Молодой солдат отправляется на Первую мировую войну и в окопе слепнет от газа. Восстановить зрение не удается, но Алексей вымаливает позволение остаться на фронте. Его определяют обслуживать акустический локатор – сюрреалистического вида вращающуюся трубу, которая улавливает звуки приближающихся вражеских самолетов. Параллельно в наше время произведения Рахманинова – третий концерт для фортепьяно с оркестром и Симфонические танцы – репетирует Таврический оркестр, и в прошлое проникают замечания дирижера Михаила Голикова.
На Берлинском кинофестивале прошла премьера фильма "Мальчик русский". Семь лет над этой картиной работал ученик Александра Сокурова Александр Золотухин, объединивший рассказ о печальной участи солдата и репетицию современного оркестра. Настоящее проникает в прошлое, история связана с музыкой, предупреждая об опасностях, ожидающих оркестрантов и зрителей. Режиссера пугают милитаристские лозунги, звучащие со всех сторон, и он опасается, что грядет новая катастрофа.
После берлинской премьеры Александр Золотухин рассказывает о том, как он учился у Александра Сокурова и работал над картиной "Мальчик русский".
– Как вы познакомились с Александром Сокуровым и стали его учеником?
– Дорога в мастерскую к Александру Николаевичу была длинной. Режиссером я решил быть не сразу, долго зрело это решение. Сначала я учился на программиста, мое первое образование – информационные технологии. Курса с третьего начал понимать, что меня интересует область кино. Я много читал на эту тему, смотрел фильмы, интересовался живописью, окончил художественную школу. Мне казалось, что режиссер – это человек, который сам отвечает за свою судьбу. Если у него что-то не получается, он сам виноват. Актер, оператор ждут предложений работать в кино, они более зависимы, а режиссер сам строит свою судьбу. Плюс – это профессия любопытных людей. Еще режиссура – это область деятельности, которая не дает закостенеть, остановиться на одном уровне. Чтобы быть в профессиональной форме, чтобы развиваться, нужно все время что-то новое узнавать, учиться, самосовершенствоваться, и это стимул к развитию. Получив образование программиста, я решил, что надо идти учиться на режиссера. Второе образование платное в России, поэтому решил поступать на заочное, чтобы работать и оплачивать обучение. Поступил в санкт-петербургский Институт кино и телевидения заочно, в какой-то момент понял, что объема знаний, который получают на заочном отделении, мне не хватает. Александр Николаевич примерно в это же время открыл свою режиссерскую мастерскую в Нальчике, я попросился к нему вольным слушателем. Пришел, показал свои студенческие работы, он разрешил присутствовать на лекциях. Около года ходил вольным слушателем. Меня восхитил тот стиль преподавания, который Александр Николаевич проповедует, те знания, которые он дает, ориентация на гуманитарную область знаний, на литературу, на живопись. Отношение к студентам уважительное, доверительное, как к своим коллегам. Мне захотелось продолжать обучение только у него на курсе. После года вольного слушания я спросил разрешения: можно ли к вам перевестись официально? Он разрешил, после этого я уже учился у него.
– Вы синефил, много смотрели кино, когда решили стать режиссером?
– Смотрел, но не так много, скорее сочинял истории. Именно эта часть профессии режиссера привлекала – сочинять истории, что-то рассказывать, образы искать, интересные вещи подмечать. Очень увлекался поэзией. Те чувства, которые испытываешь от стихов, иногда ощущались при просмотре фильмов или картин. Мне стало интересно, почему они рождаются, что позволяет режиссеру сделать так, чтобы зритель испытал те чувства, переживания, которые он пытался транслировать в своем фильме.
– Судя по вашей картине, вы хорошо знаете период немого кино, потому что видно влияние фильмов, которые снимались во время Первой мировой войны. Сейчас в связи со столетием многие интересные документальные ленты появляются из архивов…
Он сталкивается с обстоятельствами намного сильнее его, намного страшнее его, намного мощнее
– Да, был проделан огромный объем подготовительной работы. Были просмотрены хроники, фотографии. В большей степени это была литературная подготовка, а не кинематографическая, мы опирались на литературную традицию. Сюжет наш довольно классичен – это история внешне слабого, хрупкого маленького человека с сильным, стойким характером, который умеет любить, умеет сопереживать. Он сталкивается с обстоятельствами намного сильнее его, намного страшнее его, намного мощнее, и они втягивают его в водоворот. Он пытается им сопротивляться, но, естественно, это заранее проигрышная битва. Но он все-таки пытается бороться, несмотря ни на что, в этом проявляется его характер. У Достоевского или Толстого много таких героев. Или вспомнить "Старик и море" Хемингуэя. Конечно, в кино это тоже есть. Я обычно вспоминаю фильмы Чарли Чаплина, историю его героя-бродяги, который постоянно получает тумаки, пинки, но он добрый, наивный человек, который любит и заботится – в этом его очарование.
– Очевидно влияние комедий начала века, где герои постоянно падают, плохо держатся на ногах.
– Возможно. Тут еще другая причина. История о человеке, потерявшем зрение, предполагает, что мы лишаем исполнителя одного из главных средств выразительности – взгляда. Стали думать, какие еще есть актерские инструменты, с помощью которых можно передать проявления характера героя. В первую очередь это пластика и голос. Мы обсуждали это с оператором и приняли решение, что большая часть фильма будет рассказана на средних и общих планах. Мы помогали нашему исполнителю ярче проявить свой характер именно с пластической точки зрения, поэтому много таких эпизодов, где он взаимодействует с другими людьми, падения, столкновения и так далее. Это помогало ярче проявить его пластику.
– Вы говорили, что это воплощение русского национального характера. Какие его главные черты?
– Может быть, не совсем точная формулировка, скорее это одно из проявлений русского характера. В первую очередь мне хотелось поразмышлять о терпении, качестве, которое стало притчей во языцех, – это благо или, наоборот, проклятье? Мне это до сих пор непонятно. С одной стороны, ХХ век настолько трагичен, настолько тяжел, страшен, столько испытаний выпало на долю одного поколения людей, которые за 30 лет испытали две мировых войны, революцию, гражданскую войну. Терпение внутреннее, стойкость помогли пережить эти испытания, в этом водовороте истории сохранить идентичность. Это с одной стороны. С другой – это же терпение было причиной тоталитарного строя в середине ХХ века. Александр Николаевич когда-то сказал мне, что терпение – это путь к мудрости. Не знаю, хорошо или плохо, но мне кажется, что внутренняя мудрость и благородство в этом качестве есть.
– Александр Николаевич часто говорит, что у него дома висят правила поведения при аресте. Видели их?
– Да, видел и читал.
– Запомнили?
– Да.
– Первой мировой войны нет в советском и современном российском кинематографе. Есть ли еще какой-то фильм о Первой мировой войне? Не могу вспомнить.
– "Батальонъ". Он снят был в юбилейный год, по-моему, как раз столетие Первой мировой войны было. Но это фильм, рассчитанный на массовую аудиторию. Действительно, об этом мало кто говорит. С другой стороны, это и хорошо, потому что много интересного можно рассказать. Мы много драматичных и поэтичных фактов узнали в мемуарах, даже если это напрямую на экране не отражено, но это влияло на восприятие общей картины. Почему Первая мировая? Нам было важно, чтобы зритель, смотря нашу картину, не воспринимал войну как какие-то элементы, которые возникают в его собственной памяти, какие-то политические трактовки, истории его семьи и так далее. Нам хотелось, чтобы он обратил внимание на те вещи, о которых размышляем мы, о взаимоотношениях людей на войне, о том, что на войне проявляются самые отвратительные человеческие качества, но она также служит катализатором и для братской любви, заботы, нежных и добрых чувств. Именно эта область была интересна: как люди в сложных обстоятельствах, трагичных, драматичных могут удивительную доброту, товарищество проявлять. Бесспорно, люди были разные, и хорошие поступки совершали, и плохие, но солдат, который ежедневно рискует своей жизнью, всегда достоин уважения. Смерть облагораживает любого человека. Поэтому нам хотелось посмотреть, как на руинах произрастают добрые товарищеские отношения. Первая мировая, уже забытая, позволяла ярче проявить эти вещи. Плюс, конечно, те акустические локаторы, которые появились в Первую мировую войну. Если бы они были раньше, я думаю, эта история могла произойти и раньше. Потому что мы вдохновлялись "Севастопольскими рассказами" Толстого, там очень много описаний того, как проявляется национальный характер в экстремальных обстоятельствах.
– То есть вы не пацифист?
– Мы говорим, что война – это плохо.
– А в армии вы служили?
– Нет, в армии не служил, но у меня отец военный летчик, я хотел тоже стать летчиком, но по здоровью не прошел. За мою жизнь военного воспитания хватило и без армии.
– Что вы читали, когда готовились к съемкам? "Красное колесо" Солженицына?
– "Красное колесо", "На Западном фронте без перемен", Толстого, начиная с его "Кавказских рассказов". Потому что солдатский быт мало изменился с тех пор, это ежедневная рутинная тяжелая работа. В фильме много эпизодов, где солдаты работают, тяжести поднимают, орудия ворочают, копают, именно ежедневный труд физический. Я прочитал огромное количество мемуаров, младшие чины очень часто в то время вели дневники, много интересных и необычных подробностей в них указывали. Читал поэтов Серебряного века, которые тоже переживали драматичные события Первой мировой.
– Эпизод, когда слепой солдат вываливает кашу на офицера, а его избивают, – из мемуаров? Реальная история или придуманная?
– Это придуманная история. Понятно, что армия была расслоена, простыми солдатами были крестьяне, рабочие. Офицеры часто допускали такое: и по рукам были, и по лицу.
– Знаю, что вы изучали живопись того времени для того, чтобы выбрать своих героев, их внешность, одежду…
– Для поиска визуального решения нам в первую очередь было важно то, как русские художники видели природу того времени. Как они чувствовали свет, как чувствовали композицию. Мы много смотрели передвижников, авангард, смотрели крестьянские портреты того времени, чтобы понять, как выглядели люди. Смотрели, как художники с помощью статичного изображения передают пластику, характер своих героев. Очень много изучали фотографии начала века. Например, фотографии Дмитриева, который фиксировал быт обычных людей в Нижнем Новгороде, фотографировал рынки, рыбаков. Изучали фотографии самой Первой мировой. Нам было важно, чтобы окружающее пространство было убедительным, и для художника-постановщика Елены Юрьевны Жуковой это был своего рода вызов, потому что фильм решен больше на средних и общих планах – это значит, что предметному миру должно быть уделено большое внимание, много объектов в кадре на общих планах. Учитывая, что это дебютный фильм, в средствах были весьма ограничены, то это была непростая задача. Елена Юрьевна очень опытный, талантливый художник-постановщик, она много картин сделала и с Александром Николаевичем, я ей очень благодарен за то, что она согласилась с нами работать. Мне кажется, у нее хорошо получилось благодаря ее опыту и мастерству.
– Замечательно в вашем фильме сочетание событий столетней давности и репетиций Таврического оркестра. Помню только один фильм, в котором примерно то же самое сделано – "Военный реквием" Дерека Джармена. Музыка Бриттена и тоже Первая мировая война. Вы его видели? Может быть, он вас вдохновил?
Любой фильм на историческом материале – это разговор не только о прошлом, но и о настоящем
– Может быть, на 5% он меня вдохновил. Я его, конечно, смотрел и слушал "Военный реквием", чтобы понять, как композитор чувствовал время, трагедию тех людей. Этот фильм меня поразил. Некоторые кадры до сих пор перед глазами стоят, когда он спускается по дороге все ниже и ниже, и там страдающие люди. Это, конечно, поражает, даже шокирует. Тот художественный прием, который мы использовали с современным оркестром, выполняет сразу несколько задач – как сугубо профессиональные производственные задачи, так и художественные. Мы старались отстраниться от эпохи Первой мировой, чтобы создать ощущение, что зритель находится не там, не свидетель тех событий, он как бы вспоминает об этих событиях. Поэтому нам важно было это отстранение передать. Современные молодые люди в кадре позволяют этого ощущения добиться. Другие лица, другая одежда, микрофонные стойки в кадре. Очень важно, конечно, что любой фильм на историческом материале – это разговор не только о прошлом, но и о настоящем. Молодые ребята, которые так же старательно, с такой же страстью, с таким же упорством в характере, как герои прошлых лет, репетируют очень сложного для исполнения Рахманинова, у них что-то не получается, раз за разом они пытаются и пытаются. Это благородная цель, которая направлена на самосовершенствование, на увлеченность культурой, на увлеченность музыкой, в этом благородство этих людей. Что ждет этих молодых ребят в будущем – непонятно. Это тревожно, это беспокоит меня, это свое беспокойство мне хотелось донести с помощью приемов монтажа. Потому что современный мир очень милитаризируется все больше и больше. Это очень беспокоит.
– Вы специально выбрали именно репетицию, а не концерт?
– Именно репетицию. На протяжении фильма мы возвращаемся к каким-то музыкальным фрагментам, слышим голос дирижера, слышим наложения речи дирижера, наложение музыки, повтор, повтор, все время повтор, все время работа внутренняя, которую проводят музыканты. Концерт – это нечто готовое, законченное. Нам хотелось показать именно процесс работы, упорство этих людей, эмоции, ту страсть, с которой они погружаются в эту музыку.
– Вы показывали фильм оркестрантам?
– Дирижер видел фильм, но оркестранты еще не видели. Когда мы готовились к съемке, они в общих чертах знали, о чем фильм, но я с ними не беседовал, не давал режиссерскую задачу, но спросил у ребят, что такое для них Рахманинов, и они очень точно и четко сформулировали свои чувства, свои ощущения от этой музыки. Настолько попали в точку, что меня это обнадежило. Они в миллион раз лучше меня могут рассказать, что такое музыка Рахманинова для русского человека. У меня было беспокойство, как примут фильм в Европе, где, возможно, иначе понимают Рахманинова. Это беспокоило меня, но, судя по вопросам зрительного зала после показа, судя по отзывам европейской публики, им были очевидны те вещи, о которых мы пытались говорить.
– А как вы понимаете эти две вещи Рахманинова?
– Третий концерт для фортепиано с оркестром был написан в 1909 году, за несколько лет до Первой мировой войны, и в этой музыке есть предчувствие тех событий. Для того времени она была чем-то неслыханным, мощным, энергичным, громовым, очень страстным, как и те драматичные испытания, которые ждали людей, живущих в начале ХХ века. То есть слушатели чувствовали эту музыку и не верили, что такая музыка может быть, – так же, как не верили, что через несколько лет начнется кровопролитная мировая война. С другой стороны, музыка Рахманинова – лиричная, тихая, нежная, душевная. Лиричная линия то появляется, то пропадает, пытается бороться с этим шумом, громом. Это очень рифмуется с темой нашего фильма, с этим молодым пареньком. Симфонические танцы – это грандиозное сочинение, еще мощнее, еще острее, еще энергичнее. Оно было написано в начале Второй мировой войны, после этого композитор ничего не писал. Возможно, те переживания, которые он испытывал при этом, которые он через себя транслировал в свою музыку, были настолько остры и трагичны, что просто он сказал все, что мог, и уже замолчал после этого.
– Семь лет вы работали над фильмом?
– Да. Конечно, были перерывы, потому что первая версия сценария была написана, еще когда я был студентом. Все время возвращался к этому замыслу, он не выходил из головы. Тетради были, папки, где этот материал собирался, группировался по разным источникам. Хочу выразить огромную благодарность моему мастеру Александру Николаевичу Сокурову. Без его участия, без его поддержки, без его помощи этого фильма просто не было бы. Я бесконечно уважаю своего мастера Александра Николаевича, с огромной благодарностью отношусь к тому, что он делает, к тому, как он участвует в моей судьбе.
