- Студенческую активность в России всячески подавляют, тем не менее, возникает все больше протестных инициатив.
- Презумпция невиновности в России не работает: если человека арестовали, его уже считают преступником. Но бороться за свои права нужно.
На этой неделе обсуждается новое исследование "Левада-центра": больше половины российской молодежи (53%) хочет насовсем уехать за границу. Таковы результаты опроса, где этот показатель называют рекордным за последние десять лет, причем резкий рост желающих переселиться пришелся на период с мая по сентябрь. В Москве эти месяцы запомнились массовыми протестными акциями и их жестким разгоном, за ним последовало возбуждение уголовного дела о "массовых беспорядках", большинству участников которого нет и 30 лет. На этом фоне отмечается и рост недовольства среди студентов, причем поводы для него отнюдь не всегда в чистом виде политические.
Эту тему обсуждают автор телеграм-канала "Протестный МГУ" Дмитрий Иванов, студенты МГТУ имени Баумана Дарья Образцова и Даниил Хрящев, а также аспирант Высшей школы экономики, редактор издания DOXA Армен Арамян.
Марьяна Торочешникова: Что касается поправок к закону об особом статусе МГУ и невозможности выбирать ректора, как того хотят студенты: Дмитрий, а какая студентам разница, кто руководит университетом – человек, назначаемый туда фактически пожизненно, или тот, кого выбирают? Это как-то отражается непосредственно на учебном процессе?
Дмитрий Иванов: Конечно, это отражается и на учебном, и на научном процессе, и на общей организации работы вуза. Виктор Садовничий находится на посту ректора МГУ уже 27 лет. В ближайшее время его переназначат еще на пять лет, а потом и еще. И это не может не отразиться на качестве управления. Принцип сменяемости власти все-таки придумали не просто так. У человека искажается модель мышления, когда он столько лет находится на руководящем посту, когда столько лет с ним все соглашаются, когда вокруг него находятся исключительно те люди, которые ему удобны, потому что все они – его ставленники: весь большой Ученый совет, все проректоры.
Кроме того, Виктору Антоновичу 80 лет, а предельный возраст, установленный для ректоров законом, – 65 лет. Он может быть продлен до 70 лет по решению Ученого совета, но в любом случае Садовничий уже на десять лет превысил этот возраст. И это отражается абсолютно на всем. Когда заходишь в МГУ, особенно в старые корпуса, чувствуешь, что попал куда-то в конец 70-х – начало 80-х годов. Время как будто остановилось – все старое, ветхое: лифты, мебель – ничего не меняется. И внешнее впечатление старости полностью совпадает с реальным положением дел в университете. До сих пор не ввели систему электронных пропусков, давным-давно не обновлялись и многие учебные программы и курсы. Преподаватели рассказывают вещи, которые уже устарели, причем сами это понимают, и многие пытаются исправлять ситуацию самостоятельно.
Вот я учусь на факультете вычислительной математики и кибернетики МГУ. Зачем обучать языку программирования, который уже не используется, устарел? Но студентам приходится его учить, что сказывается на их мотивации, на уровне их знаний: они учат вещи, которые нельзя применять. Все это очень плохо.
Марьяна Торочешникова: А какая следует реакция, когда студенты пытаются рассказать об этом руководству?
Дмитрий Иванов: Как правило, никакой реакции нет. Виктор Антонович игнорирует почти все обращения: и личные, и открытые, различные письма, петиции. Ну, а зачем отвечать, если можно не отвечать?..
Марьяна Торочешникова: Но, насколько я понимаю, все-таки в МГУ достаточно свободные нравы в том смысле, что не было сообщений об угрозах отчисления за протестную активность, у людей не брали под роспись документы о том, что они ознакомлены с недопустимостью участия в протестных акциях.
Дмитрий Иванов: Прямых, вопиющих случаев давления на студентов я за последние годы не помню. Но недавно была история на журфаке с Мариной и Фаризой, которая является примером давления на них как раз за их политическую деятельность – за то, что они собирали личные поручительства в поддержку арестованного аспиранта МГУ Азата Мифтахова, хотя формальный повод был найден другой.
Марьяна Торочешникова: А сейчас поговорим с теми, на кого оказывается не косвенное, а вполне прямое давление: я имею в виду студентов Бауманского университета.
Какова обстановка в этом вузе? Дает ли руководство студентам проявлять какую-то активность? Или после того, как проректор по безопасности сказал, что всех отчислят, люди перестали выражать свое недовольство или участвовать в общественных кампаниях?
Даниил Хрящев: Проблемы были и раньше, когда выступали за Даниила Конона. Нам отчетливо намекали, что это неприемлемо в университете, ректорат это не одобряет. Кроме того, они сказали, что все дела студентов университета, которых задерживали на митингах, отправляются к ректору, и он лично принимает решение, отчислять их или нет.
Марьяна Торочешникова: Российский премьер-министр Дмитрий Медведев на днях заявлял о том, что нужно развивать в России студенческое движение, потому что молодежь – двигатель прогресса, наше будущее... А есть ли какое-то студенческое движение, по крайней мере, в вашем вузе? Прислушиваются ли к студентам в "Бауманке"?
Даниил Хрящев: Раньше не было, а сейчас начинает появляться. В последнее время у нас начинают происходить изменения, с нами списываются сотрудники ректората. Но в последние годы все было настолько разрушено, что костяка в студенчестве нет.
Марьяна Торочешникова: А кем разрушено?
Даниил Хрящев: Наверное, государственной политикой. Все провластные движения подавляли любую активность внутри университета.
Дарья Образцова: Студенты боятся выступать именно потому, что могут быть применены какие-то санкции. После случая с поручительствами, как ни странно, возросло количество интересующихся людей, но все равно они еще думают, что лучше с этим не связываться.
Марьяна Торочешникова: Армен, вы наблюдаете развитие студенческого движения, какие-то шевеления, попытки объединения? Или, как сказали ребята, все настолько запуганы, все так разрушено, что это бессмысленно?
Ощущение, что лучше лишний раз не высказывать свое мнение, удерживает на плаву систему пассивности и конформности
Армен Арамян: Если говорить про какое-то внешнее давление на студентов со стороны администрации, то оно не такое вопиющее, как могло бы быть, по крайней мере, в самых престижных университетах. Например, в Высшей школе экономики его практически нет. Но очень важна сама атмосфера в университетах. Здесь присутствует довольно сильная самоцензура, ощущение, что лучше лишний раз не высказывать свое мнение, и она удерживает на плаву систему пассивности и конформности без всякого внешнего давления. Преподаватели тоже боятся проявлять любую активность и лишний раз где-то "светиться".
Но после этого лета можно говорить о том, что в университетах начинается обратный процесс, потому что летом по непредусмотрительности властей студенческие движения стали более заметными. Некоторыми из известных политзаключенных, фигурантов дела о "массовых беспорядках" стали студенты. За них начали вступаться их коллеги из университетов. Поэтому студенты стали попадать в фокус общественного внимания, все начали говорить о том, что "студенты придут и спасут нашу демократию". И из-за этого во многих местах, где раньше этой активности было меньше или где она была не такой радикальной, стали появляться ее ростки.
Марьяна Торочешникова: Дмитрий, вы являетесь автором телеграм-канала "Протестный МГУ". Есть ли у вас подписчики из других вузов, в том числе не московских? Вы чувствуете какую-то связь со студентами из других городов? Насколько они готовы проявлять активность?
Дмитрий Иванов: Их гораздо меньше, чем хотелось бы. Я практически не вижу связи с другими регионами. Я только периодически вижу оттуда новости о том, что студентов отчисляют из университетов и колледжей, а потом не дают им устроиться. Одного парня три раза подряд отчисляли из разных колледжей. У меня много подписчиков из разных московских университетов. В первую очередь это МГУ, "Вышка", МФТИ, есть и "Бауманка", и другие. Ситуация в регионах, видимо, совсем тихая, там люди не чувствуют поддержки.
Марьяна Торочешникова: А какие сейчас проблемы у студентов? Ну, кроме вечной проблемы – нехватки денег.
Дмитрий Иванов: А это тоже важная проблема, и инициативная группа МГУ много над ней работала. Есть движение "За стипендии", ведь на те деньги, которые университеты платят студентам, жить просто невозможно. Например, в МГУ платят 2400 рублей в месяц, а в большинстве вузов – 1600–1700 рублей. Если нет родительской помощи, то студентам прямо с первого курса приходится работать, и это негативно влияет на качество образовательного процесса.
Есть и проблема незащищенности, руководство вузов рассматривает студентов как каких-то бесправных людей. И действительно, студенты боятся. Хотя практически в любом университете есть активные студенты, которые объединяются и пытаются агитировать других защищать свои права.
Даниил Хрящев: За любой проступок могут отчислить, постоянно поступают такие угрозы.
Дарья Образцова: Если ты "засветился" не очень выгодно для университета, то во время сессии преподы могут начать тебя валить.
Даниил Хрящев: Кстати, в МГУ есть проректор – штатный сотрудник ФСБ. Об этом все знают. Его фамилия Вржещ. По его указке некоторых студентов отказываются брать в университет. Об этом объявлялось, когда была кампания по противодействию фан-зоне.
Марьяна Торочешникова: Но есть и хорошая новость из Чувашии. Несколько дней назад прокуратура провела там проверку и установила, что руководство электромеханического колледжа под расписку знакомило своих студентов с тем, что им нельзя участвовать ни в каких протестных акциях. Прокуратура сказала, что это совершенно незаконно, выписала представление на имя руководства этого колледжа. Нескольким преподавателям, которые особенно рьяно запрещали студентам ходить на митинги, объявили выговоры.
Дмитрий Иванов: Замечательная новость! И мораль здесь очень простая: молчать нельзя. Даже если вы боитесь стоять в пикетах, вы можете открыть сайт электронной приемной своего вуза и написать жалобу на имя ректора. Вы можете открыть сайт прокуратуры своего региона и написать туда претензию о том, что в вузе происходит что-то незаконное. Можете просто поделиться информацией в соцсети, тегнуть в твиттере каких-нибудь активистов, какие-нибудь СМИ, рассказать им о проблеме. Ни в коем случае нельзя замалчивать проблемы, на них нужно пытаться как-то воздействовать в медиа. И, как правило, значительная часть таких локальных проблем действительно решается.
На этой неделе российские правозащитники передали в Высшую квалификационную коллегию судей России петицию с требованием отставки председателя Мосгорсуда Ольги Егоровой и еще 13 судей, приговоривших к лишению свободы по "Болотному" и "московскому" делам участников мирных акций протеста. Под этим обращением с названием "Суд должен быть местом правосудия, а не расправы!" подписались почти пять тысяч человек, но, поскольку разбирательства по "московскому делу" продолжаются, продолжается и сбор подписей за отставку судей на сайте change.org.
А накануне в Москве состоялась презентация книги "Невиновные под следствием" (дополнительное название – "Инструкция по защите своих прав"). О книге рассказывает ее автор, Алексей Федяров, руководитель юридического департамента "Руси Сидящей".
Решение – виновен человек или не виновен – сейчас принимается уже не в суде
Алексей Федяров: Права есть, они декларированы. Понимание того, что они есть, и умение пользоваться ими минимизирует риски и увеличивает шансы на то, чтобы как минимум постараться достичь не столь жестоких наказаний, как было бы, если человек "повелся" в первые часы после задержания и начал подписывать досудебное соглашение или заявление об особом порядке.
Марьяна Торочешникова: А так чаще всего и бывает.
Алексей Федяров: Конечно, люди боятся. Они мотивируют свои поступки желанием как можно быстрее выйти на свободу. Важно донести до сотрудников, что ты это понимаешь: тебя нельзя шантажировать возможностью быть освобожденным через пять минут.
Марьяна Торочешникова: Меня несколько смущает название вашей книги – "Невиновные под следствием". Ведь в соответствии с Конституцией РФ и УПК в России вообще все невиновны, пока они под следствием, и до тех пор, пока в отношении человека не вступит в силу законный приговор, вынесенный судом. Это называется презумпцией невиновности. Но, судя по всему, в России она не очень работает. Выяснить, что с ней происходит, пыталась Анастасия Тищенко.
Алексей, презумпция невиновности когда-нибудь работала в России? Вы же много лет проработали в прокуратуре.
Алексей Федяров: Такие понятия, как "презумпция невиновности", "причастность", "наличие состава преступления", "наличие мотива", – то есть все то, что мы изучаем на общем курсе уголовного права, не применяются стороной обвинения, они не в обиходе даже в разговорах в прокуратуре. Используются абсолютно другие термины, основной термин – это "судебная перспектива дела". Все всегда упиралось в это. Решение – виновен человек или не виновен – сейчас принимается уже не в суде. Этот уровень понизился, наверное, даже уже не до следствия, а до оперативных уполномоченных, если говорить о политических делах. Уголовное дело возбуждено, следователь предъявил обвинение – и вот с этого момента уже можно констатировать, что человек, в ущербном понимании нашей правоохранительной системы, уже виновен.
И надо начинать бороться именно с этого момента, не стоит думать, что дело дойдет до суда и там разберутся. Суд будет только оформлять то, что ему принесли следователи и оперы, и переводить это в приговор, копипастить, приводить в удобоваримый вид, устранять ошибки.
Марьяна Торочешникова: И в лучшем случае человеку дадут по отсиженному, если он сидел в СИЗО, или "условку", если он был под подпиской?
Алексей Федяров: Да, условный приговор воспринимается как оправдание. Ну, какая у нас презумпция невиновности? Человек, в отношении которого применена мера пресечения в виде заключения под стражу или домашнего ареста, уже должен рассчитывать на срок. Суд в России – это сторона обвинения, это силовики, это институт, который абсолютно встроился в правоохранительную систему исполнительной власти.
Марьяна Торочешникова: А пытаются ли следователи искать хоть какие-то доказательства невиновности подозреваемого для создания баланса?
Алексей Федяров: Нет, конечно. Более того, грамотные адвокаты даже стараются не показывать доказательств невиновности на следствии, потому что следователь сделает все, чтобы этих доказательств не стало. Скажем, если есть какой-то свидетель, который планирует дать правдивые показания, то адвокат придерживает его до суда, потому что на следствии человека просто начнут "ломать", и он может дать уже те показания, которые нужны обвинению.
Марьяна Торочешникова: А бывают еще истории, когда свидетеля обвиняют в том, что он был подкуплен адвокатом.
Алексей Федяров: А если говорить о суде присяжных, то это более-менее репрезентативная статистика того, какое количество дел у нас должно быть окончено оправдательным приговором: около 30%. Так и должно быть при нормальном суде. И Ольга Егорова, председатель Мосгорсуда, это признавала, когда пеняла следователям: вы направляете к нам в суд такую чушь, которую мы, профессиональные судьи, конечно, проглатываем и выносим обвинительный приговор, а вот присяжные по таким делам оправдывают. Но она же не говорит своим судьям: "Почему вы выносите по таким делам обвинительные приговоры?".
Прокуратура научилась работать с присяжными, и эти процессуальные нарушения они очень часто закладывают умышленно. "Поработать с присяжными" на прокурорском языке означает: сунуть в коллегию такого присяжного, которого потом можно будет опорочить, и на этом основании сломать приговор. В самом процессе тоже оставляются зарубочки: "Здесь нарушение, здесь нарушение... На всякий случай. Вдруг, если приговор будет оправдательным, мы сломаем его в апелляции". Бред, конечно, когда коллегия из трех профессиональных судей ломает в апелляции приговор, вынесенный на основании вердикта присяжных, 12-и независимых человек. Этого быть не должно!
Марьяна Торочешникова: Причем иногда три раза подряд.
Суд в России – это сторона обвинения, это институт, который абсолютно встроился в правоохранительную систему исполнительной власти
Алексей Федяров: По одному нашему делу – по обвинению человека в убийстве, в котором он изначально признался под пытками, коллегия присяжных два раза выносила оправдательный приговор.
Марьяна Торочешникова: Но этот приговор остался в силе.
Алексей Федяров: Да. Во второй раз прокуратура не стала его обжаловать.
Марьяна Торочешникова: Меня поразила цифра – 96% признаний! Почему все признаются?
Алексей Федяров: Допустим, возьмем за 100%. людей, которые сегодня находятся у вас в студии. Представьте, что сегодня каждый из них попал в подворотне под банду гопников, они его пинают и требуют отдать все деньги. Как раз где-то 95–96% отдаст, а кто-то побьется, кто-то постарается убежать. И вот эти 5–6% – это люди, которые не испугались или испугались, но пересилили свой страх и стали бороться.
Марьяна Торочешникова: Но это же действительно страшно! Все эти истории про пытки в отделениях полиции, в следственных изоляторах, когда в камеру подсаживают так называемых "активистов", которые избивают людей и чего-то добиваются… Или человека просто закрывают в тюрьме, и никто к нему не приходит, следователь с ним не говорит, адвоката к нему не пускают. Он вообще не понимает, что происходит, в чем его обвиняют и к чему все идет, – конечно, любой испугается и захочет выйти.
Алексей Федяров: А кто сказал, что они будут действовать иначе, если у них полная свобода, если в отношении них не возбуждаются уголовные дела? То, о чем вы говорите, это разработка: к человеку подсаживают конфиденциальных агентов или оперов, закамуфлированных под зэков. И это документально оформляется как оперативно-разыскные мероприятия, за этим идет онлайн наблюдение.
Марьяна Торочешникова: А это законно?
Алексей Федяров: Все методы, связанные с физическими воздействиями, с принуждениями и склонениями к даче показаний, незаконны. Но откуда вы о них узнаете? Это же секретные мероприятия, за которыми у нас в стране нет ни судебного, ни прокурорского, ни какого-либо еще надзора. Прокурор в оперативно-разыскной деятельности – вообще никто. Его полномочия настолько ограничены, и сам он настолько не хочет ими пользоваться, что у оперов полная свобода. Притащили человека, бросили его к себе в УВД – делай с ним что хочешь, тебя никто не проверит и не остановит. И даже если в эту систему попадает человек, который изначально интеллигентен и гуманен, я вас уверяю, два-три месяца – и он будет точно так же бегать вокруг лежащего на полу скрюченного человека и спрашивать: "А куда мне пнуть?"
Марьяна Торочешникова: А что же делать человеку, который попал в эту мясорубку? Ну, не всем же так везет (хотя и не знаю, насколько уместно здесь это слово), как Ивану Голунову, за которого вступились и достаточно быстро вытащили из этих тисков.
Алексей Федяров: Никому так не везет.
Марьяна Торочешникова: Еще немножко повезло Павлу Устинову.
Алексей Федяров: У Устинова остался приговор. И он останется под надзором, причем неснимаемым, останется на всех оперативных учетах. Стоит Устинову один раз где-то оступиться – и мы очень быстро увидим его за решеткой.
Марьяна Торочешникова: А что же делать человеку, который не Голунов и не Устинов?
Алексей Федяров: Надо делать не отдельному человеку, а всем людям. По каждой из единичных приватных ситуаций не создашь того медиаэффекта, который был по делу Ивана Голунова. Надо объединять эти случаи. Над этим мы и работаем, и книга – это как раз систематизация таких случаев.
Марьяна Торочешникова: Есть же какие-то очевидные инструкции? Как я понимаю, первая – это не признавать сразу же свою вину.
Алексей Федяров: Первая инструкция – это понять, с кем ты говоришь и кто ты в этом процессе, а также – административный это процесс, уголовный или это оперативно-разыскное мероприятие. Отключить эмоции и начать думать. Это не та ситуация, которая закончится через пять минут. Если закончится – порадуйтесь, но настраивайтесь на то, что она может утащить вас на несколько лет, и обо всем сказанном сейчас вы будете через три года жалеть в тюремном бараке.
Марьяна Торочешникова: То есть буквально как в американских фильмах: все, что вы сейчас скажете, может быть (и в данном случае наверняка будет) использовано против вас.
Алексей Федяров: Если вас уговаривают дать показания без адвоката – это очень хороший признак: значит, этим людям что-то от вас нужно. В такой ситуации можно как-то выстраивать свою позицию. Начинайте думать: а почему нужны эти показания и какие именно? Никто не может навредить человеку так, как он сам себе в первые часы.
Марьяна Торочешникова: А что нужно оперативникам, которые подбросили наркотики?
Алексей Федяров: Признания. Что нужно было от Ивана Голунова? Признание. Это же сакральная вещь в русском уголовном процессе! Они ссылаются на 96% признаний как на подтверждение того, что приговоры обоснованные, не понимая, что признание – это всего лишь одно из доказательств в деле. Для них признание – это все. Представьте, если бы они сломали Ивана на признание в первые полчаса! Любого могут сломать.
Марьяна Торочешникова: А если в деле уже есть это признание, то все безнадежно?
Алексей Федяров: Ну, если там еще посидел рядом адвокат по назначению и все это заверифицировал своей подписью, то выламывать это крайне сложно.
А еще нужно сразу заявлять свою позицию. Если подброшены наркотики, то с первого документа, который вы подписываете, вы везде должны четко обозначать: "Не мое. Подброшено" – и все это должно быть письменно зафиксировано. Ни в коем случае нельзя отказываться от подписания каких-то документов, оставляя чистые бланки: там все напишут без вас и заверят с понятыми ваш отказ от подписи. Я и такое видел.
Марьяна Торочешникова: Получается, что шансов нет?
Алексей Федяров: Шансы есть всегда. Другое дело, приведут ли они к какому-то результату. Но идти к результату надо.
