25 июля исполнилось 57 лет бывшему сотруднику нефтяной компании "ЮКОС" Алексею Пичугину, 16 из них он провел за решеткой. Неправосудность приговора Пичугину о пожизненном лишении свободы признали Европейский суд по правам человека, Рабочая группа ООН по произвольным задержаниям, а Правозащитный центр "Мемориал" и другие российские и международные правозащитные организации считают его политическим заключенным.
Пичугин дольше всех современных российских политзэков удерживается в заключении, но он – только один из списка "Мемориала", составленного и обновляемого в рамках программы "Поддержка политзаключенных и других жертв политических репрессий". По мнению "Мемориала", сегодня в России как минимум 568 преследуемых по политическим мотивам. Среди них очень много совершенно неизвестных сколько-нибудь широкой аудитории людей.
Этот список заведомо неполный, как признают сами составители, и он неуклонно расширяется. Это объясняется и тем, что далеко не сразу и не всегда оказываются доступными материалы дела, позволяющие объективно судить о его политическом характере. О судьбах этих людей необходимо говорить постоянно. Арсений Рогинский сказал о политзэках сталинских времен, но это в полной мере применимо и к нашим современникам: "Узнать масштабы – на самом деле ничего не узнать. Рассказать на уровне статистики – ничего не рассказать". Важно рассказать о судьбах конкретных людей.
Большинство свидетельств о неправосудных судебных процессах, которые удается получить обществу, исходит от их участников (например, адвокатов), наблюдателей в зале, журналистов, близких подсудимых. Радио Свобода представляет редкое свидетельство другого рода – из-за решетки. Его автор, Александр Маркин, был соседом Пичугина по камере СИЗО-1 Москвы c осени 2007 года, вскоре после того, как бывшему сотруднику ЮКОСа судья Мосгорсуда Петр Штундер вынес пожизненный приговор, до весны 2008 года, когда Пичугина этапировали в колонию для пожизненно осужденных "Черный дельфин".
Научились манипулировать одним из самых демократических общественных институтов – судом присяжных – для достижения заданного сверху результата
В историях Маркина и Пичугина много общих черт, характерных для нынешних сфабрикованных уголовных дел и заказных судов, когда псевдосудебный процесс служит не для выяснения обстоятельств по делу, а для формализации произвола. И того, и другого суды признали виновными в организации заказных убийств и покушений на убийство на основании не выдерживающей серьезной критики доказательной базы, в отсутствие явных мотивов на совершение вмененных преступлений. По итогам первого судебного процесса Маркин был оправдан присяжными Мособлсуда и освобожден из-под стражи, а первая коллегия, судившая Пичугина и, по-видимому, склонявшаяся к оправдательному вердикту, была распущена по вызывающим множественные вопросы поводам. И в том, и в другом случае были сформированы новые коллегии, вероятно, подобранные специальным образом и испытывавшие сильное влияние со стороны гособвинения.
Система "басманного" правосудия успешно обкатала этот сценарий еще на деле ученого Игоря Сутягина, несправедливо, как постановил Страсбургский суд, осужденного по обвинению шпионаже. К моменту осуждения Пичугина (по первому делу – в 2005 году) и тем более Маркина (в 2013 году) уже вполне научились манипулировать одним из самых демократических общественных институтов – судом присяжных – для заданного сверху результата. И у Пичугина, и у Маркина главными свидетелями обвинения были осужденные, целиком зависящие от правоохранительной системы люди, впоследствии признавшиеся в лжесвидетельстве, сделанном под давлением следствия, но эти признания никак не повлияли на исход дела.
Как и Пичугина, суд в итоге приговорил Маркина (ранее полностью оправданного присяжными) к пожизненному лишению свободы, которое он сейчас отбывает в колонии особого режима в Мордовии. Его жалобы на Россию и на Испанию были поданы в Европейский суд по правам человека. Несмотря на крутой поворот в своей судьбе (до ареста Маркин занимался бизнесом и постоянно проживал в Испании с семьей – женой и двумя дочерями), он не отчаялся и сейчас пишет документально-публицистическую книгу о своих перипетиях, которую надеется впоследствии опубликовать. "Я не верю в справедливость правоохранительной системы в России. Буду писать о том, как фабрикуются уголовные дела, о коррупции в судах и прокуратурах", – ранее заявлял он в своем блоге в "Живом журнале". В одном из разделов его будущей книги, который мы публикуем с согласия автора, он вспоминает о своей давней встрече с Алексеем Пичугиным.
…Вечером 19 октября 2007 года тяжелая дверь камеры №304, где я находился уже месяц, медленно со скрипом открылась и как будто нехотя впустила во мрак еще одну судьбу. Вошедший посмотрел на всех, поздоровался, назвал свои имя и фамилию: "Алексей Владимирович Пичугин" и добродушно поинтересовался:
– К чекистам как относитесь?
Смелый ход, отметил я мысленно, потому что человек, носивший раньше погоны, особенно комитетовские, попав в камеру к уголовникам, рискует жизнью. Как правило, все бывшие сотрудники до последнего скрывают эту информацию.
– Я отношусь к чекистам нормально, – сообщил я. И добавил:
– Правда, не ко всем. Если сюда, допустим совершенно гипотетически, заехал бы нынешний президент с матрасом под мышкой и задал бы этот же вопрос, то я ответил бы: "Извини, брат, не очень".
Двое наших ранее судимых сокамерников смотрели на вновь прибывшего волчьими глазами, но ничего не говорили и не предпринимали агрессивных действий, так как в данный момент не имели силового перевеса.
– Что же он сделал? – спросил у меня Алексей Владимирович, имея в виду президента и одновременно занимая нижнюю, под моей, шконку (нару).
– Издавал много вредных указов, инициировал отжим собственности, развел судебный беспредел… Кстати, я видел тебя недавно по телевизору, – сказал я, желая сменить тему, и попросил его повернуться в профиль. Пичугин повернулся.
– Узнал?
Я подтвердил и заметил, что сейчас он выглядит лучше.
– В аквариуме в зале суда было жарко, – пояснил он.
В ходе традиционного чаепития, когда обговариваются все особенности жизни хаты (камеры), что можно делать, а что считается косяком (грубым нарушением жизни в неволе), как будет распределяться теперь, с учетом пожеланий нового соседа, телевизионное время, я поинтересовался у Алексея Владимировича:
– Что у тебя за беда (вменяемые преступления)?
– Дело ЮКОСа. Слышал о нем?
Ходорковский делал правильные и нужные вещи, но в неправильной стране
– Я живу в Испании, поэтому у меня скудная информация, но кое-что слышал. Ходорковский финансировал оппозицию, желая сделать ее сильной и способной оказывать влияние на принимаемые властью решения. Хотел вместе со своей командой и оппозиционными партиями сделать Россию по-настоящему демократической страной. Как говорили мне испанцы, "Ходорковский делал правильные и нужные вещи, но в неправильной стране". Президенту это не понравилось, и всех ключевых представителей ЮКОСа для начала пересажали… В России можно посадить кого угодно, ведь, как известно, "если вы еще не сидите, то это не ваша заслуга, а наша недоработка". А в массовом сознании накрепко засело убеждение, что всех богатых надо сажать и вешать.
На мой вопрос, почему он не уехал, как некоторые другие работники ЮКОСа, Пичугин ответил, что любит Россию и хочет жить здесь. Мои многочисленные скептические суждения о том, что стабильного будущего для среднестатистического гражданина в нашей стране в обозримой перспективе не предвидится, Алексея Владимировича не убедили. Он не стал продолжать дискуссию на эту тему, но через некоторое время после того, как все разбрелись по своим шконкам, он с душевной болью произнес:
– Почему я?!
И с такой силой ударил кулаком по поверхности железного стола, что там осталась вмятина. Никто из нас не ожидал такого выброса энергии. После довольно продолжительного молчания один из наших сокамерников по имени Сергей, играя в нарды с другим, Артемом, спросил:
– А какой у тебя приговор?
– "Пыжик" (пожизненное лишение свободы).
Сергей, хихикая и ухмыляясь, стал напевать:
– Чижик-пыжик, где ты был…
Артем стал ему подпевать. Заметив, как глаза Алексея Владимировича наполняются возмущением и горечью, я решительно вмешался, чтобы предотвратить назревающий конфликт. Сергей и Артем осеклись и насупились.
Пичугин, меняя тему, спросил, ходили ли мы в спортзал. Я объяснил, что этим составом хаты не ходили, потому что это никому не было нужно, кроме меня, а меня одного туда не пускала администрация. Я очень обрадовался, узнав, что он тоже любит спорт и настроен регулярно посещать спортзал. Благодаря спорту мы подружились, несмотря на естественное для тюрьмы недоверие, и стали легче понимать друг друга. Алексей Владимирович увлекался восточными единоборствами (по системе Чака Норриса) и китайской гимнастикой (ее названия на китайском языке я не запомнил). Рано утром, когда все еще спали, он бесшумно вставал и начинал делать упражнения на концентрацию внимания и аккумуляцию энергии. В специзоляторе №1 (тогда ИЗ-99/1), "Кремлевском централе", есть маленький спортзал, где наличествовал скудный спортинвентарь – две штанги (набор блинов по 40 кг на каждую), два станка, чтобы жать от груди, две шведских стенки, несколько гантелей и всегда неработающий душ. Но мы тренировались в основном в прогулочном дворике, потому что привилегию на посещение спортзала имели крутые пацаны, активно сотрудничавшие со следствием. После восьми утра мы поднимались в расположенный на крыше дворик на 40–50 минут. Все еще зевали, а для Алексея Владимировича это была уже вторая тренировка. Большую часть времени он бегал, несмотря на маленькие размеры дворика, затем выполнял упражнения из восточных единоборств. Я на полутора квадратных метрах занимался боксом, выполнял бой с тенью – это боксерское упражнение. Артем и Сергей курили, сидя на корточках, и взирали на нас как на сумасшедших. Алексей Владимирович мог тренироваться в любую погоду, но тюремщики, когда было особенно холодно и ветрено, злобно смотрели на него, и он не настаивал, жалел их.
Однажды Пичугин попросил меня рассказать о своем деле. Выполняя эту просьбу, я отметил, что он умеет слушать. Мы выяснили, что у меня с Алексеем Владимировичем практически все одинаково. Мы оба 1962 года рождения, оба работали в службах безопасности коммерческих банков и фирм, статьи и эпизоды на нас "повесили" идентичные. Единственное отличие, по-моему, состояло в том, что в деле Пичугина замешана большая политика, а у меня – поменьше.
В тюремной камере невозможно врать и притворяться, скрывать свои человеческие качества, все видно как на ладони. От Пичугина исходила добрая энергия. Он никому из тех, о ком заходила речь, не навешивал ярлыки, ни о ком не отзывался негативно. С особым душевным теплом Алексей Владимирович слушал о том, как я стал христианином, какие жизненные обстоятельства способствовали этому, что я почерпнул из прочитанной христианской литературы. В ответ мой собеседник поведал о своем христианском пути, о том, какие, по его, как верующего, мнению, должны быть отношения между людьми. Он очень много времени уделял молитвенному труду и чтению христианской литературы, молился и за друзей, и за врагов, и когда у него на душе было плохо, и когда радостно, и днем, и ночью. На мой вопрос: "А как поступать с врагами, предателями?" он ответил, что надо прежде всего самому не быть таким, а если когда-то поступал, как они, то просить прощения у Господа. Он достал из стола молитвослов и зачитал цитату из Евангелия от Луки: "Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете. И так будьте милосердны, как милосерден Отец ваш Небесный, ибо какою мерою мерите, такою же отмерится и вам".
– Жить в современном мире по таким правилам очень сложно, – возразил я.
– Другого пути для христианина нет, – твердо ответил Алексей Владимирович и добавил:
– Не будем же мы брать пример с подлецов, которым кажется, что им везет. <…>
В какой-то из дней декабря 2007 года я почувствовал себя особенно скверно, душевная боль и тоска по дому были настолько сильными, что я едва мог говорить. Я с трудом забрался на свою верхнюю шконку, лег и был не в состоянии пошевелить даже пальцем. Думал том, что из-за сфабрикованного против меня дела все созданное мной для семьи разрушилось, и моим детям приходится очень тяжело. Я начал молиться, мысленно обращаясь к будущему, и ясно увидел себя у входа в отель "Балчуг" в Москве и Алексея Владимировича, идущего по Москворецкому мосту со стороны храма Василия Блаженного. Заметив меня, он подал знак рукой, потом мы поздоровались и вошли внутрь гостиницы поговорить… Рано утром я очнулся от этого странного состояния и чувствовал себя легче, появилась уверенность, что и у меня, и у Алексея Владимировича все будет хорошо. <…>
У нас зашел разговор об освобождении юкосовцев. Я уже знал тогда, как допрашивали Пичугина члены следственной (а по моему личному мнению – преступной) группы, как требовали дать ложные показания на руководителей нефтяной компании Леонида Невзлина и Михаила Ходорковского, а он, как человек чести, отказался. И я сказал, абсолютно не задумываясь, как будто знал, что первым освободят Ходорковского, затем Лебедева, последним выйдет Алексей Владимирович, а до Невзлина у Кремля не дотянутся руки.
– У тебя хватит сил дождаться, Господь поможет тебе, – уверенно добавил я.
Поделиться с ним тем, что видел ночью, я не мог, поскольку сокамерники грели уши и искали повод похихикать.
Пичугин считал, что надо быть наивным человеком, чтобы в его случае рассчитывать на справедливость
Пичугин получал множество писем – как от известных, так и от неизвестных ему людей. В основном это были письма поддержки, и по его лицу было видно, насколько они ему дороги. В течение дня он писал по несколько ответов. <…> Между тем приближался новый, 2008-й, год. Мы начали готовиться к его встрече заранее: закупили продуктов, согласовали меню, навели порядок, распределили обязанности. Алексей Владимирович готовил салаты, а я был у него на подхвате. Чтобы немного разбавить его сосредоточенность, я время от времени, стараясь сохранять серьезное выражение лица, подкидывал ему вопросы, от которых трудно было не рассмеяться. Он отрывался от салатов, смотрел на меня изучающе, и в конце конов мы оба начинали смеяться. Алексей Владимирович смеялся редко, но радостно, как ребенок. Волшебство новогоднего праздника чувствовалось даже в тюрьме, несмотря на то что все были абсолютно разными и в нормальной жизни вряд ли когда-нибудь встретились бы. В новогоднюю ночь мы, как и обычные люди, произносили тосты, пили кока-колу, желали здоровья и счастья родным и близким, напевали песенки и даже танцевали, как на дискотеке. Нам разрешили не выключать телевизор до двух часов. Все наши мысли были с родными…
В январе 2008 года Верховный суд РФ должен был рассмотреть кассационную жалобу Алексея Владимировича на пожизненный приговор. Он не видел смысла лично участвовать в этом заседании. Пичугин считал, что надо быть наивным человеком, чтобы в его случае рассчитывать на справедливость. 31 января 2008 года судьи Верховного суда, без оглядки на то, что библейские истины рано или поздно коснутся всех, как и ожидалось, утвердили приговор.
У Алексея Владимировича появилось "чемоданное" настроение. Он волновался, много раз собирал и разбирал сумку, проверял ее содержимое по списку. Все в камере стали вдруг серьезными, подолгу молчали, уже практически не смеялись. 5 марта 2008 года я возвращался из суда. Бросив взгляд в пустую камеру, дверь в которую была открыта, я увидел свернутый матрас Пичугина – синий, в цветочек. Я сразу все понял. В нашей камере я обратил внимание на задумчивость соседей. Они сказали мне, что Пичугина забрали еще до обеда. Больше мы ни о чем не говорили, каждый размышлял о своем, чувствовалось отсутствие энергетики Алексея Владимировича. Мы с ним прожили бок о бок четыре месяца и 14 дней.
На следующий день, 6 марта 2008 года, коллегия присяжных Мособлсуда постановила, что не усматривает моей причастности к каким-либо преступлениям, я вышел на свободу и уехал в уже ставшую мне родной Испанию. Сидя на берегу моря и вглядываясь в его гладь, я подолгу задумывался об Алексее Пичугине и о той участи, которую уготовила ему любимая родина, о том, что он не пожалел себя ради сохранения чести и достоинства. И у меня возникло твердое убеждение, что он будет оправдан и освобожден.
