"Был проведен активный рекрутинг всех потенциальных нарушителей порядка, которые приезжали в Москву с единственной задачей: устроить здесь действия для западных картинок, для социальных сетей и показать, как они считают, что они здесь власть. При этом из 1074 задержанных только 150 провели ночь в отделении полиции. Остальных отпустили, зачастую без составления протокола. Власть вела себя в высшей степени корректно".

Такую оценку услышали зрители телеканала "Россия-1" вечером 28 июля, на следующий день после жесткого разгона акции сторонников независимых кандидатов в центре Москвы, из уст телеведущего Владимира Соловьева, одного из самых узнаваемых лиц российских официальных СМИ. Монолог Соловьева содержал призыв к судебному преследованию оппозиционеров и очередной панегирик "сильной российской власти". Он длился пару минут – после полуторачасового обсуждения Украины и перед столь же обстоятельным разговором о новом британском премьере Борисе Джонсоне.

Так один из основных федеральных каналов отреагировал на главное общественно-политическое событие минувшей недели в российской столице. Ничего необычного в этом нет: зрители российского ТВ давно приучены к тому, что ведущие политических ток-шоу больше внимания, чем российским, уделяют делам соседней страны, где, по их неизменному мнению, всё ужасно, а будет еще хуже, а оппозиция – если не считать таковой Зюганова или Жириновского – присутствует на федеральных телеканалах только в качестве "мальчиков для битья" (хорошо хоть не в буквальном смысле, как на московских улицах).

Так выглядят главные государственные СМИ России по состоянию на лето 2019 года – накануне 20-й годовщины фактического прихода к власти Владимира Путина. Однако нынешняя система медиапропаганды является результатом долгой эволюции и складывалась постепенно, говорит российский медиааналитик Василий Гатов, бывший заместитель генерального директора агентства РИА Новости, работающий сейчас в Университете Южной Калифорнии. О формировании этой системы и ее функциях в рамках нынешнего политического режима он рассказал в интервью Радио Свобода.

"Крошка Цахес"

– Когда Путин начал уделять серьезное внимание пропаганде и решил подмять под себя СМИ? Доводилось слышать, что после того, как в начале 2000 года увидел, по слухам, разъяривший его выпуск программы "Куклы" под названием "Крошка Цахес". Или на самом деле это был постепенный процесс без заранее продуманного плана?

– Если не влезать в голову президента, чего мы сделать не можем, а просто сопоставлять факты, то легко заметить: как только в конце 1999-го – начале 2000 года телеканал НТВ перешел во фронтальную атаку на Путина, не чураясь, скажем так, совсем личных моментов, последствия не заставили себя ждать. В этом смысле, наверное, можно сказать, что та программа "Куклы" сыграла заметную роль в том, что стало происходить с российскими СМИ. Но дальше этого я бы не шел.

Тот самый "Крошка Цахес". Выпуск программы "Куклы" на телеканале НТВ 23 января 2000 года

– А какие-то этапы того, как путинская власть в течение 20 лет работала с информационным пространством, можно выделить? Как выстраивалась эта система?

– Да, можно. Я бы начал даже чуть раньше: этап, который я назову "нулевым", был от президентских выборов 1996 года и до появления Путина в качестве преемника Ельцина. В это время произошло обратное инкорпорирование независимых СМИ в структуру государства. Это делалось пока еще довольно мягко, администрация президента стала понемногу восстанавливать свое влияние на некоторые СМИ в целом и отдельных журналистов в частности. Это были знаменитые летучки у Чубайса (Анатолий Чубайс возглавлял администрацию президента РФ в 1996–97 годах. – РС), потом – у Юмашева (Валентин Юмашев – зять Бориса Ельцина, глава АП в 1997–98 годах. – РС), потом – у Громова (Алексей Громов – пресс-секретарь Владимира Путина в 2000–08 годах. – РС). В чем было отличие этих посиделок от, скажем, открытых брифингов Белого дома в США? В том, что они проходили в духе "ну вы же понимаете". Нет, я не думаю, что там был изначально некий злой умысел – подчинить СМИ Кремлю. Скорее была попытка сделать так, чтобы журналисты учитывали в своей деятельности государственные интересы – так, как Кремль их тогда понимал.

Психологически в основе действий властей в конце 90-х лежал страх перед разного рода угрозами и желание использовать информационную среду для того, чтобы эти угрозы как-то предотвратить. Это были и конфликты разных политических групп, и военные, которых тогдашняя власть одно время очень опасалась, и какие-то внешнеполитические ситуации – например, связанные с возможным вовлечением Запада в урегулирование конфликтов в Приднестровье и Абхазии. Это был нулевой этап. Потом начался этап №1. Он был связан с задачей избрания Путина президентом, которую Юмашев и в меньшей степени Громов решили провести несколько иным способом, чем избрание Ельцина на второй срок в 1996-м.

– Более элегантно?

– Как ни странно, несколько более честно. В том смысле, что не стали выстраивать даже временную "вертикаль", а положились на то, что сам набор транслируемых обществу в связи с приходом Путина посланий, сам образ молодого, энергичного кандидата сделают свое дело.

– "Штирлиц – наш президент", как тогда писала пресса?

– Да. Единственным крупным "нестандартным" усилием в информационной сфере было вовлечение в процесс продвижения Путина Первого канала, чьи ресурсы были предоставлены в распоряжение кремлевской группировки Борисом Березовским.

– Но информационная война на переломе 1999–2000 годов велась жестко. Пламенные выступления Сергея Доренко, все эти рассказы с экрана о кознях Примакова мы помним…

Фрагмент "Программы Сергея Доренко" на Первом канале, 1999 год

– Да, но речь идет о том, что никакие "комиссары" на НТВ или РТР тогда посланы не были. Единственным по-настоящему боевым инструментом стал Первый канал. В отношении РТР, которым тогда фактически руководил Михаил Лесин, проводилась "политика вменяемости". Это важное понятие в рамках путинской медиамодели. Она предполагает, что людям не нужно лишний раз объяснять, чего им не стоит делать. Они и так понимают.

"Редакция №6"

– Это то, от чего при "зрелом" Путине, ну, ближе к нынешним временам, отказались в пользу более жесткого давления?

– Я бы сказал, что эта политика мутировала в несколько иную сущность. Возвращаясь к предыдущему: а НТВ в тот момент никто еще не трогал, им позволяли симпатизировать, кому они хотели (телеканал НТВ Владимира Гусинского выступал в ходе предвыборных кампаний 1999–2000 годов на стороне оппонентов Владимира Путина и его партии "Единство". – РС). Но в сочетании со второй чеченской войной, которой был создан имидж "справедливой", медиаусилия Кремля позволили избрать Путина с хорошим результатом. Люди, приведшие его к власти, получили многолетние гарантии безопасности. По крайней мере они тогда так думали. Так кончился первый этап и начался второй, гораздо менее изученный. Политически там суть была в том, что после избрания Путина слишком многое изменилось. Рассчитывать на механизмы, существовавшие при Ельцине, уже было нельзя – и не только в медиасфере. Тем временем начался конфликт с Гусинским и операция по отъему НТВ. И именно тогда появляется такой документ, как "Редакция №6".

– Это неофициальный, никем не утвержденный, но якобы существовавший и просочившийся в СМИ план действий путинской администрации?

– Да, это документ, который показывает, что уже тогда круги с чекистским прошлым думали, как Путину организовать управление государством, чтобы снаружи это выглядело еще достаточно прилично, а внутри, в России, дело велось к созданию куда более жесткой и управляемой политической конструкции по сравнению с ельцинским шатким режимом. Это надо понимать как черновик, как направление мысли.

– И оно определило содержание того, что вы называете вторым этапом построения путинской системы?

– Да, и этот этап был весьма продолжительным. Он длился примерно 6 лет. Как это "направление мысли" относилось к СМИ? Если исходить из "Редакции №6", то там говорилось, что в общем СМИ – это враги. Что журналисты в большинстве своем руководимы разного рода частными интересами, которые не сочетаются с интересами государства и национальной безопасности и т.д. Поэтому ключевая задача медиаполитики государства – это, извините, взять за яйца всех, кого можно взять. Любой журналист, который пишет на политические темы, должен быть "просвечен" методами спецслужб: его контакты, семья, собственность и прочее. Те, кто не впишется в новую, подконтрольную ситуацию, должны быть выброшены с информационного поля. И вот этот процесс с разными скоростями шел примерно с 2000 по 2007 год. К концу этого периода единственной зоной, правила игры в которой Кремль не только не диктовал, но и не очень их еще понимал, оставался интернет.

Смотри также

Трехэтажная речь власти. История политического языка путинизма

– Что началось дальше?

– В процессе установления вот этого медиауправления политические менеджеры обнаружили такую штуку: чем прочнее ты контролируешь основную информационную повестку, сообщаемую тремя главными телеканалами, информационными агентствами и всей системой подконтрольных СМИ, тем активнее формируется то, что мы сегодня называем "путинским большинством". То есть устойчивый, сильно превышающий 50% общественный слой, склонный принимать вот эту виртуальную повестку, которую для него формируют, за реальное положение дел. Ответственность за понимание того, как этот слой образуется и как с ним работать, несет в первую очередь ФОМ и лично Александр Ослон. Они в эти годы нашли соответствующие технологии изучения общественного мнения и социальной инженерии, которые позволяют, с одной стороны, увидеть этот слой, а с другой – его удерживать, расширять, укреплять и т.д.

– Это и есть следующий этап?

– Это причина перехода к третьему этапу. Когда у путинской власти образуется понимание: вот, у нас есть инструмент управления общественным мнением. И это не ФСБ и не назначенные губернаторы и полпреды, а вот эта машина по формированию повестки.

"Гребаная цепь"

– То есть вы хотите сказать, что в течение почти что полных двух первых сроков Путина эта власть не знала толком, как работают технологии манипуляции общественным мнением?

– Она их отрабатывала. Ведь все эти люди, с их бывшими или реальными гэбэшными погонами, с их советским жизненным опытом многие годы привыкли читать между строк и, как и очень многие бывшие советские люди, не доверять тому, что им говорят. Так что да, для них было несколько удивительно понять, как всё это работает. Я не хочу называть конкретных имен, но я это говорю на основании бесед с некоторыми творцами этой системы, которые у меня были в "нулевые" годы.

– Всё для них оказалось неожиданно проще, чем они думали?

– Нет, не проще, а сложнее. Потому что удерживать ход этой машины оказалось совсем не так легко. Вопреки некоторым представлениям, это не работало так, что вот сидели 20 человек в администрации президента и писали "темники" для журналистов. Так работать пытались, но информационный провал в связи с грузинской войной показал, что нужна куда более сложная структура. Вот она и развивалась в последующие годы, вплоть до украинского конфликта. Это я и называю третьим этапом. Причем если у этих информационных демиургов и была иллюзия, что они могут всё, то зимой 2011-12 годов, когда случились "белоленточные" протесты, они поняли, что по-прежнему не очень уверенно работают с интернетом, учитывая его не только информационную, но и социально-организаторскую функцию. Более того, неожиданно для кремлевских людей ряд медиаорганизаций тогда заняли профессиональную позицию – не обязательно оппозиционную, но профессиональную. В ответ на это был открыт сезон охоты. Началась "гребаная цепь". Закончился этот сезон увольнением Миронюк (Светлана Миронюк – главный редактор агентства "РИА Новости" в 2006–2014 годах. – РС), разгромом "РИА Новостей" и подчинением власти фактически всех широковещательных медиа на территории России.

– И эта ситуация совпала с украинским конфликтом и переходом в новую политическую реальность?

– Да. С этого момента начинается четвертый этап, который продолжается по сей день и показывает, что есть пределы как у технологий информационного подчинения, так и у технологий сопротивления ему.

– Вот об этих пределах: хочется понять, где они. Есть такой мем о "битве холодильника и телевизора", то есть о противостоянии реальности и виртуального мира пропаганды. Что побеждает? Доверие "путинского большинства", о котором вы говорили и которое однозначно верило телевизору, поколеблено? Падение рейтингов вождя, правящей партии и т.д. в последние годы вроде бы об этом говорит.

– У меня нет однозначного ответа на этот вопрос. Он связан с самой природой путинского режима. Это режим сам по себе относительно слабый, в смысле – боящийся конкуренции внутри страны. При этом ресурсов у него вполне достаточно для того, чтобы удерживать медиаконтроль. Любой из существующих сегодня альтернативных источников информации российская власть может прикрыть в две минуты. То, что власть этого не делает, показывает, что она слабая: сильная диктатура давно бы это сделала и перестала по этому поводу беспокоиться. Но слабая власть чувствует свои пределы и выбирает другие методы, в том числе основанные на определенных, хорошо известных эффектах. Например, на жестком использовании в последние 5-6 лет информационного прайминга.

Прайминг, фрейминг и телезритель Путин

– Похоже, нам тут не обойтись без терминологических объяснений.

– Прайминг – это стимулирование, выпячивание, намеренная активизация определенных тем и их интерпретаций. Прайминг – это когда я сформулировал какую-то идею, которая для вас непривычна. Но поскольку у меня есть мощный канал трансляции этой идеи и есть властный авторитет, я просто заставляю вас эту идею принять. В каком-то смысле это зомбирование. Создание врага из Украины, внушение представления о том, что Россия в кольце врагов и т.д. – это всё прайминг. Но у него есть слабая сторона: он работает только до тех пор, пока внутренняя ситуация аудитории непротиворечива. Как только у аудитории возникают основания, чтобы сомневаться в том, что ей навязывают, эффект прайминга резко слабеет.

Прайминг в исполнении Дмитрия Киселева: "Россия способна превратить США в радиоактивный пепел"

И есть другая штука: фрейминг. Это когда я не вдалбливаю вам идею напрямую, а, используя набор определенных инструментов, заставляю вас вспомнить, что когда-то вы так думали. Или якобы думали. Наше сознание состоит из набора фреймов (англ. frame – рамка. – РС), рамочных представлений. Ну, скажем, фрейм прогресса – представление о том, что будущее должно быть лучше прошлого, что жизнь должна улучшаться. Или какие-то фреймы, связанные с устройством языка, благодаря которым мы можем воспринимать скрытые смыслы, подтексты, иронию. Или прочные культурные фреймы, связанные, допустим, с национальной историей. Их использование дает долгосрочный и очень трудно "перебиваемый" эффект.

– "При Сталине порядок был" – это фрейм? Им в последнее время активно пользуются?

– Отчасти да, но он не очень хорошо работает. Слишком много людей "помнят не так". Или представляют себе те времена не так. Лучше работают, например, фреймы, связанные с образом врага. Но проблема в том, что работа с фреймами – дело довольно долгое. Фреймингом нельзя пользоваться как оперативным инструментом. В отличие от прайминга. Так вот, весь четвертый этап формирования путинской системы медиауправления и состоит из попыток выловить в мутной воде общественного сознания какие-то фреймы, которые обеспечат устойчивость власти. То православие, то имперскость, то Победа…

– А сама власть, которая играет в эти игры, прайминг-фрейминг, их воздействию подвержена? Глеб Павловский – уже на этом, нынешнем этапе своей биографии, когда он критикует Кремль, а не сам там находится, – после очередной "Прямой линии Путина" написал: "Мне страшно. У нас президент-телезритель". Это так?

– Да, конечно, Путин является составной частью аудитории.

– Это как? Ведь если вы что-то для кого-то конструируете, то обычно отделяете себя от своего продукта.

– Ну, это делается на другом уровне.

Смотри также

Мединский прикрылся панфиловцами

– То есть?

– Его окружает масса людей, представляющих разные группы интересов. Есть, скажем, военные, есть разного рода Ковальчуки или Чемезовы, у них всех свои интересы. И все они так или иначе используют фреймы, имеющиеся у "Михал Иваныча" (по слухам, прозвище или "кодовое наименование" Путина в кругу некоторых его друзей и близких сотрудников. – РС), как у любого другого человека. Сам Путин увлекается праймингом – ну, скажем, в случае со знаменитым "их там нет" относительно российских военных на востоке Украины. Это типичный прайминг. Однако по отношению к Путину тоже ведутся подобные игры – но фрейминговые. Их он явно плохо "ловит", как любой стареющий человек. Это ровно тот же механизм, благодаря которому образуются социальные пузыри, или пузыри фильтров: то, чему я верю, я воспринимаю с меньшей критичностью, не стремлюсь проверять. Так происходит самооболванивание президента-телезрителя.

В ожидании трещин

– Ну а если не ограничиваться самим Путиным, а посмотреть и на тех, кто окружает "Михал Иваныча", как обстоят дела с ними? Долгое время была распространена такая теория: мол, все конфронтационные выпады Кремля в адрес Запада – это не всерьез, потому что российская элита завязана на Запад: у нее там недвижимость, деньги, дети… Тем не менее пришел Крым, Донбасс, санкции и всё прочее. Не связано ли это с эффектом самооболванивания всей путинской элиты, которая начала действовать вопреки собственным интересам?

– Ну, тут сложнее, относительно их интересов. Определенная часть этих людей, которая сидит на очень больших деньгах, понимает, что по мере того, как они уменьшают инвестиционную привлекательность России, их экономическая власть возрастает.

– Отсечение конкуренции?

– Да. Потому что сами они могут купить в России всё что угодно. Но та часть нынешней правящей группировки, которая сидит на менее набитых деньгами секторах экономики, страдает от недостатка инвестиций извне и пытается по мере сил убедить Путина во вреде изоляции. Вот эти две части системы, которые, борясь и переплетаясь друг с другом, сосуществуют.

– Но верх по меньшей мере в последние 5 лет берет изоляционистская.

– Да, у нее больше сил для того, чтобы определять политику, но всё же недостаточно для того, чтобы ее совсем "перекрутить". Та внутренняя слабость режима, о которой я говорил, реализуется по-разному. В том числе в том, что они не решаются как-то уж совсем…

– Стать Северной Кореей?

– Да. Восстановить тоталитарные практики общественного управления. Тоже понимают, что это довольно рискованно.

– В этом смысле оказалась показательной история с журналистом Иваном Голуновым. Неожиданную роль заступников сыграли люди вроде Ирады Зейналовой и Маргариты Симоньян. Понятно, что это было не самостоятельное действие, а следование пришедшему "сверху" политическому указанию, согласно которому Голунова следовало отпустить. Но насколько симптоматично такое поведение? Представим себе ситуацию политического кризиса в России, когда власть, как на рубеже 1980–90-х, начнет чувствовать себя неуверенно – как поведет себя государственно-пропагандистская машина? Мы увидим тех же Симоньян и Зейналову в роли глашатаев демократии и гражданских свобод?

– Вполне возможно, что так и будет. Но здесь самое главное – как именно будет происходить кризис системы. Понятно, что рано или поздно он случится, важно – каким образом. Тут самое интересное, что у нас нет ответа на вопрос о том, в какой степени режим Путина – персоналистский, т.е. завязанный на его личную власть, а в какой это оккупация государственных институтов одной структурой, условно назовем ее ФСБ, хотя на самом деле она более широкая. Можно обосновать обе эти гипотезы, но вообще этот режим всё время ходит между ними туда-обратно. Он не решается стать до конца ни диктатурой Путина, ни властью только ФСБ, то есть чисто силовой олигархией. Даже очень слабое, больное и разрозненное гражданское общество относительно регулярно одерживает над ним небольшие, но победы, как с тем же Голуновым. Такой двойной и внутренне слабый характер режима – это его тактическая сила и стратегическая слабость. Так что вполне можно ожидать, что в случае возникновения заметных трещин в самом режиме такие же трещины поползут и по его пропагандистской системе, – говорит медиааналитик Василий Гатов.