Григорий Константинопольский – пионер клиповой индустрии девяностых годов. В 1999 году он снял фильм "Восемь с половиной долларов", подытоживающий десятилетие. Постсоветский прокат на тот момент был развален, фильм вышел на видеокассетах и стал культовым. Константинопольский на несколько лет покинул кино, в 2016 году вернулся с волюнтаристским мини-сериалом "Пьяная фирма". В прошлом году прогремел его "Русский бес", гремучая смесь из Брета Истона Эллиса и Достоевского. А сейчас выходит "Гроза", экранизация пьесы Островского, перенесённая в сегодняшнюю Россию с её политическими реалиями. Об этом фильме Григорий Константинопольский рассказал Радио Свобода.

–​ Почему из всей так называемой русской классики вы выбрали именно "Грозу", чтобы проводить параллели с сегодняшним русским обществом, которое считаете анахроничным?

– Я давно хотел ее снять, и мне казалось, что в сегодняшнем дне все это будет выглядеть очень естественно. Пьеса тяжелая и тоскливая. Сейчас, на мой взгляд, все так же тоскливо. Изначально я вообще хотел сделать картину черно-белой – просто тогда ее бы, наверно, вообще никуда не выпустили. Она еще у меня какой-то более-менее смешной получилась. А как посмотришь вокруг себя в жизни – как-то не до смеха становится. От сегодняшней жизни у меня ощущение жуткой тоски, какого-то адского застоя, бесконечного фейка. Сегодня я смотрю на все эти выборы в Мосгордуму, когда всех независимых кандидатов просто внаглую слили, а мирных протестующих разгоняют, бьют дубинками и открывают против них уголовные дела, – какая тоска! В «Грозе» у меня получилась грустная констатация того, что человек здесь, по-прежнему мусор и ничего не стоит. Среда его попросту заедает. И по-прежнему блаженствуют ловкие люди вообще безо всяких принципов, они даже не заморачиваются на то, чтобы красиво лгать и что-то там обосновывать. Они просто опираются на силу и власть Герой нашего времени – унтер Пришибеев. Он устанавливает правила и нормы жизни. В «Грозе» – это Дикой, Барыня, Кабаниха, Феклуша.

Фильм получился отчасти про героя Кулигина. Он как бы рассказчик этой истории. Единственный персонаж, который пытается здесь что-нибудь изменить, а остальные хотят подстроиться и пристроиться, и делать дальше свои дела, чтобы при этом все было шито да крыто. Даже Катерина. Правда, она не смогла врать, покаялась. Ее тут же и упекли. Кулигин – идеалист, он ради других, он хочет записать хит и заработать денег, чтобы создать собственный, частный Фонд культуры, который давал бы художникам, музыкантам и режиссерам средства для создания их художественных проектов, минуя чиновничьи омуты и препоны. Он не понимает, что в этот его справедливый фонд обязательно тут же прибегут "эффективные менеджеры" – все те же ловкие люди и снова станут его пилить. Впрочем, если не понимает, то чувствует и говорит приятелю: "Никогда нам не выбиться из этой коры, сударь".

–​ И при всем при этом он добровольно ставит подпись за главного антагониста фильма, мэра Дикого.

– В этой картине "Что делать, сударь, надобно покориться" – это национальная русская идея, считайте. Возникают какие-то вспышки и бунты, а дальше извечное «надобно покориться». В «Истории города Глупова» у Салтыкова-Щедрина есть гениальная фраза: глуповцы «упорно стояли при этом на коленях. Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли».

– Почему для вас было важным сохранить текст пьесы?

– Это условия игры. Если уж пьеса кажется тебе актуальной, то надо тогда и текст сохранить. 9 октября исполняется 160 лет с момента его написания (в этот день мы выпускаем фильм в прокат в России). Конечно, можно было взять только сюжет, но, на мой взгляд, было круче взять текст и перепридумать персонажей, которым этот текст свойственен. Для некоторых людей с неокрепшей психикой – все чужое. Но люди поопытнее вдруг понимают, что все оттуда. Про критику тоже говорить не будем. Все это тоже тоска. Недавно прочитал рецензию на "Грозу", где какая-то журналистка пишет, что если бы роль Тихона исполнил Александр Кузнецов, это наполнило бы картину истинным драматизмом. Ну разве не мило?

– "Гроза" – пьеса из школьной программы. Важно ли, по-вашему, отслеживать изменения и сравнивать оригинальные образы и реплики с осовремененными? В вашем прочтении появился секс...

– А чем вы думаете, Катерина десять дней по ночам занималась? Молитвы совместные возносила? В оригинальной "Грозе" и дельфинов не было, и инопланетян прилетевших. В "Бесе", например, было много всего из Достоевского. Герои его были похожи на героев "Бесов", "Братьев Карамазовых, "Преступления и наказания". Я бы не сказал, что это сопоставление. Это скорее параллельное движение, которое мне интересно.

– Вы бы хотели еще поработать в этом параллельном движении?

– Оно выбрало меня, а не я его. У меня очень простой метод работы. Существует основная идея, которую можно записать в заявке в три предложения. Но эта сверхидея дает мне возможность подобраться к герою. Чтобы он был не бумажный и картонный, а живой. Когда приходит такая идея и когда ты подводишь все к тому, что герой вдруг оживает в начале сценария, дальше мне ничего не нужно придумывать, я просто записываю за ним. Герой сам мне пишет сценарий. Если идея не очень, то герой не оживает, у меня были и такие сценарии, но их, слава Богу, немного.

– Кто из писателей на вас повлиял?

– Все те же прекрасные господа: Лесков, Гоголь, Сологуб, Достоевский, Островский, Салтыков-Щедрин, Пушкин, Лермонтов, Чехов. Я бы с удовольствием снимал всех этих авторов, но просто у меня нет возможности это делать.

– Может ли как-то воспринимать "Грозу" западный зритель, мало знающий о русской культуре и российских реалиях?

– По-моему, никак не может. Это кино для русских. Конечно, я пытаюсь, чтобы его отправляли на фестивали, и его там увидели, но я отдаю себе отчет, что это русское кино и в нем слишком много этого русского. На Западе, к примеру, вряд ли понимают Василия Шукшина. Жанровое, зрительское кино от России на Западе не интересно. Мы находимся в ситуации, когда нас упорно видят в парадигме "трое в лодке, не считая Тарковского". С точки зрения европейской культуры мы очень провинциальны. Киноязык многих наших авторских фильмов, которые здесь воспринимаются как продвинутое авторское кино, позапозапозапрошлогодний, "архаичный", я бы сказал. Мы в Европе можем выглядеть только так. Последним российским жанровым режиссером, которого адекватно восприняли, был Михалков с "Утомленными солнцем". Балабанова (он был жанровым режиссером) уже не восприняли. Ну и что? Пошли они! У нас, как и 200 лет назад, по-прежнему принято преклоняться перед всем иностранным, или тем, что они считают хорошим. Мне все равно. Поймут – буду рад, нет – ладно. Я сам себе золотая премия.

– Расскажите о производственном процессе. Этот опыт был менее экстремальным, чем опыт "Русского беса"?

– Мы сняли этот фильм за 12 дней. У нас был мизерный бюджет: 12 миллионов на производство. Но либо я не буду снимать вообще, потому что Минкульт с упорством маньяка мне постоянно отказывает в поддержке по разным поводам, либо я буду снимать фильм за 12 миллионов. Встретил я недавно на "Кинотавре" Александра Золотухина, режиссера фильма "Мальчик русский", поздравил, сказал, что картина понравилась, спросил, за сколько вы сняли, историческое все же кино. Там, говорю, денег у вас, наверное, было полно. А он: "Да что вы, Григорий! У нас было-то всего 50 миллионов рублей". Это говорит мне дебютант! Сейчас я поставлен в положение, когда я должен быть конкурентоспособен фильмам с нормальным бюджетом. Публику не волнует, за сколько все это снято, критиков тоже. Уж я не говорю о жюри фестивалей и премий. Вся эта наша киножизнь – бесконечный фейк, существование по принципу «против кого дружим». Премии, конкурсы на получение грантов, грандиозные дутые кинопремьеры, с пластмассовыми безликими фильмами, о которых никто не вспоминает сразу после окончания кинорелиза, – все фейк. У неискушенного зрителя может возникнуть ощущение, что во всей отросли находятся какие-то дикие дилетанты. Но нет, уверяю вас – там не дилетанты. Просто, как я уже говорил, – повсюду тут главенствует принцип «против кого дружим» и «а мне что за это?». А ведь что такое бюджет? Это съемочный период, это возможность что-то сделать, это декорации, костюмы, актеры, а я пребываю в состоянии бесконечной люстрации. За тридцать лет моей кипучей деятельности лично меня ни Минкульт, ни Фонд ни разу не поддержал. А ведь за тридцать лет сколько там руководителей поменялось? Сколько чиновников прошло, сколько сменилось идеологий? Значит, либо во мне есть нечто такое, в чем любой чиновник видит для себя если не угрозу, то определённый, я бы сказал, дискомфорт. Либо чиновники в России при любой власти одни и те же, только фамилии разные.

– И все же, насколько я понимаю, у вас нет принципиальной позиции не брать денег у государства?

– Я просто не хочу у них ничего просить. Не хочу участвовать в их липовых питчингах. Но то, что они ничего не дают, конечно, сильно тебя закаляет. Ты постоянно находишься в такой жесткой конкуренции с теми, кому дали безвозвратные деньги, когда тебе каким-то образом надо их возвращать частным инвесторам.

– Какой был бюджет у "Русского беса"?

– Изначально 9 миллионов. Это даже не слезы.

– А что с краудфандингом? Он, кажется, был неудачным.

– Ну как неудачным. Мы собрали полтора миллиона, как и планировали. Но, в принципе, 9 миллионов – это бюджет хорошего клипа, не жирного, не шикарного. Например, клип Шнура, который снимал Илья Найшуллер, стоил то ли 25, то ли 27 миллионов рублей.

– Вы пишете "в стол"? У вас есть нереализованные сценарии?

– Полно. У меня куча сценариев, которые доходят до публики спустя какое-то длинное время. Это произошло с "Русским бесом". Вот только "Пьяную фирму" я написал для ТНТ и мы ее сразу сняли.

– В этот раз вы тоже работали с телеканалом, но уже с ТВ3.

– Да. И фильм будет показан на платформе ТНТ-Premiere. Хотя бы публика увидит.

– Я знаю, вы не прошли недавнюю сценарную комиссию Министерства культуры.

– Это смешно: я не прошел сценарную комиссию Минкульта (мой сценарий подавал один продюсер). Повторюсь: я думаю, что весь этот конкурс – фейк. Скорее всего, я его в принципе и не проходил. Кто меня может судить из людей, которые находятся в этой сценарной комиссии? Я всем им могу прочитать мастер-класс по драматургии. Проходят этот конкурс «Гардемарины, вперед 5». Авторское кино, браво! Но в этом, конечно, есть логика. Министр открыто сказал, что мы будем поливать только цветы, которые хотим поливать. Вот они планомерно и выполняют эту политику. Будем давать деньги тем, кто нам нравится. По крайней мере, это честно, только зачем тогда устраивать конкурсы? Конкурсы – это формальная процедура. Я давно уже сам туда не хожу и не подаю сам заявки. Если кто-то из продюсеров хочет, тот обращается, а я давным-давно перестал. Я уже понял, что денег мне не дадут. Значит, я должен жить в этой данности. Пока буду находить какие-то крохи, буду снимать.

– Что с работой на телевидении? Вы хотели бы продолжить снимать сериалы? Авторские, конечно.

– В данный момент я пишу "Мертвые души" по Гоголю, современные.

– Как вы собираетесь работать с текстом? Это продолжение метода "Грозы"?

– Не думаю, что текст будет сохранен. Сама ситуация про жулика, который придумал аферу с мертвыми душами – только афера не времен Гоголя, а сегодняшняя – актуальная, дерзкая и смешная.

– Какие преимущества дает вам формат сериала?

– Во-первых, конечно, сериалы смотрит больше людей. Во-вторых, разные линии можно развивать в разные стороны. Все, что в кино надо было вырезать, чтобы оставить бодрые полтора-два часа, здесь можно разыграть на три с половиной. Это не будет скучно смотреться, потому что у каждой серии есть свой отдельный темп, ритм и заканчивается она крючком "что же дальше". Каждая серия решает свою отдельную проблему, помимо того, что она решает проблему всего сериала. Сейчас я смотрю разные экранизации "Мертвых душ", и в формате фильма все это выглядит довольно эпизодически. В формате сериала, который снял Швейцер, все немного подзатянуто выглядит. Пять серий могли бы в четыре легко вложиться, и было бы очень нарядно. Для меня недавно стала открытием "Одесса" Валерия Тодоровского. Можно говорить о его недостатках, но в нем действуют семь или восемь персонажей, почти без эпизодических ролей, и каждый из персонажей практически главный. Настолько интересно, объемно и глубоко прописана каждая роль, что, имея объем сериала, фильм укладывается в прокатные два часа.

– Что вы планируете делать дальше? Каково вам чувствовать себя недопонятым режиссером, будучи когда-то модным клипмейкером?

– Я все девяностые пытался снимать кино. Первый фильм, студенческих «Красных слонов», я снял в 1989 году. С тех пор я пытался получить деньги от государства и безуспешно. Мой дебют «Восемь с половиной долларов» частично снят при господдержке. Но это отдельная история: не меня поддержали, а продюсера, который собрал целый проект из нескольких фильмов. У меня есть разные жанровые истории, комедии, но все они предполагают бюджет около миллиона долларов и больше, и, конечно, я просто не понимаю, где мне взять эти деньги. То есть я не вижу для себя будущего. Либо мне повезет с сериалами, либо я и дальше буду делать микробюджетные фильмы.

Быть модным клипмейкером было намного приятнее, чем быть недопонятым режиссером. Хотя недопонятый – неверная формулировка, не принятым в стаю – точнее. Впрочем, многие прекрасные ребята были всегда сами по себе – и в этом смысле я в хорошей компании. И пока есть любая работа всегда хорошо. У меня был период, когда я на протяжение десяти лет ничем не был занят – и тогда было значительно хуже. Моя творческая жизнь напоминает мне стихи Франсуа Вийона: «Я всеми признан, изгнан отовсюду». Жизнь - она вообще обламывает, но, когда ты живешь в России, тебя уже столько раз обламывали во всем, что по большому счету тебе все уже становится индифферентно. Я родился при развитом социализме, потом жил в эпоху буржуазных революций, потом при Диком Западе в 90-е, а сейчас в милом, уютном средневековье. «Гроза» про это.

Мне кажется, жизнь в России лишь подтверждает главное правило зэка из «Архипелага Гулаг»: «Ничего не бойся, никому не верь, ни у кого ничего не проси». Мне 55 лет, и единственное, чему я здесь по-настоящему научился, – следовать этому тезису. Вот только с логичным его продолжением – «человек человеку волк» – я так и не смог смириться. Кулигин. Идеалист.