич пожелал зла своим палачам. Не по-христиански. Впрочем, "мерзкие козлы" тоже не очень благопристойно, но Бантыша-Каменского можно понять: его едва не убили вместе с дядей. Он откупился – сунул двум схватившим его мужикам золотую табакерку и часы, и они отогнали от него погромщиков. Но дядю убили на глазах у племянника.

Уникальный человек

Историки под руководством ленинской партии изображали Чумной бунт как порыв к свободе, своего рода протобольшевизм. Самое интересное, что как минимум один подвижник российской свободы был в гуще событий, даже описал их. Это вообще уникальный человек: Фёдор Каржавин. Ровесник Фонвизина и Ушакова, Кутузова и Палена (родились в 1745-м).

Уникальный человек был сыном другого уникального человека: Василия Каржавина. Московский ямщик-старообрядец стал купцом первой гильдии в Петербурге. Олигарх (300 тысяч рублей капитала) с мощными связями и совершенно нетривиальными интересами. Старообрядец, который выучил сына латыни и лично вывез его в Европу, когда Фёдору было 7 лет. Они приехали в Лондон, где жил брат Василия Ерофей, первый переводчик "Путешествий Гулливера" на русский язык. Причём с французского: Ерофей Каржавин гимназий не кончал, он окончил Сорбонну. Что у Каржавина-отца были мощные связи, видно из того, что он сумел отбиться от Тайной канцелярии, куда на него был донос: ездил-де в Лондон и там с братом предавался групповому атеизму, заявляя, что "подлинно бога нет никакова".

Семи лет Федор Каржавин был отдан в Коллеж Лизье, в 10 лет, окончив его, поступил в Сорбонну. Окончив ее, служил у российского посла во Франции Дмитрия Голицына. В 20 лет возвращается в Россию со своим другом на всю жизнь – Василием Баженовым, который был чуть старше. 1 января 1765 года Каржавин писал отцу (на французском): "Если вам неугодно, чтобы я сделался солдатом, то буду кем пожелаете – чистильщиком сапог, если захотите, только бы не служить мне в Коллегии иностранных дел или в канцелярии. Это мое последнее решение, ибо слишком уж меня до сего времени мучили и слишком уж страдал от людей, которые подвизаются при министрах и вельможах, чтобы захотеть опять хлебнуть того же".

Голицын писал Екатерине II, что Каржавина нельзя использовать на службе в России "из-за незнания российского языка". Однако, кажется, это было лукавство: Каржавин в Париже преподавал русский. Видимо, князь хотел помочь Каржавину избежать госслужбы, к которой он, как покажут события, был решительно не приспособлен.

В России Каржавин проявляет характер и отказывается заниматься бизнесом, готовясь принять эстафету от отца. Его выгоняют из дому, Каржавин устраивается преподавателем французского в семинарию при Сергиевой лавре. Конечно, это был не его масштаб. Через два года он перебирается в Москву к Баженову, который готовит перестройку Кремля. Переводит Витрувия и издаёт его вместе с Баженовым.

О событиях 1771 года чуть позже. Полезно взглянуть на биографию и личность Каржавина целиком.

В 1773 году он получает заграничный паспорт. В Кронштадте его было арестовал адмирал Сенявин, но за Каржавина поручился "сам" Прокофий Акинфиевич Демидов, ещё один олигарх, только самый крупный. Кстати, Демидовы тоже давали своим детям образование в Европе. Каржавин оказывается в Париже, где наконец-то свободно посещает университетские курсы физики и медицины, без надзора старших. Деньги у него есть – видимо, вознаграждение от Демидова за услуги в Голландии, где Каржавин покупал для старика минералы в коллекцию. Издает свои стихи и переводы – на французском. Женится "гражданским браком". В 1776 году отплывает на Мартинику, а оттуда в Америку. Тут Каржавин участвует в войне за независимость, трижды попадает в плен к англичанам и трижды бежит. Джордж Вашингтон хотел отправить Каржавина в Россию, как посылал Франклина во Францию, послом, но, видимо, тот сумел объяснить, что Россия не Франция. В 1782 году Каржавин приехал на Кубу и прожил тут пару лет, "сыскивал себе хорошее пропитание своим званием, имянно лечил больных, составлял медикаменты для аптекарей … и учил по-французски". В 1784-м он возвращается в Америку, становится тут профессором колледжа и переводчиком у французского посла. В 1788-м он во Франции и, видимо, он тут и во время революции, но потом старался это затушевать. После этого Каржавин четверть века, до самой смерти, жил в России, издал 78 книг: история, архитектура, словари.

Смотри также

Невидимый враг. История отрицания – от чумы до коронавируса

Каржавин, как и сыновья Акинфия Демидова, уже был больше французом, чем русским (те вообще русским не владели). Но, в отличие от многих озападнившихся олигархических отпрысков, он любил не Запад потребления (кстати, от наследства Каржавин отказался), а Запад свободы – который ещё поискать надо. В очерке об американской революции – Каржавин писал "американская перемена", цензура же – он подчёркивал роль среднего класса, класса "с посредственным имением", полагая, что самые богатые и самые бедные "оба последние классы не удобно начинают бунт". Но "бунт", "перемена" – в устах Каржавина нечто позитивное: "Власть давать самим себе законы – суть преимущества, которыми наслаждаются граждане Демократических областей".

Каржавин описывал восстание на Мартинике в 1793 году – а на Мартинике он жил – и восхищался тем, что "черноцветным" "твердость духа… помогает… превозмогать страдание, опасность и смерть".

Иммунитет к рабству

Вот здесь и пора вернуться к чуме в Москве. Во время бунта Каржавин жил вместе с Баженовым в Кремле, от мародёров они не пострадали, те грабили Чудов монастырь и его подвалы, сдававшиеся одному купцу под вино. Никаких симпатий к бунтовщикам у Каржавина нет, как их ни выискивали подкремлёвские историки 1960–80-х годов, но есть, несомненно, восхищение смелостью и силой: "Бросались нагло на оружие, крича: "Чернь, стой за веру, бей солдата до смерти" и протч. В эту ночь один боец купецкой, из славных, бросился на пушку с одними сжатыми кулаками, но вдруг картечью опровергнут. Другой, называемый Кобыла, попал на 3 штыка и, сорвавшись с них, имел еще довольно силы, чтобы успеть ударить одного унтер-офицера, но 4-ым штыком насквозь пронзен, пал пред ногами своего победителя".

При этом Каржавина завораживала и сила правительственных войск: "Внутри [Чудова] монастыря положено мертвых до 70 человек, на площади же и во всем Кремле с оными 70 человеками щитают до 600 человек, да до 400 человек щитают убитых вне Кремля, то есть на Спаском мосту, под горою к Василию Блаженному, на Красной площади".

Это 16 сентября, а 17 сентября на Красной площади вновь толпа, солдаты держат фронт у Спасской башни и Москворецком мосту, "где книжные лавки", замечает Каржавин, истовый интеллектуал. Бунтовщики напирают на солдат, и тут им в тыл ударяет конница со стороны нынешнего Исторического музея:

"Тогда офицеры, усмотря с мосту, что Еропкин сзади рубит, схватили за ворот всяк того бунтовщика перед коим он стоял. И так втащили во фрунт почти всех тех, которые предлагали кондиции; тут были раскольники, фабришные, подьячие, купцы и холопи. Втоща во фрунт, их старались наперед опохмелять медными эфесами, потом вязали руки назад и бросали в назначенные для них в Кремле погреба".

Примечательно словечко "опохмелять". Это бунт тех, кто растащил бутылки из монастырских погребов. Это бунт не "посредственных". Ни малейших симпатий ни к одной из сторон Каржавин не испытывает. Скорее вспоминается его фраза, написанная на полях книги Сведенборга о рае и аде: "От равноправия между небом и адом проистекает Вольность человека".

Каржавин был мастер парадокса. Он, что принципиально, больше ненавидел рабство, чем любил свободу, но ведь он жил в мире, где рабство было нормой – и где освобождение американских рабовладельцев от власти британского короля ничуть рабства не уменьшило, даже наоборот, и он во всём этом варился. А свобода – что её любить, она просто как воздух: если тиран истребляет своих подданных, "тогда перестаёт быть и основа повиновения: ни что тогда не связует их, ни что их к нему не прилепляет, и они вступают паки в естественную им свободу". Это в примечаниях к очерку Монтескье об Англии, а в примечании к очерку о Швейцарии свидетельство очевидца: "Она есть образ вольности".

Во время американской революции Каржавин надеялся, что она "будет прибежищем свободы, изгнанной из Европы роскошью и развратом". Но когда победа революции оказалась и победой рабовладения, он написал от имени раба: "Высочайшее существо, создав меня человеком, создало меня вольным. Оно даровало мне волю, дабы я ей следовал. Независимость была первый и драгоценнейший его дар. Каким образом лишился я оныя? Белые! Вас о том вопрошаю".

Вопрос был риторический. Рабство – чума. Лечится не бунтами и расстрелами, не пьянкой и грабежами. А чем? Тем, что каждый сам, свободно, тестирует себя на заражённость холуйством или рабовладельчеством и вырабатывает у себя иммунитет. Вирус можно извне заполучить, а свободу – только изнутри.