Во второй части этого выпуска: московская журналистка Виктория Федорина о работе и жизни в Киеве.«Мои любимые пластинки» с поэтом Юлием Гуголевым (Москва).
Журналистка Екатерина Лушникова и её собеседники вспоминают о советской кулинарии.
–В 1939 году в нашей семье Лушниковых появилась «Книга о вкусной и здоровой пище». Ее купила моя бабушка Валентина Николаевна в Ленинграде. Книга передавалась из поколения в поколение, однако ей редко пользовались для приготовления пищи, так как большинство продуктов, указанных в книге, отсутствовали в советских магазинах. Чем же питались советские люди? Что можно было вырастить на собственном огороде, получить по талонам или в спецпайке, достать по блату? Об этом рассказывают участники этой передачи. Начну с первых лет советской власти, эпохи индустриализации и коллективизации. Чем питались крестьяне вятской деревни, расскажет одна из старейших жительниц России Александра Ильинична Зевахина, ей 103 года.
Александра Зевахина:
–Я родилась в 1916 году, 2 апреля. Была гражданская война, папа помер, нас семеро осталось: Анюта, Маня, Настя, Коля, Саня, я. У нас игрушки делали, меня маленькую уже учили, этим и кормились — игрушки делали. Хлеб испекла сама, испечёшь, да и поешь. Был овес, ячмень, пшеницы тогда еще не было. Надо посеять их, измолотить на мельнице, испечь, только тогда хлебушек есть. Корова была, молоко ели. Стакан дадут – и всё. Надо же его отнести в город, продать и опять на хлебушек. На чай сами нарвем травы.
–А сахар был у вас?
–Кусочек дадут, из самовара попьешь водички.
–Лакомства были какие-то для детей, конфеты?
–Только картинку найдешь, да поглядишь на картинку, а там конфетки нет. В бедности очень жили.
О сытной жизни большой крестьянской семьи станицы Новодеревянковская Каневского района Краснодарского края вспоминает Раиса Павловна Пособило. Она родилась в 1923 году. В это время только что закончилась гражданская война, большинство крестьян оставались единоличниками.
–Крупу мололи, кукурузу варили. Абрикосы свои в огороде, сушили и варили компот, пирожки пекли. У нас мама часто пирожки пекла. Цветут розы в палисаднике, 14 сортов роз было. Листочки обрывали, сушили, чай заваривали, пили чай.
–Вкусно было?
–Вкусно. Вечером в огороде сидели, разговаривали. Молодежь песни пела.
В 1929 году в Советском Союзе началась коллективизация. У крестьян отбирали продовольствие, зерно, даже то, что они оставили на семена, обобществили пашню, скотину и даже птицу загоняли на общий двор. Тех, кто не желал подчиняться, расстреливали или репрессировали, всей семьей отправляли на Север в трудовые лагеря. В результате такой политики на Украине, Северном Кавказе, Казахстане, Поволжье и других регионах страны возник массовый голод, известный на Украине под именем Голодомор. В станице Новодеревянковская тоже голодали. Рассказывает одна из последних доживших до наших дней свидетельниц Голодомора Раиса Павловна Пособило.
–Люди умирали здорово. У нас брат работал конюхом в колхозе, корма приносили или пшенички, кукурузы, мы ее мололи. Лепешки делали, с травой мешали. Конь умирал, его разрезали и варили. Люди багато (по-украински "много") умирали. Люди людей ели. Мужик жил на другой улице, дочку свою резал, варил и ел. Жили рядом, сыну годиков семь было, умер, она его порезала на куски, варила и ела. Заявили в милицию, милиция пришла искать. Она говорит: «Хотите я и вас угощу?».
О еде во время Великой Отечественной вспоминают братья Юрий и Виктор Дорофеевы. Братья родились в 1934 году в Кировской области.
–Мамаша в это время картошку, мы очищали, а она эти очистки промывала и сушила. Потом мы суп варили из этих очистков. Естественно, горьковатый. Хотелось сладкого, естественно, нам. Мы в печку закладывали луковицы и оттуда сок тек, вынимали эти луковицы и сосали, лизали сок, который из луковицы был.
–Немножко сладковато-горький.
–Первый год как-то ничего, а второй было очень. Пока лето было, еще ничего, можно было лебеду, крапиву, варить суп из крапивы, из лебеды печь лепешки.
О еде в блокадном Ленинграде вспоминает Вилен Кремов, музыкант, заслуженный работник культуры. Во время блокады ему было 9 лет.
–Столярный клей плиточками разводили, подсаливали, получался холодец — это был деликатес. А когда мамочка приносила очистки от картошки, мы на олифе жарили, вкуснее ничего не было.
О еде во время Великой Отечественной вспоминает Ольга Охизина, актриса, телеведущая. Она родилась в Горьком в 1941 году и была эвакуирована в Красноярск.
–С дедушкой ездили за город, рвали всякую траву, особенно я запомнила много липовых листьев. Из этих липовых листьев мы варили суп. Вкусно так было. И хлеб давали. У дедушки была карточка, он ее терял, но все равно была карточка, потом ему снова выдавали. Он отрезал ломтик хлеба, делил на четыре части — утро, обед и вечером два, называл это «прянички». Я думала: вот хорошо, утром встану, поем пряничков, в обед поем пряничков. И так все жили во дворе.
Вилен Кремов:
–Второй год, конечно, вторая зима была очень тяжелая. И у меня, и у сестренки началась дистрофия, то есть опухли ноги, мы перестали ходить. Тогда Сталин отдал приказ: с двумя детьми всех эвакуировать. До Ладожского озера мы доехали, нас посадили на пароходики, через Ладожское, был налет, многие пароходы пошли ко дну. Наш капитан сказал: «Всё за борт». Всё, что можно было взять с собой, всё за борт. Вышли мы на другой берег, только документы, и мы на колясочке. Нас посадили в теплушки и повезли. По дороге стали давать на остановках продукты. Из каждой теплушки выносили по пять-шесть трупов, потому что изголодавшиеся люди набрасывались на пищу, заворот кишок. Моя мамочка, пусть земля ей будет пухом, она варила в баночке из-под консервов суп на буржуйке и из ложечки нас кормила.
Юрий Дорофеев:
–В 1947 году отец стал работать первым секретарем райкома партии, стал ездить по деревням. Электричества нет, свечи зажигали. Мамаша приобрела корову, свиньи, козы, курочки. Все около тебя ходят, ты их кормишь. Они тебе дают молоко, дают шерсть, если нужно что-то связать. Всё там есть. Мы вытаскивали и замораживали, полную чашку сметаны заморозили, а потом соскабливали алюминиевыми ложками. Настолько вкусно, никогда в жизни не ел. Блины матушка печет, как только испекла, мы туда бух сметану и едим. В жизни ничего подобного такой вкуснятины не ели.
О московских магазинах и ресторанах времен оттепели рассказывает Ольга Охизина, в это время она была студенткой Театрального училища имени Щукина.
–Очереди были, в магазинах была какая-то толкотня, что не нравилось. Мы в Елисеевский магазин ходили и ходили в магазин на площади Смоленской, потому что это близко к Щукинскому училищу. Народу везде были кучи просто, все толкались, кричали, не помню, чтобы матерились, но ругались: я тут стояла, я тут не стояла, я тут отходила и стояла! Я уже боялась лишнего сказать. В Щукинском училище очень была хорошая столовая, дешевая, мы там ели сосиски с вермишелью и какой-нибудь компот. Очень вкусно было. Я помню, там научилась вилкой и ножом есть. Помню, за соседним столиком всегда сидел Лановой, он так красиво ел, я смотрела и тоже подражала, так же точно ела. Получалось. Меня приглашали несколько раз в ресторан «Будапешт» и ресторан «Пекин». Там были блюда непонятных названий, голова кружилась от таких названий. Я шепотом спрашивала своего знакомого: «Что это?».
О еде во время оттепели вспоминает Муза Губина, переводчица. В хрущевские годы была студенткой Московского университета, сопровождала иностранные делегации.
–Была делегация, очень красивая актриса приехала Карла Хадимова. Нас водили в «Националь». Потому что нас Тарковский после просмотра на Мосфильме пригласил на ужин или обед, вот мы ходили. Пожалуй, давали нам, как аперитив коньяк, а потом было вино, так что мы там хорошо посидели, поели очень вкусно. В основном отбивные, рыба была разная порезана, ассорти. Впервые наелись хорошо, приятно было. Но это в основном творческие работники, а им давали деньги на фильмы, они могли себе позволить получше жить, чем основной народ, получше питаться. А так у нас дома мы варили сами все. У нас был круглый старинный стол, он раскладывался. Чем мы угощали? Чай у нас был, сахар был, в маленьких коробочках грузинский. Селедка обязательно — это самое дешевое блюдо для нас было. Знаменитая докторская колбаса, если мы ее доставали — это был праздник. Икры было полно, между прочим, но она не была для нас доступна. И черная, и красная в лотках – до сих пор у меня перед глазами. «Цинандали», «Киндзмараули» сухие были, не напьешься, но приятно было, потому что мы распевали песни, потому что у нас была гитара. Да, это было время, как ни странно, оно осталось в памяти веселым, голодным, но веселым. Это метро Маяковского и тут же стоит на площади сам Маяковский, вокруг него народ собирался. Нас никто не разгонял. Мы там слушали, все, кто проходили, к нам присоединялись: что это там кто-то орет, руками размахивает? Они же не понимали, что мы слушали поэтов, потому что мы больше знали, чем остальной народ. Ему было лишь бы где-то что-то достать, ухватить, накормить семью, а студентам этого еще не надо было. Было время великолепное, могу тебе сказать.
О еде во времена застоя вспоминает Марина Заславская, машинист подъемного крана, жительница поселка Мирный Кировской области.
–Сметана кончилась, нет больше сметаны. Ну все, не повезло. Крик такой: «Давай за молоком, ты что тут торчишь?». «Господи, да дай мне досмотреть». «Молоко разберут, давай быстрее». В 7 утра очередь занимали за молоком. Сменит один другого, где-то часов в 10 оглашал округу трактор, колесный трактор с открытой телегой, там фляги стояли. Он мимо нас проезжал с эскортом таким, заворачивал во внутренний дворик, там уже сразу все закопошились, с банками, с бидонами, громыхание такое, крики: «Воды мне не надо, давай, другую флягу открывай уже».
Как питались москвичи в застойные годы, вспоминает Петр Черемушкин, журналист.
–Как питались москвичи? Вы знаете, москвичи были разные. Мы жили в районе Нового Арбата, тогда он назывался Проспект Калинина, естественно, там было относительно приличное снабжение. Это был такой показательный район Москвы, самый центр. В этот район приезжали так называемые автобусные десанты из городов, из областных центров, которые примыкали к Москве, из Калуги, из Рязани, из Ярославля.
Вспоминает Любовь Шихова. Детство она провела в Краснодарском крае.
–Люди вставали в очередь, как правило, по субботам, в гастроном. Мы встали в эту очередь, стоим, она продвигается медленно, потому что покупающие такие же колхозники, как и мы. Там возгласы такие характерные: «На весь колхоз берут, ждать невозможно». Мужик такой с характером терпел, терпел, потом говорит: «Так это же наше мясо. У вас своего нет мяса, а у нас все мясо забрали, сюда привезли, вот мы сюда приехали за ним». У нас если выбросят товар какой-то, очередь, как демонстрация. Народ наивный был. Одна у нас из станицы приехала в Ростов на центральный рынок, там очередь, она встала, а это в туалет очередь на рынке. В 70-х годах ко мне сестра приехала, пошли в «Мечту», там продаются креветки, мы взяли, откуда мы знаем что за креветки, пришли, распечатали, давай есть. Ели, ели, приходит мой сын с института: «Что вы едите?». «Креветки». «Вы их варили?». Мы откуда знаем, что их варить надо. Первый раз в 70-х годах креветки в «Мечте» ухватили, урвали и съели невареные.
О рыбе вспоминает Марина Заславская.
–Я помню, мамочка купила сдуру 50 килограмм, мы с ней вдвоем перли, эту рыбу. Мне она дала 10 с чем-то килограмм, а остальное она все несла сама. Так мы обессилили, даже какую-то авоську забыли. Потом, когда уже в поезд садились, обнаружили, что одной авоськи с рыбой нет. В плацкарте, где мы сидели, все были с товаром. Поставить некуда, холодильника же не было.
–Ароматы, наверное?
–Да. Там что-то у кого-то портилось. Тушка курицы была подвешена, человек умудрился прицепить ее к верхнему купе: а куда, говорит, мне ее девать?
Петр Черемушкин:
–Очень уважаемые люди были директора магазинов. Какая-нибудь Лидочка, Людмилочка, которые работают в рыбном магазине или работают в Смоленском гастрономе. Люди, к которым деятели культуры, ученые ходили на поклон. В подвал Смоленского гастронома, например, в центре Москвы, рыбу, допустим, осетрину или какую-то экзотическую рыбу, обычно перераспределяли через заказы, всевозможные ведомства, икру, деликатесы, то, что сейчас лежит на каждом прилавке, для этого нужны были особые связи. В классе учился мальчишка, у которого отец был начальником милиции Москвы. Во время Олимпиады, когда мы приходили к нему в гости, мы понимали, что колбаса у них не такая, как в магазине. Я помню, что была чешская жвачка «Педро», эстонская жвачка «Калев».
Вспоминает Марина Заславская:
– Дети Кировской области жевали гудрон Я тоже услышала, что можно гудрон жевать. Спросила: «Что такое гудрон?». «А это на стройке применяется». Там тюки стоят черные, какой-то бумагой прикрытые. Это твердое, откалываешь чем-нибудь, ножиком, конечно, лучше, маленькими кусочками, вначале один, потом добавляется другой в рот, и жуешь, как можешь, потом он мягкий делается. Потом белеет, вкус гудрона уменьшается. Вообще круто. «Дай мне пожевать». Жвачка не выбрасывалась никогда, она вечная была.
О спиртных напитках времен застоя с ностальгией вспоминает Михаил Долгунов, врач-невропатолог, уроженец Нижнего Новгорода.
–Выпивали в основном импортное, отечественного я лично практически никогда не выпивал Выбор алкоголя был очень качественный. В основном это были венгерские дивные вина, румынское «Котнари», например, из смородины были — это вообще сказочные совершенно вина были. Были дивные какие-то прибалтийские ликеры типа «Старый Таллин». Конечно, где-то продавали и водку. У нас вообще это не считалось за порядочность её пить. Кубинский ром еще помню, замечательный был. Правда, мы его сильно разводили какой-то минеральной водой. Шампанское было очень хорошее нижегородское. Особенно «Золотое шампанское» за 13 рублей — это сумасшедшие деньги, я раза два или три всего покупал, это цена бутылки коньяка. Так вот это шампанское было что-то с чем-то, даже сравнить не с чем, мне кажется, я никогда ничего вкуснее не пробовал. Но это было до Горбачева, потому что при Горбачеве, собственно говоря, алкоголь практически пропал из продажи.
В очереди за водкой вместе с матерью стояла Марина Заславская. Водка в те времена была своего рода валютой, которой расплачивались за любые работы.
–Необузданная толпа вваливала в магазин. Я слышала, что повредили продавца, сломали витрину. Это просто сила необузданная, они же могут и ребенка смять, и все что угодно. Они не понимают, что делают. Прилавок, они его придавили к стенке, закричал продавец: «Что вы делаете?». Вызывали милицию — это было обычным явлением. Там уже никакой очереди не было, потому что руки сильные мужские выхватывали бутылки, надрывно рассчитывались и всё. Продавец уже плюнул. Мы с мамой были куда-то в дальний угол заторканы. Самое главное было — это попасть в поток. Если очередь прижимает к прилавку, если ты где-то находишься в начале, тебя могут продавить, ты поближе окажешься, а если тебе не повезло, всё, практически в самом конце, может водки не хватить.
Как в начале советской власти, так и в конце опять была введена карточная система. Продукты, муку, крупу, сахар, макароны, молоко, кефир, табачные и вино-водочные изделия отпускали населению по талонам. Это время очень хорошо помнит Петр Черемушкин:
–Да, я помню это очень хорошо. Я помню, не было сахара, не было каких-то элементарных вещей. Граждане наши сахар использовали для разных целей — для варенья, для самогоноварения, для того и для сего. Я помню, я уже тогда ездил на машине, дедушка мой говорит: «Слушай, если ты увидишь сахар, возьми деньги, купи сахара обязательно». Я поехал в город, какой-то мужик меня останавливает и просит подвезти его. «Куда? «А вот туда». Я его подвез. Он говорит: «Слушай, а вам сахар не нужен?». Я говорю: «Конечно, нужен». «Дайте мне денег, я вам сейчас вынесу». Я ему дал 10 рублей, он взял 10 рублей и ушел. Я думаю: а где же он, что же он не идет? А он просто меня обманул. Вот такая типичная история для того времени.
Марина Заславская:
–Это было зимой, снега какое-то время не было, укатано все. Иду и там такая картина: рыдает мужик на коленях. Присмотрела, что такое внизу, а внизу у него разбитая бутылка водки. Уронил. Он поставил ее в карман, мимо поставил, пьяный был, бутылка у него соскользнула, вывалилась, сразу разбилась. По талонам водка была куплена, 3,75 водка стоила — это же такие деньги, целую смену работать. Ладно, смену работать, если бы ее купить можно было. Так что это была такая трагедия, он просто рыдал. Никогда не забуду.
Союз Советских Социалистических Республик, империя, казавшаяся вечной, неожиданно рухнула за три дня под музыку Чайковского, а на полках магазинов появились продукты. Правда, цены были уже не советские.
Петр Черемушкин:
–Я помню, пришел в Новоарбатский гастроном и не поверил своим глазам — витрины были полны. Продавцы даже сами не понимали, что достать из-под прилавков. Цены были абсолютно заоблачные. Это был финал Советского Союза.
Муза Губина:
–Я не ожидала, что такое страшное произойдет. Крушение этой системы, когда настолько будет большая разница уровня жизни. Мораль совершенно другая. Катя, это тебе не те годы, что мы прожили.
«Родной язык» с киевской, в прошлом московской журналисткой Викторией Федориной:
– Первое впечатление – поверхностное, бытовое, что украинский – это неправильный русский или слишком молодой и плохо сделанный русский. За этой поверхностью – глубины многослойные: и языка, и его ткани, и жизнь языка, и главное – носители языка и поэзии. Она ещё не вся открыта, к счастью. Её ещё предстоит изучать. Украинцы были в вечных аутсайдерах. С одной стороны, язык, мы тебя любим, язык младшего брата, с другой стороны, постройтесь, пожалуйста: тут все говорят по-русски».
«Мои любимые пластинки» с поэтом Юлием Гуголевым (Москва).
