Эпистолярное наследие З.Н. Гиппиус. Книга 1 / Сост. Н.А. Богомолов, М.М. Павлова. – М.: ИМЛИ РАН, 2018. – Литературное наследство: Том 106.

Зинаида Гиппиус (1869–1945), прекрасная амазонка Серебряного века, любила и умела писать письма. Ее товарищ по русскому рассеянью Георгий Адамович, обыкновенно уничтожавший по прочтении корреспонденцию, для писем Гиппиус сделал исключение и вообще считал письма едва ли не лучшими сочинениями незаурядной женщины. Детей у Гиппиус не было, и эпистолярий отчасти возмещал их: Я люблю свои письма, ценю их – и отсылаю, точно маленьких, беспомощных детей под холодные, непонимающие взоры ("Contes d`amour"). В настоящий том включена переписка Гиппиус до окончательного отъезда Мережковских из пореволюционной России во Францию. Среди 8 респондентов – представители разных поколений и люди разной степени близости к поэтессе. Возрастное первенство держат знаменитый русский издатель, редактор "Нового времени", литератор Алексей Суворин (1834–1912) и "Гейне из Тамбова" – сатирик и переводчик Петр Вейнберг (1831–1908). По степени интимности безусловно выделяется переписка с Минским и Философовым. Николай Минский (Виленкин, 1855–1937) был символистом первого поколения и героем одного из "символических" романов Гиппиус. П. Перцов оставил выразительный двойной портрет: высокая, стройная блондинка с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки… и невысокий, коренастый карапуз с большой головой и вздыбленными волосами. Дмитрий Философов (1872–1940) был ближайшим человеком и полтора десятка лет жил с Мережковскими одним домом. Сын главного военного прокурора и соосновательницы Бестужевских курсов, брат и спутник Сергея Дягилева, "майский жук" – ученик знаменитой петербургской гимназии К.И. Мая, редактор "Мира искусства", соратник Мережковских по строительству Новой Церкви и Савинкова – по борьбе с большевизмом, – Философов переживал некоторую свою ущербность: Главное мое свойство – отзывчивость, многообразность интересов, и полное отсутствие творчества.

Смотри также

Трагедия дружбы

Немалый интерес представляют письма Гиппиус Федору Сологубу – писателю, соединенному с ней волею рока и всех русских критиков (дополняют их письма Анастасии Чеботаревской, трагически умершей жене Сологуба). Определенную ценность имеют также письма троюродному брату, литератору Владимиру Гиппиусу, который приписывал Мережковским роковую роль в своей жизни (они отдалили его от Александра Добролюбова и Василия Розанова), и поэтессе Поликсене Соловьевой. В последнем случае следует помнить, что и Гиппиус, и Соловьева писали под мужскими псевдонимами – Антон Крайний и Алексей Меньшов, и о гомоэротических мотивах в их творчестве. Когда это возможно и уместно, публикаторы приводят письма Д. Мережковского, Д. Философова для лучшего понимания контекста переписки.

Прежде чем подробнее говорить об основных темах предлагаемой части эпистолярного наследия Гиппиус, мне бы хотелось остановиться на ее мировоззрении. Традиционно Гиппиус без колебаний причисляют к символистам и декадентам (второе она яростно оспаривала); ее ставят в один ряд с Брюсовым, Блоком, Белым и т.д. Но не стоит забывать, что поколением она близка и к Чехову. Знаменитое выражение Чехова о герое времени – молодом человеке, который по каплям выдавливает из себя раба (письмо Суворину, январь 1889), находит параллель в наследии Гиппиус: Мое лечение рабства – беспощадно, может быть, грубо, – но оно единственно. Свободе нужно приносить жертвы без меры, – но и она дает без меры. Знаете, что она мне дала? Правду. Я путалась, вязла, тонула во лжи, стараясь жалко оправдать свою ложь и приблизить ее к красоте. Теперь мне свободно, мне правдиво, и потому чисто, и потому красиво. Вне этого нет спасения (письмо Н. Минскому, 8.11.1893).

Важные подробности содержит публикация Н. Богомоловым переписки Мережковских с Сувориным. Знакомство с Чеховым произошло 23 марта 1891 г.: в цветном сумраке Сан Марко Мережковские увидали Суворина и бледного человека с бледной бородкой. Потом была долгая прогулка и ночная пирушка: А хорошо было тогда, в отеле Бауер, за фалерно! (Гиппиус – Суворину, 12/24.04.1894). Были традиционные споры русских интеллигентов, в которые Чехов по обыкновению не вступал, – прогуливался с задумчивой улыбкой по зале. Известен ироничный отзыв писателя о новых знакомых: Восторженный и чистый душою Мережковский хорошо бы сделал, если бы свой quasi-гётевский режим, супругу и "истину" променял на бутылку доброго вина, охотничье ружье и хорошенькую женщину (Чехов – Суворину, март 1892). Отношения между литераторами завязались. В томе впервые публикуется письмо Гиппиус Чехову, и это, в известном смысле, реплика в венецианском споре: Зачем Вы описываете всё таких людей, которые спать ложатся без желания жить завтра. Вы у нас первый автор такой. Ваша повесть убеждает докторов взять себя в руки и смотреть за своим делом, а горюна-интеллигента (придумайте какое-нибудь иное менее похожее на глиста слово для этого понятия; оно становится необходимостью в русском языке) – застрелиться (ноябрь 1892). Суворин вспоминал молоденькую Зину, которая кончиком зонта что-то чертила на земле на венецианском вокзале Санта-Лючия – словно некую программу. Быть может, это и было той программой борьбы против рабства и за свободу, которую Гиппиус многократно декларировала и в жизни, и в творчестве.

В переписке есть и иные чеховские мотивы, к примеру, описания пореформенной усадебной жизни: Разговор прерывается "бубенцами". Выходим на крыльцо – экипаж помещиков Лозинских, которых забыли пригласить на вторник, и они отмахали 25 верст, чтобы сделать визит в надежде, что их пригласят. Их приглашают, и они в мире уезжают. Дождь льет весь день как из ведра, и телефон звонит беспрестанно. В одно имение: "не забудьте приехать!". В другое: "пришлите побольше тарелок"… Проводил Сашу, поезд отходит в час ночи, ложимся спать. В два часа ночи начинается шум. Врывается ко мне Зина: "Ради бога, скорее, в амбаре (напротив) воры, Володя пошел с собаками". (Да, кроме четырех дворовых, три собаки господских!). Надеваю на голую ногу калоши и пальто на ночную рубашку. Знаменитый сторож Трошка со свистком в совершенно другом конце села. Voleurs`ов не нашли. Все дело в том, что кто-то разбил два стекла в амбарном окошечке, за тяжелой железной решеткой. Ясно, что это не воровство, а демонстрация, чтобы попугать барынь (Философов – Гиппиус, 13.07.1910).

Вообще, подробности загородной жизни нередки в корпусе писем Гиппиус, – у кого не было имений, теплые месяцы проводили на дачах. Здесь уже произошел переход к тематике переписки. Если позволяли средства, то Мережковские совершали европейские вояжи: Трясет небывало и к тому же качает с боку на бок, точно в каюте в плохую погоду. Курьерский поезд через Земмеринг ночью – можете представить, что это такое. Каждую минуту мы боялись катастрофы, почти не спали, хотя едем царски, одни в громадном купе, и можно было раздеваться дотла (Гиппиус – Минскому, 6.03.1892). В Европу ездили подальше от царского правительства, революционных сотрясений и для поправления здоровья. Гиппиус всю жизнь болела плевритами и т.п., постоянно была на грани чахотки, но не поддавалась: С болезнью я обращаюсь сурово, не даю ей потачки, хожу пешком в Ораниенбаум, не боюсь сырости и живу с мышами (Гиппиус – Минскому, 20.07.1894).

​Куда более важными казались не проблемы с дыханием, а "перебои чувства". В душе и теле Гиппиус, точно на сцене в трагедии Еврипида, боролись меж собою богини девственности и сладострастия (см. Гиппиус – Суворину, 4/17.07.1900). Подробности содержатся в острой переписке Гиппиус и Минского, немного подражавшего Дезэссенту, смешивая парфюмерные ароматы для пробуждения воспоминаний о корреспондентке: Вы думаете, что любовь все может оправдать. Стыдно думать так. Ведь вы человек. Да еще говорите, что любите красоту… Иногда мне кажется, что не любящий человек входит ко мне, а рота солдат в грязных сапогах, и то, что я позволяю это, – унижает меня (Гиппиус – Минскому, 4.11.1892).

В 1900 г. Минский издал пьесу "Альма", и сведущие люди узнавали в заглавной героине Гиппиус, так что и портрет поэтессы Бакст назвал Alma. Спустя восемь лет Зинаида нанесла ответный укол, изобразив в драме "Маков цвет" Максима Когена – интеллигента-журналиста; еврейского происхождения, приземистого, упитанного, веселого; жмурящегося, как кот.

Смотри также

Между Венерой и Минервой

Куда большей драмой – жизненной – обернулись отношения с Философовым, мужественная и обреченная попытка строительства Новой Церкви – триединой общности (Мережковский, Гиппиус, Философов). Мужчина и женщина оставили впечатляющие взаимные портреты:

Очень высокий, стройный, замечательно красивый, – он, казалось, весь – до кончика своих изящных пальцев, и рожден, чтобы быть и пребыть "эстетом" до конца дней. Даже в его манерах чувствовался его капризный, упрямый, малоактивный характер, а подчас какая-то презрительность. Но он был очень глубок, к несчастью, вечно в себе неуверенный и склонный преуменьшать свои силы.

Я забыл все тряпки, все лорнеты и духи, словом все кривлянье, я увидел оголенную порочную душу, жаждущую Бога, – и простил все.

Отсутствие взаимности Гиппиус называла неверностью и сокрушенно упрекала друга и сподвижника: Затруднительно и сложно все в наших с тобой отношениях; кажется, мне нужно большое воспитание. То, что ты от меня давно требуешь по отношению к себе – мне трудно тебе дать было, а ты удивлялся, не понимал, что трудно, судил от себя. Вот чтобы все-таки дать требуемое: легкость разлук, невмешательство, "свободу", вот для этого и требуется мне воспитание. То есть или раз навсегда победить, или приучаться побеждать 1) мое чувство 2) мои мысли 3) мои убеждения (Гиппиус – Философову, 20.04/13.05.1912).

В ответ Философов укорял ее собственной "бездомностью": Ты до сих пор не придумала другого средства борьбы, кроме физического пребывания вместе в одной клетке, на одной соломе. Ты вредишь этим не только мне, себе, но и Дмитрию. Я тебе сто раз говорил, что я не чувствую себя дома – у себя дома (Философов – Гиппиус, 2.09.1917).

Помимо освещения интимной жизни переписка сообщает важные подробности литературной биографии Гиппиус и ее окружения. Молодая поэтесса посещала вечера Литературного фонда и Шекспировского кружка; организаторами их были П. Вейнберг и крупные петербургские юристы; заседания посвящались Флоберу, Бодлеру, Малларме… И вновь следует отметить неподдельный интерес Гиппиус к литературе, параллельной Серебряному веку: Андреевский читал мне и Урусову книгу о смерти. Я не знаю, настроение ли у меня такое, или его воспоминания и чувства странно совпали с моими, – но эпизод с сестрой произвел на меня глубокое впечатление. Необъяснимо задело меня что-то. Хорошо, хорошо, и томительно, как жизнь, и отрадно, как смерть. (Гиппиус – Минскому, 5.02.1893). Речь идет о мемуарной книге знаменитого адвоката С.А. Андреевского, которую он писал на протяжении 1891–1918 гг.

Есть интересные и неизвестные факты издательских реприз, в которых принимали участие люди совершенно разных взглядов: Суворин и Мережковский (русские националисты и русские европейцы), Гиппиус – Философов – Мережковский ("пораженцы") и Сологуб ("патриот"). Пожалуй, очень точно резюмировал характер подобных проектов Философов: Что же касается идейных разногласий наших, то они слишком по существу серьезны, чтоб делать из них предмет личных недоразумений. С другой стороны, я убежден, что Вы поверите мне, если я скажу, что никакие идейные расхождения не заставят меня менять оценку художественных произведений (Философов – Сологубу, 18.12.1914).

Интереснейшим сюжетом в переписке Гиппиус являются регулярные упоминания о цензуре и преследовании писателей. Вероятно, впервые Мережковский и Гиппиус попали под огонь пропаганды в 1903 г., когда о. Иоанн Кронштадтский назвал их детище "Новый путь" – сатанинским журналом. 25 марта 1912 г. при выезде в Париж жандармы на границе конфисковали у Мережковских рукописи "Декабристов" и "Александра I" (печатался в "Русской мысли"). Против Мережковского и издателя Пирожкова был возбужден иск "за дерзостное неуважение к верховной власти" (публикация пьесы "Павел I"): Пирожкова арестовали, Мережковский подумывал демонстративно вернуться из Франции, Философов использовал семейные связи при Дворе: Выгодно ли правительству начинать процесс о пьесе, которая шла только что в Америке и пойдет в Париже? Не целесообразно ли затянуть дело до амнистии? Мне обещали на все это точные ответы, и объяснили, что во 1-х) Коковцев очень любит, чтоб его просили, и 2) любит быть в курсе дела (Философов – Гиппиус, 7.09.1912). 18 сентября 1912 г. суд оправдал Мережковского и Пирожкова и снял арест с издания.

Публикатор переписки Гиппиус и Философова А.Л. Соболев пишет о полицейском надзоре за тремя героями; им присвоили клички Старик, Красная и Страус; цитирует донесения слежки: 9 Марта сего года (1913) Философов вышел из дома 7 ч. 5 м. вечера, за ним вынесли вещи плиэт, в клетку, с постельными принадлежностями и небольшой кожаный красный чумодан, сел в ожидающий его Таксомотор №562, отправился на Варшавский вокзал где с поездом Экспресс №1 отходящим из Петербурга заграницу 7 ч. 45 м. вечера сел в заднем вагоне где написано СПетербург Берлин Остенди и уехал.

Отношение Гиппиус ко всевозможным российским властям в тот бурный период можно назвать разумным фатализмом: Да и перед кем отвечать? Перед "ними" я сознательно не отвечаю, я с ними считаюсь, как… с карнизом, падающим на голову. Это отвечание Титаника перед ледяной горой. Она может потопить, но нет долга избежать ее, если можешь (Гиппиус – Философову, 13-16/26-29.04.1912). Схожие рассуждения есть и в ее недатированных письмах Философову незадолго до их эмиграции (см. №146 публикации).

Что до общественной жизни, реакции Гиппиус и ее окружения на события и настроения в России, то об этом, вероятно, более говорили, нежели писали. Бедой России был "еврейский вопрос" – государственный антисемитизм. Гиппиус укоряет Суворина идейной близостью с Дубровиным и Меньшиковым, признаваясь одновременно в собственной нелюбви к евреям, и ратует за "состязательность" в довольно шокирующих выражениях: Я хочу жиду faire face, а вы его хотите внешне связывать и запирать в угол, боитесь, что 100 миллионов русских с семью жидовскими не справятся. Эх, да пусть ее, дрянь-то русская, идет жиду на съеденье! Чего ее охранять! Такая слякоть все равно обречена, не жид – так кто-нибудь другой ее под себя подомнет (Гиппиус – Суворину, 15/28.03.1908). Сознательно редки упоминания о Великой войне; Гиппиус считала это необходимой "гигиеной", хотя Философов, потерявший в 1916–1918 гг. троих племянников Ратьковых-Рожновых на фронтах, в 1915–1916 гг. был председателем комитета Общества помощи бесприютным и беспризорным детям призванных на войну. Судя по письмам, русский народ начал готовиться к продовольственному кризису еще летом 1916 г.: Дашенька (служанка) в абсолютной панике, говорит, что ничего не будет и все деньги тратит на запасы. В столовой, в буфете, все таинственные мешки, прикрытые тряпочками. Полтора года спустя советская власть включает электричество вовсе не для того, чтобы печаталась свободная пресса, а для проведения облав в домах (см. письма Философова Сологубу и Гиппиус Философову).

Кроме того, эпистолярий Гиппиус – это еще и собрание редкостей. Гиппиус просит Суворина способствовать постановке "Ипполита" Эврипида/ Мережковского в его театре: К этой трагедии написана музыка, она была готова еще в прошлом году, ее написала одна мало известная у нас, но знакомая лондонцам композиторша, русская, хотя воспитанная в Англии и там кончившая консерваторию. "Ипполит" как сюита исполнялся прошлой осенью в Плимуте, под дирижерством автора, который распоряжался тогда этим оркестром (24.06/6.07.1900). В письме этом речь шла о возлюбленной Гиппиус – немке Агнесс Элизабет Овербек (1870–1919), которая училась в Лондоне, писала музыку для спектаклей (в том числе для Гордона Крэга), с Гиппиус они познакомились в Таормине. Из России Овербек вернулась под именем Евгения Борисовича Львова-Онегина, женилась (!) на певице Сигрид Хоффман, которая прятала ее от возможного интернирования в воюющей Германии. Обо всех этих поразительных событиях лишь совсем недавно написали Н. Богомолов и А. Соболев.

Гиппиус вскользь пишет о будущем первом советском патриархе: Вон епископу Сергию 37 лет, а он, ни разу не ощутив радости жизни без проклятия, чувствует себя почти столетним (Гиппиус – Суворину, 17.04.1904). Гиппиус пародирует восходящую поэтическую звезду Игоря Северянина: В нашем сомптюозном отеле мы даже спрашивали creme de violette, ругали метрдотеля, когда он отказал, но тот нам едко возразил, что это, вероятно, "русское изделие". Я не показала виду, но смутилась: а вдруг – доморощенное в самом деле? И столь же приемлемое для провинциального лишь вкуса, как сам Игорь?.. (Гиппиус – Чеботаревской, 17.02.1913). Гиппиус заочно рекомендует Сологубу юного армянского поэта Мориса Джанумяна (Мориса Део): Этот 16-летний шушинский реалист феноменален своей беспримерной литературной культурностью (29.12.1917). Познакомилась она с ним в Кисловодске, юноша ей писал: Живу я здесь более чем одиноко, среди живых книг и мертвых людей. Никто не понимает меня, да и никто особенно не интересуется, конечно. Последнему обстоятельству я очень рад, но, право, в земных детях есть что-то убийственно-безжалостное (24.11.1917, г. Шуша). Вероятно, он был истинным поэтом, во всяком случае, пророческий дар его не подвел: он погиб вместе с семьей во время армянской резни в 1918 г.

В письмах Гиппиус нередко встречаются "обезьяны"; они временами вытягивают ноги, орут и белеют, порой оживают, иногда с воплями кипятятся всем домом, кое-где носят имена (Марта). Публикаторы в комментариях пишут и о домашних обезьянах, и о грелках; можно тут вспомнить и "Косматую обезьяну" Ю. О`Нила; но С. Сапожков верно указывает место в "Живых лицах" Гиппиус: У очень многих людей есть "обезьяны". Я говорю об "обезьяне" отнюдь не в смысле подражателя. Нет, но о явлении другой личности, вдруг повторяющей первую, отражающей ее в исковерканном зеркале. Думаю, что автор писем – это своего рода "обезьяна" поэтессы Зинаиды Гиппиус, публициста и критика Антона Крайнего, – еще одна незаурядная личина незаурядной женщины!