- Дело сестер Хачатурян еще раз показало, насколько чудовищна в России ситуация с домашним насилием.
- В страну едут тысячи беженцев из разных стран, но лишь единицам удается получить убежище.
В Москве проходят одиночные пикеты в поддержку сестер Хачатурян. Трех девушек обвиняют в спланированном хладнокровном убийстве собственного отца. Участники акции не согласны с такой квалификацией преступления – это была оборона, считают они и требуют справедливости для всех жертв домашнего насилия.
"Отпустить нельзя судить" – почему разделились мнения следствия и защиты сестер Хачатурян о том, как правильно расставить знаки препинания в этом предложении? Это обсуждают директор Центра "Насилию.нет", кандидат юридических наук Анна Ривина и адвокат Ангелины Хачатурян Алексей Паршин.
Видеоверсия программы
Анна Ривина: Этот кейс показывает, насколько в нашей стране пострадавшие от насилия, во-первых, не могут получить необходимой помощи, а во-вторых, если они вынуждены сами спасать свою жизнь, то потом еще и должны, по мнению следствия, за это отвечать. Мы это знаем и от женщин, которые находятся в местах лишения свободы, и различные некоммерческие организации приводят цифры: 15–20% женщин, которые сидят в тюрьмах, – это дела, когда якобы умышленное убийство на самом деле было просто спасением своей жизни или жизни своих детей. Система нашего государства, к большому сожалению, не хочет признавать проблему домашнего насилия. Считается, что это "семейное дело", что-то стыдное, что не нужно выносить из избы.
И даже в том случае, когда соседи много раз просили о помощи, и было известно, что девочки не ходят в школу, а у этого человека было оружие, мы все равно видим тот же самый общественный вердикт. Считается, что они могли уйти, попросить о помощи, должны были повести себя иначе. Но если уделить этому делу хотя бы пять минут, то абсолютно очевидно, что они не могли этого сделать. Человек, который "с ноги" открывал дверь полиции, угрожал, просто держал их в заложницах, у которого было оружие, все равно у многих людей вызывает сострадание. Я вижу комментарии, что "он же всего лишь их насиловал, всего лишь бил, а они в ответ...".
Марьяна Торочешникова: Он же не резал их на части, да?
Анна Ривина: Да. Хотя очевидно, что это намного страшнее, потому что это было из года в год...
Марьяна Торочешникова: И это в собственном доме, из которого никуда не деться.
Даже следствие уже говорит о том, что там был и синдром жестокого обращения, и посттравматическое расстройство
Анна Ривина: Даже следствие уже говорит о том, что там был и синдром жестокого обращения, и посттравматическое расстройство. Все это очевидно. Младшая из сестер была признана невменяемой в момент совершения преступления. Это дело очень важно потому, что оно показывает именно ту систему, в которой мы живем. Когда дети оказываются наедине с откровенным тираном, помогать им не хочет никто. А если они вынуждены делать что-то, чтобы просто спасти свою жизнь, они потом еще могут идти по самой тяжелой статье.
Почему так себя ведет следствие? Напрашивается ответ, что это та самая система, когда чем тяжелее преступление, тем больше бонусов получат полицейские (хотя тут очевидно, что нельзя говорить о предварительном сговоре).
Марьяна Торочешникова: Если бы они были мужчинами, то им грозило бы до пожизненного срока лишения свободы. Алексей, что говорили вам следователи в личном общении?
Алексей Паршин: Они сочувствуют девушкам, но это сочувствие палача. Мы выступаем противниками следствия, боремся с этой квалификацией, мы подали жалобу Бастрыкину, а если это не поможет, будем обращаться в прокуратуру, которая должна надзирать за Следственным комитетом. И все-таки мы надеемся, что их действия будут квалифицированы как необходимая оборона. Ведь совершенно очевидно, и следствие это признает, что в отношении девочек много лет применялось насилие разных видов, в том числе и сексуальное, осуществлялись особо тяжкие преступления. И на момент, когда это произошло (27 июля), эксперты признали, что у них присутствует психическое расстройство, а это, между прочим, приравнивается к тяжкому вреду здоровью, то есть уже Хачатурян совершил в их отношении тяжкое преступление.
А что было бы дальше, если бы все продолжалось, трудно представить. Скорее всего, девочки могли бы погибнуть, потому что старшая сестра уже начинала терять сознание от тех издевательств, которые творил с ними Хачатурян. Следствие умалчивает, что в тот день спусковым крючком явилось то, что он в очередной раз начал травить девочек газом, старшая сестра потеряла сознание, а две другие очень сильно испугались за ее жизнь. И они уже понимали, что дальше произойдет смерть кого-либо из них. Их действия были направлены на предотвращение дальнейших преступлений в отношении себя. А действие, направленное на предотвращение преступления, – это и есть необходимая оборона.
Марьяна Торочешникова: У сестер есть возможность в случае, если не переквалифицируют обвинение, не прекратят дело, просить суда присяжных, или об этом надо было заявлять сразу?
Алексей Паршин: Суд присяжных возможен для этой статьи, и мы его выделим, если дело пойдет в суд. В данном случае какой-то перекос: девочки, получается, подлежат уголовной ответственности, а Михаил Хачатурян – святой человек, по мнению потерпевших. Так не должно быть! Девочки встали на защиту своих жизней, а им никто не помог, они не могли ждать внешней помощи, не могли никуда сбежать. Им внушалось, что бесполезно куда-либо убегать и обращаться за помощью. На их глазах люди обращались с заявлениями на Михаила, а эти заявления рвались. Его ни разу не привлекли к уголовной ответственности. Даже когда он нападал на полицейских с пистолетом, он остался безнаказанным. Это говорит о том, что у него были связи в полиции, и девочкам было абсолютно бесполезно ждать от нее помощи. Не помогали ни родственники, ни социальные органы, ни полиция. Эксперты подтвердили, что единственным выходом, который они считали возможным, было нападение на отца.
То, что они действовали вместе или порознь, не имеет абсолютно никакого значения для квалификации "необходимой обороны": она может осуществляться и группой лиц.
Марьяна Торочешникова: Кто выступает потерпевшими в этом деле?
Алексей Паршин: Его родные сестры. Они против тех обвинений, которые выдвигаются Михаилу, они категорически против того, что сказали девочки о сексуальном насилии, они этому не верят, хотя это подтверждается объективными доказательствами, экспертизами, показаниями свидетелей.
Марьяна Торочешникова: Все три адвоката девушек выступили с совместным заявлением. Вы, помимо переквалификации этого преступления, требуете еще и возбуждения посмертно уголовного дела в отношении Хачатуряна.
Алексей Паршин: Девочки обратились с заявлениями в Следственный комитет, чтобы дело в отношении Михаила Хачатуряна было расследовано. Важно то, что факт насилия над девочками уже признан следствием. А если будет еще и процессуальный документ по этому поводу – пусть это будет даже отказное постановление в связи с тем, что он умер, нам этого вполне достаточно.
Марьяна Торочешникова: Для российского общества в его нынешнем состоянии насколько важно то, как разрешится дело сестер Хачатурян?
Алексей Паршин: Дело прецедентное, одно из тех, к которым приковано внимание общественности, оно показывает всю пагубность системы, сложившейся в правоохранительных органах. Если эта система будет меняться в лучшую сторону – в сторону человека, конечно, это будет показательно. Было проведено большое расследование, следствие год проверяло показания девочек, в том числе по поводу сексуального насилия, и добыло доказательства, что оно существовало. Это показывает, как должно расследоваться дело, потому что было проведено более 20 экспертиз и проверены практически все обстоятельства, о которых говорили девочки. Следствие здесь не делало каких-то реверансов в чью-либо сторону, оно проверяло обе версии.
Мы даже не представляем себе масштабов этого бедствия по стране, когда к делу не приковано такое внимание со стороны СМИ, когда нет лучших адвокатов, когда минимум возможностей трактовать ситуацию двояко. А сколько таких женщин, о которых мы вынуждены писать каждый месяц?! Женщин, детей доводят до такого состояния, что они спасают себя, а потом они вынуждены сидеть. И об этом никто не знает: нет такой шумихи, такого возмущения: "Сама виновата".
Марьяна Торочешникова: В центре Москвы уже второй день проходят одиночные пикеты в поддержку сестер Хачатурян. Многие ли их поддерживают?
Анна Ривина: Вчера было много людей, большая очередь. Многие люди, просто проходившие мимо, с интересом смотрели, спрашивали. В силу нашего законодательства люди были вынуждены стоять в очереди к одиночному пикету, и это давало возможность им всем общаться между собой. И было понятно, что они не просто так стоят, не просто возмущены чем-то, а понимают, насколько абсурдна здесь юридическая сторона, насколько серьезна проблема насилия над женщинами. Абсолютное большинство участниц – женщины (были и мужчины, но не так много).
Вот только печально, что эту проблему не признают более широкие слои общества. Это все-таки больше для активисток или для женщин, которые сами могли пережить насилие. Все-таки у этой проблематики есть определенная стигма – людям хочется думать, что это происходит в каком-то параллельном мире. Сегодня пикеты продолжатся, и самое главное, что это пойдет в другие города. Это будут различные мероприятия: литературные чтения, девушкам будут писать письма. И что мне очень нравится – здесь нет никаких организаторов: каждый, кто хочет что-то делать, приходит и делает.
Марьяна Торочешникова: Участники одиночных пикетов выступают и за скорейшее принятие в России закона о профилактике домашнего насилия. Этот закон уже обсуждают невероятное количество лет. Законопроект уже лежит в Думе...
Анна Ривина: И далеко не первый. С того момент, как не существует Советский Союз, были десятки попыток.
Марьяна Торочешникова: Была страшная история с отрубленными руками...
Анна Ривина: Да, это Маргарита Грачева.
Марьяна Торочешникова: Тогда общественное мнение всколыхнулось, говорили, что нужен закон, но все сошло на нет. Случилась история с сестрами Хачатурян – всколыхнулось общественное мнение, и опять все сошло на нет. Воз и ныне там, никто не собирается решать эту проблему на законодательном уровне.
Анна Ривина: Я бы не сказала, что не пытаются. Постоянно идут разговоры: "вот-вот мы сейчас примем". Но из 450 депутатов каждый день об этом открыто заявляет только Оксана Пушкина. К сожалению, даже Тамара Плетнева, возглавляющая профильный комитет, говорит, что эти проблемы ее не волнуют.
Процесс по принятию законопроекта очень долгий. И вместо того, чтобы его принять, каждый раз приходит кто-то новый и говорит: "Давайте новый законопроект!". А в итоге декриминализация побоев в семье, которая произошла, изменила ситуацию в худшую сторону. Вместо того, чтобы пойти в ту сторону, в которую идут все страны, даже постсоветские государства, мы остаемся без закона в компании с Узбекистаном. И получается, что депутаты открыли ящик Пандоры, о проблеме насилия стали говорить намного больше, потому что его стало намного больше, и от него еще труднее себя защитить.
Декриминализация побоев в семье изменила ситуацию в худшую сторону.
Подобные истории мы видим каждый день. Вчера мы писали про историю в Новосибирске: мужчина украл свою бывшую жену и увез ее в лес. И ничего нельзя сделать. К счастью, ее сейчас нашли живой. Но мы постоянно пишем про то, как произошло то или иное насилие, система не работает, и этой информации сейчас становится все больше и больше. И если мы не можем влиять на волю законодателей, они нас не слышат как избирателей, то хочется верить, что общественное восприятие этой проблемы все-таки вынудит их услышать людей. Абсолютное большинство людей в стране до сих пор верят, что это домашнее дело. Другое дело, когда конкретные кейсы показывают, что это может произойти где угодно и с кем угодно.
К большому сожалению, принятие закона не будет панацеей. Нам очень важно, чтобы полицейские и судьи наконец-то поверили, что женщина – тоже человек, а домашнее насилие – это преступление, и нужно защищать пострадавших.
Если мы посмотрим на эту абсурдную декриминализацию (а уже Бастрыкин высказался, Колокольцев высказался), то в абсолютном большинстве случаев назначается штраф: вам по голове кочергой, а за это штраф. Но это только пополнение бюджета. Интересы пострадавших тут вообще не учитываются.
Марьяна Торочешникова: Более того, оштрафованный возвращается в семью, где может дальше продолжать бесчинствовать.
Анна Ривина: Недавно был случай, когда мужчина избил женщину, вызвали полицейских, и он на кого-то из полицейских решил пойти с кулаком. И "уголовку" хотели возбудить именно из-за того, что он обидел полицейского. Вывод: женщину – можно, полицейского – нельзя.
4 часа 16 минут общался с народом Владимир Путин. Народу на этот раз удалось задать президенту 75 вопросов (всего на "линию" поступило около 3 тысяч). А кому-то, как, например, жителям московского района Люблино, не просто не дали слова в эфире, но и обвинили в нарушении закона о митингах при попытке записать коллективное обращение в адрес президента.
Вопросы миграционной политики на "прямой линии" с Путиным не поднимались, если не считать включения жителей самопровозглашенной Донецкой Республики, которые хотят российские паспорта. А между тем, 20 июня, – Всемирный день беженцев. В России их сотни, хотя официальный статус получают единицы.
Согласно данным ежегодного отчета Управления Верховного комиссара ООН по беженцам, за 2018 год число вынужденных переселенцев в мире приблизилось к 71 миллиону человек. Каждую минуту в 2018 году 25 человек в мире были вынуждены покинуть свои дома, свою страну из-за притеснений и насилия, опасаясь за свою жизнь. И многие из этих людей бежали в Россию.
Ситуацию комментирует Светлана Ганнушкина, руководитель Комитета "Гражданское содействие".
Светлана Ганнушкина: И эти страшные цифры все время растут. Сегодня из каждых 106 человек, живущих на планете, 1 – беженец, а 10 лет назад было 1 на 160 человек. И если на конец прошлого года было 68,5 миллиона, то теперь это количество возросло больше, чем на 1 миллион 300 тысяч.
Марьяна Торочешникова: Кто-то приезжает в Россию в надежде найти здесь убежище. Им не рады?
Светлана Ганнушкина: Я не могу сказать, что кто-то должен им радоваться. Но мы всем миром должны обратить внимание на тенденцию возрастания числа людей, которые теряют свой дом и вынуждены искать приют в другом месте, и понять, что в нашем человеческом сообществе что-то неблагополучно. Государства, как правило, стараются максимально отвести от себя эту проблему, но во многих странах, по крайней мере, в достаточных масштабах выполняется международное законодательство в этой области.
Нас обязывают принимать беженцев и 14-я статья Декларации прав человека, и Конвенция о статусе беженцев, к которым присоединилась Россия. Право на убежище – это право обратиться с заявлением, а не право его получить, но вот возможность обратиться должна быть у всех. К сожалению, в России этот принцип чудовищным образом нарушается, и чем дальше, тем хуже.
Марьяна Торочешникова: Даже те, кому удается обратиться и попросить хотя бы временное убежище, получают какие-то невероятно циничные и немыслимые отказы. Только два сирийца получили в России статус беженцев.
Светлана Ганнушкина: Если сравнить в Западом, получается, что у нас процент получающих убежище из обратившихся достаточно высок, и этими процентами обычно очень хорошо жонглируют наши представители власти. На самом деле это происходит именно потому, что отсутствует доступ к процедуре. Человек приходят, а ему говорят: "У тебя все в порядке". Но бывают совершенно циничные высказывания. Например, говорят украинцу: "Наши ребята там гибнут, а ты поезжай и борись за свой Донецк. Нечего просить убежища". То же самое говорят и сирийцам. По-моему, никто не обучает манерам поведения представителей наших миграционных органов, которые сейчас слиты с МВД (и от этого лучше не стали).
Марьяна Торочешникова: Степень цинизма зашкаливает!
Светлана Ганнушкина: Но даже если выражается готовность якобы взять заявление, начинается какое-то ноу-хау: человека ведут устанавливать личность. Установление личности должно происходить в процессе определения статуса, как это делается в других странах: человек пришел, он сообщает, как его зовут, – и на это имя дают документ. С этого момента он легально находится на территории страны. У нас вместо этого человека, у которого вчера закончился паспорт, отправляют устанавливать личность. В некоторых регионах даже считается, что мать не может быть свидетелем того, что это ее дочь и ее так-то зовут, потому что мать – заинтересованное лицо.
Это совершенно невероятные вещи! У человека был действительный паспорт и виза. Ему говорят: "Приходи завтра, когда виза закончится". Он доверчиво приходит, а ему говорят: "У тебя ни паспорт, ни виза не действуют. Иди восстанавливать личность". Он говорит: " Вот мой паспорт". Ему говорят: "Но он же уже недействительный. Неси другие, действительные документы, приводи свидетелей". В конце концов, он идет в полицию устанавливать личность, а его берут под белы ручки и говорят: "Ты здесь незаконно", – составляют протокол и отправляют в суд. Суд однозначно приговаривает его к штрафу как нарушителя. Кстати, для нашей организации это довольно обременительная история, ведь мы стараемся им помочь, у них нет денег. Вот семья из шести человек: отдай 30 тысяч, а где их брать? Некоторые люди из-за этого вообще не обращаются в официальные структуры.
Но штраф – это еще хороший вариант. Хуже, если человека приговаривают к депортации (у нас это называется "административное выдворение"). А еще хуже, когда его помещают в Центр временного содержания иностранных граждан, и там он может сидеть бесконечно долго. Это тюрьма. Я ходила туда с наблюдательной комиссией. Мужчины закрывают дверь и говорят: "Не входите! Их восемь человек, у них открытый туалет". И тут же на столе еда, и все это вместе. Это, конечно, чудовищная ситуация!
Марьяна Торочешникова: Конституционный суд ведь дал разъяснение по поводу этих центров, сказал, что нельзя бесконечно держать там людей.
Светлана Ганнушкина: Удивительно, что это надо было кому-то объяснять! Ведь Конституционный суд в мае 2018 года постановил, что нельзя лишать человека свободы на неограниченное время: получается, что это пожизненное заключение. А что, раньше судьи этого не понимали?
Нельзя выдворять человека из страны, если неизвестно, куда его можно депортировать
Суд сказал еще одну вещь: что нельзя выдворять человека из страны, если неизвестно, куда его можно депортировать. Через три месяца он может обратиться в суд с таким вопросом: когда и куда, есть ли возможность решения этой проблемы? Суд еще дает какой-то срок для определения, можно ли реализовать решение суда: если нет, то его должны освобождать. И так освободились человек 200 за прошлый и позапрошлый годы.
Марьяна Торочешникова: То есть практика изменилась?
Светлана Ганнушкина: Отчасти – да. Кстати, в Петербурге сначала изменилась, но потом они стали действовать по-старому, перестали слушать Конституционный суд. А в Москве даже есть одна судья – когда ей принесли решение суда из другого региона, она сказала: "Регион прогнулся под Конституционный суд". Вы представляете, от федерального судьи слышать такие слова?! Вот такая у нас правовая система.
Марьяна Торочешникова: А бывает, что людей отправляют...
Светлана Ганнушкина: …даже в Сирию – были такие варианты. Были невероятные случаи, когда людей отправляли в Турцию, которая уже приняла 3,5 миллиона сирийцев. Ей до кучи еще десяток наших – не так страшно… Но у нас-то какая логика при этом? Почему мы так себя ведем с людьми? А потому, что у нас управление происходит не в соответствии с законом, а в соответствии с указанием сверху: вот нет указания сверху вести себя в соответствии с законом и давать статус беженца. Я знаю случаи, когда проверяют миграционный орган за то, что там слишком многим людям предоставлен статус беженца: они сразу предполагают коррупцию: "Не взял ли чиновник за это деньги?".
Марьяна Торочешникова: А берут?
Светлана Ганнушкина: Конечно. У нас часто коррупция – это единственный выход. Но хуже, что никого никогда не наказали за то, что в случае, когда человек действительно остро нуждался в убежище, он этого убежища не дал, человека не поместили, например, в больницу, и он умер. И у нас есть такие случаи, когда человеку не дают статус беженца, а он с инсультом... Мы платили огромные деньги. Знаете, сколько сейчас стоит интернат для человека с инсультом? Мы собирали деньги частично с УВКБ ООН, частично сами – краудфандингом, всеми способами, чтобы одну женщину после инсульта держать в таком интернате. Потом ее взяла Швеция, и я кланяюсь шведам в пояс: спасибо, ведь мы не могли бесконечно ее держать.
Одного чиновника, который когда-то выступал за присоединение к конвенции 51-го года о статусе беженцев, я спросила: "А зачем присоединялись к конвенции?" Он ответил: "Хотели цивилизованно выглядеть". Я говорю: "А вы не понимали, что тогда нам придется ее выполнять?" Ответ был такой: "Я мы думали, что Россия сама не жирует, и к нам никто не поедет". Сказали, что их сотни, но их десятки тысяч. Одних сирийцев, я думаю, тысяч пять-шесть есть.
Марьяна Торочешникова: А откуда еще едут?
Светлана Ганнушкина: Довольно активно поехала Африка, по-прежнему едет Афганистан. Афганцам, которые здесь выросли с десятилетнего возраста, не дают убежища, и это чудовищно! У нас двое детей-сирот, и находятся всякие причины, по которым им дают вообще никакой легализации. Они выросли здесь в детском доме. Их привезли, когда одному было 10, а другому 11 лет. Да, у них были неприятности с законом, один из них отсидел несколько лет. Человек выходит из детского дома, у него ничего нет, и он никому не нужен – какая среда его аккумулирует? И вот человек попал за то, что кому-то продал одну сигарету, отсидел несколько лет, и теперь он нелегал, и непонятно, куда ему идти. И в Афганистан он вернуться не может – его там немедленно убьют. С некоторыми интернатскими детьми-сиротами произошло то же самое, но все суды решают, что они могут вернуться, что статус беженца им предоставлять не надо. При этом ни одна форма убежища не дает никаких материальных благ: ни жилья, ни пособия. Вот эти два афганца живут здесь уже 30 лет, работают нелегально, а значит, и налоги не идут. У нас очень во многих областях абсолютно негосударственный подход.
Марьяна Торочешникова: У вас есть какое-то объяснение: кто тут главный недоброжелатель?
Светлана Ганнушкина: Ксенофобия в головах высших чиновников.
Марьяна Торочешникова: И прекратить ее невозможно?
Светлана Ганнушкина: Надо выбирать других людей.
И еще, конечно, то, что они говорят: "Мы этим дадим убежище, а поедут еще…" Они же напуганы, сами делают картинки по Первому каналу, показывают какие-то невероятные лагеря беженцев, толпы беженцев на границе. Мне министр сказал: "Европа стонет". Я отвечаю: "Я только что из Европы – ни одного стонущего европейца там не видела". Но они сами себе придумывают эту сказку о "понаехавших" в невероятном количестве и сами ей верят.
Марьяна Торочешникова: Более того, в Россию, по вашим словам, уже понаехали в невероятном количестве, и никто не знает, сколько их конкретно, как их сосчитать и легализовать.
Светлана Ганнушкина: Конечно, это все совершенно не соответствует здравому смыслу.
