- Дело о попытке госпереворота в Казахстане слушает московский суд, хотя у казахских властей нет к нему претензий.
- Одного из обвиняемых по делу о теракте в метро еще до официального ареста жестоко пытали, выбивая информацию, которой он даже не знал.
- Почти 80% российских семей испытывают трудности с покупкой самого необходимого, смертность растет, но население продолжает поддерживать власть.
В Нагатинском суде Москвы слушается дело политтехнолога Петра Милосердова, которого обвиняют в организации государственного переворота... в Казахстане. Это тем более странно, что у представителей правоохранительных органов Казахстана нет претензий к политтехнологу из России.
5 апреля состоялось очередное слушание по этому делу. С последними новостями из зала суда – Алексей Чернышев, адвокат Петра Милосердова.
Видеоверсия программы
Алексей Чернышев: С января прошлого года, когда Петра заключили под стражу, его защита задает и следователям, и прокуратуре, а теперь уже суду вопрос: почему российское правосудие так заботит конституционный строй другого независимого государства?
Марьяна Торочешникова: А какую статью Уголовного кодекса РФ инкриминируют Милосердову в этом деле?
Алексей Чернышев: 282 прим. – "Организация деятельности экстремистского сообщества". По фабуле предъявленного обвинения, экстремистское сообщество он организовывал вместе с Александром Поткиным где-то "в России, в том числе в Москве", как написано в обвинительном заключении, но оно ставило целью изменение конституционного строя Казахстана.
Марьяна Торочешникова: Еще до начала слушаний и в тот момент, когда Нурсултан Назарбаев еще был действующим президентом республики, вы отправляли ему приглашение принять участие в этом процессе в качестве свидетеля и пояснить, есть ли у Казахстана какие-то претензии к Милосердову. Вы получили ответ?
Алексей Чернышев: Пока ответ был краток. Он поступил мне по электронной почте от начальника одного из отделов Генеральной прокуратуры Казахстана: "Просим вас прислать нам копию обвинения, чтобы мы полюбопытствовали".
Марьяна Торочешникова: Для чего затеяна вся эта история с уголовным делом в отношении Петра Милосердова? Вы согласны со своим подзащитным в том, что ему мстят, хотят его таким образом наказать за то, что не сдал товарища, не оговорил кого-то?
Почему российское правосудие так заботит конституционный строй другого независимого государства?
Алексей Чернышев: Я не исключаю этого мотива. Но мне кажется, что тут недалек от истины и Александр Поткин, который сегодня выступал в суде в качестве свидетеля. Дело в том, что Генеральная прокуратура Казахстана обращалась к Российской Федерации с просьбой привлечь к уголовной ответственности Александра Поткина за разжигание национальной розни. Это предусматривает статья 164-я Уголовного кодекса Казахстана, который действовал на тот момент, в 2012 году. Соответственно, Генеральная прокуратура РФ приняла это поручение и исполнила, возбудив в отношении Поткина уголовное дело по статье 282-й.
Марьяна Торочешникова: Надо пояснить, что Александр Белов (Поткин), достаточно известный в российских националистических кругах, долгое время руководил ныне запрещенным Движением против нелегальной иммиграции. Власти начали его преследовать в 2012 году, после истории с Болотной. Когда в стране начались протесты, Александр Поткин, как и многие националисты, участвовал активно в этом движении. Потом потихонечку начали отлавливать народ и предъявлять обвинения.
Алексей Чернышев: Коллизия, не совсем приятная для наших правоохранительных органов, получилась из-за того, что в 282-й статье нашего УК на тот момент, когда все это возбуждалось, речь шла о преступлении небольшой тяжести, по которым срок давности – всего лишь 2 года. Запрос последовал в 2014 году, а события относились к 2012-му, то есть на момент возбуждения дела срок давности уголовного преследования у Поткина вскоре истекал. Видимо, нашим правоохранительным органам было неудобно – получается, что вроде они ничем не могут помочь Казахстану в рамках нашего правового поля, и они нашли вот такой выход – переквалифицировали действия Поткина с 282-й на 282 прим, что он действовал не один, а в рамках "экстремистского сообщества". А это уже преступление средней тяжести, и на тот момент срок давности еще не вышел. Таким образом, организовав это сообщество и найдя сообщника в лице Петра Милосердова, они решили проблему привлечения Поткина к уголовной ответственности в угоду дружественной республике.
Марьяна Торочешникова: А что происходит сейчас в судебном процессе?
Алексей Чернышев: Сегодня были допрошены семь свидетелей. Но к эпизоду экстремистского сообщества относились только двое – Александр Поткин и еще один свидетель, который общался и с Поткиным, и с Милосердовым. А основное время суда заняли допросы оперативных сотрудников, которые задерживали Петра в январе прошлого года. Показания оперуполномоченных обычно строятся на классической схеме: "Ничего не помню, когда это было – то ли днем, то ли вечером, то ли весной, то ли зимой... Я же давал показания на следствии: огласите, пожалуйста, – я их полностью подтверждаю".
Марьяна Торочешникова: То есть, по вашим словам, получается, что фактически свидетелей искусственно "пристегнули" к этому делу? То есть за них сочинили их показания, которые они теперь не могут повторить, но эти показания могут привести к тому, что человек сядет в тюрьму на семь лет?
Алексей Чернышев: Петр привлекается к ответственности по старой редакции статьи 282 прим, поэтому, к счастью, ему грозит наказание сроком лишь до 4 лет лишения свободы. А задержание его проводили в рамках еще одного обвинения – это использование якобы заведомо подложных документов. У него якобы был обнаружен поддельный паспорт. Он появился из кармана оперуполномоченного, который сказал, что изъял его у Петра, точнее, Петр ему дал этот паспорт: приехал в отдел, составил протокол о добровольной выдаче, как он пояснил. А в деле у нас лежит не протокол, а никем не заверенная ксерокопия протокола, составленного в рамках административного судопроизводства: что якобы лицо, которое привлекли к административной ответственности, добровольно выдало паспорт на имя гражданина Сельменского. Потом этот паспорт волшебным образом оказался в нашем деле. А оперуполномоченные в один голос утверждают, что они изъяли его у Петра.
Марьяна Торочешникова: То есть они даже не старались особенно подчистить следы, привести дело в какой-то удобоваримый вид?
Алексей Чернышев: А зачем им это? Их показания, скажем так, надлежащим образом оформлены следователем... Обвинение сделано с помощью обычного копипаста с обвинения Александра Поткина, а потом туда просто рядом вписан Милосердов: "Поткин сделал то-то и то-то совместно с Милосердовым". А фамилия Поткина раз в пять, наверное, чаще употребляется в обвинении, чем фамилия Милосердова, хотя он у нас вроде как свидетель по делу. Более того, мы очень долго добивались, чтобы следователь его допросил.
Марьяна Торочешникова: И все-таки чувствуется какое-то личное отношение к Милосердову у судей или у следствия: его же в начале марта не отпустили даже на похороны отца.
Члены Общественной наблюдательной комиссии Санкт-Петербурга, где на этой неделе начались слушания по делу о теракте в метро, обратились в Генеральную прокуратуру и Следственный комитет России с просьбой проверить заявления о пытках одного из подсудимых по этому делу – Мухамадюсупа Эрматова. По мнению наблюдателей, обстоятельства задержания Эрматова в апреле 2017 года содержат признаки сразу нескольких преступлений, в том числе: незаконного лишения свободы, истязаний и принуждения к даче показаний. Эрматов утверждает, что до официального ареста его держали "в секретной тюрьме ФСБ". Ранее на пытки жаловались и двое других обвиняемых. Они даже устроили акцию протеста прямо в суде, написав плакаты "Нас подставили" и "Мы невиновны".
Подробнее о встрече с Мухамадюсупом Эрматовым рассказала Радио Свобода член ОНК Санкт-Петербурга Яна Теплицкая.
Яна Теплицкая: По словам Мухамадюсупа, он вышел из дома, к нему подошли три человека, один из которых сломал ему нос. Потом его закинули в какой-то фургончик, сказали, что разберутся и отпустят. Он в тот момент думал, что речь идет о проверке документов. Потом его привезли в какое-то здание (видимо, в здание Следственного комитета), отняли одежду, дали вместо нее одноразовую из пленки, надели наручники, кандалы на ноги и цепи, соединяющие все эти объекты. С помощью этой цепи его неудобно зафиксировали в машине и везли куда-то девять часов. Потом завели в какое-то помещение, где он провел больше месяца, будучи прикованным к какой-то железной конструкции за эту же цепь. Все это время он провел с мешком на голове.
Пытали его электричеством: электрические провода закрутили вокруг пальцев ног и пропускали, видимо, достаточно сильные электрические заряды. Он терял сознание, его приводили в себя. Такое происходило пять-шесть раз за все это время.
Вроде он знаком с взорвавшимся Джалиловым. Как объясняет его брат Ибгаримжон, это ошибка, потому что сам Ибгаримжон работал с Джалиловым за два года до этого в "Суши", и в его телефоне было какое-то СМС-сообщение 15-го года от Джалилова. И этот телефон он отдал брату Мухамадюсупу. Так что, видимо, Эрматов даже не знал того, что от него хотели добиться.
Корреспондент: Но при этом еще не было заявлено о том, что он задержан, то есть это все было неофициально?
Яна Теплицкая: Да. Его брат, который 6 апреля был задержан, 5 апреля вместе с другом, который тоже является обвиняемым по этому делу, подавал заявление об исчезновении человека. Потом их отец пытался узнать, что происходит по этому заявлению, где его сын, но никто ему не говорил, что он задержан. Официально он был задержан только 11 мая.
Корреспондент: А что-то известно о том месте, где он находился? Я правильно понимаю, что это и есть некая "секретная тюрьма ФСБ", о которой все сейчас пишут?
Яна Теплицкая: Два года назад братья Азимовы, обвиняемые по тому же делу, заявляли, что их пытали в очень похожем месте. Тогда журналисты проводили расследование и определили список объектов, которые могут подходить под описание. Нашли и еще каких-то людей, которые тоже жаловались на пытки в похожем месте. А сам Мухамадюсуп Эрматов говорит, что там все время слышались крики.
Корреспондент: Во время одного из судебных заседаний на этой неделе обвиняемые показали листы бумаги со словами, что они невиновны, что их подставили. Они что-то говорили во время встречи с членами ОНК о том, кто и почему их подставил?
Были нарушены процедуры обыска, и это могло облегчить фальсификацию
Яна Теплицкая: Да. Например, Ибгаримжон Эрматов рассказал про обыск. У них сначала взяли слюну, а спустя несколько часов провели формальный обыск с понятыми и обнаружили какую-то штуку, обмотанную скотчем, со следами их слюны. Понятно, что если все происходило действительно так, то не было никакой проблемы в том, чтобы поместить слюну на скотч. В общем, из его рассказа можно сделать вывод, что там были нарушены процедуры обыска, и это могло облегчить фальсификацию.
"Российская Федерация – социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека" – так написано в 7-й статье Конституции страны.
О том, как справляются власти с этой задачей, можно судить, например, по отчетам Росстата. На этой неделе главное статистическое ведомство страны опубликовало результаты комплексного наблюдения условий жизни населения за 2018 год. Из них следует, что по итогам прошлого года почти 80% российских семей испытывали трудности с покупкой самого необходимого. По предварительной оценке ведомства, денежные доходы россиян в среднем едва превышали 32 тысячи рублей в месяц. Отдельные итоги исследования Росстата в Кремле встретили с недоумением.
Из февральского опроса Левада-центра следует, что рост цен и бедность граждане считают самыми острыми проблемами. Тем не менее, в последние месяцы, если верить Левада-центру, удовлетворенность положением дел в стране и уровень одобрения деятельности основных органов власти существенно не меняются. О причинах такой ситуации – директор Центра Лев Гудков.
Лев Гудков: Отношение к власти двойственное. Оценки правительства – Медведева, депутатского корпуса – достаточно негативные, число отрицательно их оценивающих примерно вдвое больше, чем высказывающих положительные суждения.
Марьяна Торочешникова: Но люди же понимают, что ни от правительства, ни от Государственной думы, ни от Совета Федерации, ни от кого-то еще в современной России ничего не зависит, что есть другой источник власти?
Лев Гудков: Конечно, можно все вешать на президента. Но это некоторый миф патерналистского общества, которое переносит всю ответственность на первое лицо. При этом есть и довольно интересный механизм переноса ответственности с первого лица, разгрузки его на нижестоящие уровни власти. Но после того как Путин подписал законопроект о пенсиях, его рейтинг начал падать – и снизился где-то на четверть: примерно с 84% до 62–64.
Марьяна Торочешникова: Буквально на этой неделе Конституционный суд РФ отказался рассматривать жалобу на этот закон. И там была удивительная формулировка. В частности, конституционные судьи сказали: "Это дело не наше. Это дело депутатов": депутатам виднее, какие законы принимать, даже если большинство населения их не одобряет. То есть получается, что депутаты существуют не потому, что их выбрали граждане, а потому, что они умнее и сами знают, как лучше для народа.
Лев Гудков: Мы же все-таки живем не в свободном, а во вполне управляемом обществе, все больше и больше похожем на тоталитарное, на советское общество. Поэтому никаких особых иллюзий у населения нет. И с пенсионной реформой картина была однозначная: 90% были против повышения пенсионного возраста, 53% были готовы выйти на митинги и демонстрации протеста. Но они были подавлены и стерилизованы – протест остался без руководства, без управления. Это тактика властей по стерилизации общественного недовольства, по разрыву оснований для солидарности, межгрупповых связей. Так что мы имеем дело с глухим брожением, раздражением, диффузным недовольством, очень широко разлитым, и ощущением, что сделать ничего нельзя. "Жить трудно, но можно терпеть" – примерно вот так рассуждают люди, особенно в провинции, где зависимость от властей всех уровней очень сильна. Можно ругать, можно быть недовольным, но есть ощущение, что сделать ничего нельзя. Психологи называют это "состоянием выученной беспомощности".
Марьяна Торочешникова: Раньше все-таки власти прислушивались к людям, которые выходили с какими-то протестами, пытались как-то смягчить свои действия или отказаться от них...
Лев Гудков: Когда это было?
Марьяна Торочешникова: После 2011 года, например.
Лев Гудков: После 2011–12 годов было принято 40 с лишним новых законов и поправок в законодательство, которые резко усилили его репрессивный характер.
Марьяна Торочешникова: Тем не менее, предлагалось и что-то взамен, давали какую-то "конфетку": выборы местных властей, например.
Лев Гудков: Ну, люди же все-таки видят, что выборы инсценированы, реальных оппозиционеров к ним не допускают. Кроме того, против них работает вся машина по дискредитации, убеждая людей, что это провокаторы, "красно-коричневые", "иностранные агенты", "пятая колонна" и так далее. А кроме того, действует и советский опыт: не высовывайся – и будешь жить дольше.
Марьяна Торочешникова: Поэтому люди так активно не отстаивают свои социальные права (я уж не говорю о гражданских и политических свободах)?
Лев Гудков: Да, не отстаивают. Тут двойственное отношение. Во-первых, очень важная вещь – инерция неучастия: "не высовываться". А во-вторых, это нечто компенсаторное: ощущение собственной беспомощности и недовольство собой с повышенным раздражением переливается на оппозицию.
Марьяна Торочешникова: Дескать, "из-за того, что вы там протестуете, хуже становится только нам".
Лев Гудков: Да. И это очень важный механизм оправдания собственной несостоятельности, пассивности, страха, крайнего нежелания даже думать об этом. И я бы сказал, что это технология господства – удержание населения в состоянии апатии, зависимости, уязвимости и беспомощности.
Марьяна Торочешникова: А что же должно произойти, чтобы люди проснулись?
Лев Гудков: Мой коллега Алексей Левинсон называет это "протесты по жизненным показаниям", когда терпеть уже просто нельзя: обманутые вкладчики, солдатские матери, уплотнительная застройка, – когда лишают самого необходимого. И тогда возникает какой-то местный, локальный протест: шахтеры не выходят из забоя, голодовки и так далее. Вспомните, как нейтрализовали дальнобойщиков: часть объявили "агентами", часть арестовали и так далее. Парализовали всякую возможность этого, несмотря на то что сочувствие им и поддержка в обществе были очень высокими: больше 40% чисто зрительски поддерживали и одобряли их действия. Но ничего не вышло – и все закончилось.
Марьяна Торочешникова: А разве не являются жизненными показаниями те данные, которые привел Росстат, которому не особенно-то и верили в последнее время, считая, что они делают краски более радужными, чем на самом деле?
Лев Гудков: Так оно и есть.
Марьяна Торочешникова: То есть можно предположить, что даже это исследование – приукрашенная реальность?
Лев Гудков: Эти данные сильно расходятся с нашими опросами. Конечно, у нас не 60 тысяч опрошенных. Но я не знаю, как они считают. Скажем, у них среднедушевой доход – 32 тысячи, а у нас – ниже 17, по мартовскому опросу. 58 тысяч, которые они там называют, – это люди устанавливают себе минимальный потолок.
Марьяна Торочешникова: Это та минимальная сумма, которая нужна для того, чтобы сводить концы с концами.
Лев Гудков: Соотношение реального дохода и того, что люди считают нормальным для себя (а здесь – даже минимальным), – это всегда примерно 2–2,5 раза. Есть некоторые показатели, которые говорят о том, что ситуация гораздо более напряженная. Вы уже сказали, что почти 80% испытывают трудности. А там какие-то немножко фантастические цифры, которые меня удивили.
Марьяна Торочешникова: Фантастически оптимистичные?
Лев Гудков: Да. Например, 88% могут себя обеспечить лекарствами и прочее. Я не знаю, что имеется в виду. Йод и зеленка – это, наверное, да, а серьезные лекарства недоступны, даже в Москве и даже при гораздо больших доходах.
Марьяна Торочешникова: Но даже такие результаты исследования зацепили чиновников. Во всяком случае, Песков возмутился. Но мне очень интересно, почему его так задело именно то, что треть семей не могут себе позволить по две пары обуви – по одной на каждый сезон. А кто-то из членов Совета Федерации уже высказывался в таком духе: "А нечего тут себе такую жизнь устраивать и забивать шкафы обувью, скромнее нужно жить!"
Лев Гудков: Наглость очень характерна для сегодняшнего дня. Мы только и слышим, как отдельные чиновники, особенно в регионах, позволяют себе то, чего раньше они никогда бы себе не позволили. Чувство безнаказанности и наделение себя особым статусом, особой защищенностью, презрение к населению – очень характерные вещи для нынешнего режима. Напряжение и разрыв между властью и обществом постепенно усиливаются.
Марьяна Торочешникова: А можно ли сейчас доверять социологическим исследованиям – например, тем, которые касаются поддержки президента Путина. Ведь было очень много даже каких-то научных мнений на тот счет, что рейтинг Путина – это какая-то ненормальная цифра, которая не подчиняется никаким законам социологии, что люди просто боятся говорить правду или не хотят выделяться...
Лев Гудков: Не боятся. Тут совершенно другой смысл. Одобрение Путина достигает максимума в момент милитаристских, военных кампаний. Мы знаем три таких пика. Во-первых, это начало второй чеченской войны, когда он только пришел, и рейтинг его мгновенно поднялся. Во-вторых, это 2008 год, война с Грузией – максимум. В-третьих, это аннексия и присоединение Крыма, война на Украине, развязывание совершенно невероятной по интенсивности антизападной и антиукраинской пропаганды.
Марьяна Торочешникова: То есть такие кровожадные граждане живут в России?
Бедное, забитое, озлобленное общество, зависимые люди, испытывающие сильнейшее напряжение и зависть
Лев Гудков: Они не кровожадные, а ущемленные. И демонстрация силы, агрессивная поза вызывает полное удовлетворение.
Марьяна Торочешникова: То есть все травмированные?
Лев Гудков: Конечно! Бедное, забитое, озлобленное общество, хронически очень ущемленное, общество зависимых людей, испытывающих сильнейшее напряжение и зависть.
Марьяна Торочешникова: Страшно даже предположить, что может сотворить такое население, когда усиливающийся разрыв между ним и властью достигнет критических пределов.
Лев Гудков: Ничего не будет, потому что работает пропаганда, которая снимает напряжение, прославляя власть, и разрушает саму идею возможного протеста, активизации общества. Если вы все время говорите, что "мы живем во вражеском окружении, у нас особая духовность, скрепы, что мы – особая цивилизация и культура", то вы не можете на этом языке выразить повседневные проблемы людей. Все время происходит манипулирование массовым сознанием, повышение градуса коллективной гордости, имперские настроения – это блокирует и делает невозможным разговор о повседневных проблемах.
Марьяна Торочешникова: "Мы встали с колен! Мы построили Крымский мост! А ты тут о какой-то обуви..."
Лев Гудков: Совершенно верно. Поэтому люди остаются один на один со своими проблемами. Если говорить о Путине, то его рейтинг достиг максимума во время этих кампаний – экстраординарных по своей интенсивности и демагогии, потому что он не отвечает за положение дел в стране. За это отвечает правительство, Медведев...
Марьяна Торочешникова: Классическая формула: царь хороший, бояре плохие.
Лев Гудков: Да, именно этот механизм. Как только он начал отвечать, подписав законопроект о пенсиях, – так сразу рейтинг пошел вниз. Но это совсем не означает ни любви, ни особого восторга перед Путиным. В глазах людей Путин опирается на силовые структуры, на бюрократию, на приближенных олигархов и выражает их интересы. Он не царь всех людей. Это другое. Когда мы спрашиваем, в каких областях Путин добился особых успехов, а где он был неудачен, то главное его достоинство – это внешняя политика и восстановление статуса великой державы – России. А во внутренней политике скорее неудачи: он не обеспечил экономического роста, благосостояния, коррупция растет и так далее. А то, что коррупционная составляющая входит в образ власти, в образ режима, людей раздражает все больше и больше.
Марьяна Торочешникова: Да, но люди и тут не готовы предпринимать какие-то явные шаги...
Лев Гудков: Не готовы потому, что "в России всегда воруют" – это такой общий тон. Если нет возможности выразить свои представления, участвовать в политической жизни, потому что политическое поле полностью зачищено, то люди не отвечают за это. Для них эта совершенно далекая от повседневной жизни сфера, и они не хотят за это отвечать. Ну, воруют, да, но не факт, что если бы респондент оказался во власти, то он бы не действовал точно так же: "быть у воды и не напиться?" Это логика большинства населения в настоящее время. Им это социально близко. Вороватость и наглость – им это понятно, потому что это атмосфера и политической культуры.
