Повтор программы от 17.02.2019

Леонид Велехов: Сегодня замечательный сюрприз для нас самих и для наших зрителей. Мы в гостях у Славы Полунина. Думаю, эпитетов, перечисления наград и званий не нужно. Это имя говорит само за себя.

(Видеосюжет о Славе Полунине Закадровый текст:

Слава Полунин – артист с мировым именем. Его величают лучшим клоуном мира. Но искусство не спорт, и задача расставить артистов на пьедестале почета – неблагодарная и даже бессмысленная.

Слава Полунин – уникальный, единственный, и это, наверное, и есть главная превосходная степень для характеристики артиста. В 1980-е годы он полностью обновил наше представление о клоунаде, которое к тому времени ассоциировалось с глуповатыми, пошловатыми репризами и незамысловатыми кунштюками вроде спадающих с клоуна на арене штанов. Его Асисяй вызывал гомерический хохот и одновременно заставлял увидеть в нем наше собственное, каждого в отдельности, отражение? и задуматься о таких вещах, как одиночество, неприкаянность, отчужденность людей.

Конечно, и у Славы были великие предшественники и учителя, но ни на кого из них он никогда не был похож. Он с самого начала пошел им самим пролагаемым путем, не останавливаясь и не удовлетворяясь ни личными артистическими удачами, будь то Асисяй или выступления на арене Цирка Дю Солей, ни успехом им создаваемых замечательных шоу. Как лунатик или как одержимый, он все шел куда-то, дальше и дальше, пока не пришел к тому, чем занимается сегодня и что считает смыслом не просто и не только творчества, но и всей своей жизни.​

​Гримерка Славы Полунина

Леонид Велехов: Слава, я так посчитал, что в 2018 году исполнилось 50 лет со дня рождения театра "Лицедеи". Получается, что вы в восемнадцать лет свой первый театр организовали?

Слава Полунин: Ну да. Мы считаем с 1 апреля 1968 года, потому что в этот день мы выпустили первый спектакль. Театра уже нет, но я сейчас собрал заново весь состав, и в Израиле мы отметили 50-летие и показывали лучший спектакль театра "Лицедеи", "Асисяй-ревю". Если у нас там будет хороший прием, то мы еще и в Москву потом привезем.

Леонид Велехов: А как это было возможно: в 18 лет в такой забюрократизированной, зарегламентированной стране, как Советский Союз, свой театр, пусть и самодеятельный, взять, да и залудить?

Слава Полунин: Наоборот, все было очень хорошо. Дворцы культуры работали, Дома пионеров работали: я сам начинал в Доме пионеров, множество своих делал проектов. А потом приехал в Питер, и во Дворце Ленсовета – замечательный Дворец – у нас была комнатка, переодевалка. Мы там фантазировали бесконечно. И когда накопилось десяток номеров, мы показали их в маленьком концертном зале, и родился первый спектакль.

Леонид Велехов: А если еще пленку отмотать назад… Вы ведь мальчик из совершенно нестоличного города, маленького городка в Орловской области…

Слава Полунин: Да, город Новосиль, три тысячи жителей. Это все такое миниатюрное, все всех знают. Я так думаю, мне было лет десять, когда я начал безостановочно чудить: с уроков выгоняли, во всех концертах я выступал, где только можно, игры все делал своими руками, вечера организовывал фантастические, даже инсталляции делал из снега – замки, огромную трехметровую рогатку соорудил – и так далее.

Леонид Велехов: А рогатку для чего?

Слава Полунин: Чтобы запускать в космос что-нибудь типа сахарной свеклы. (Смеются).

Леонид Велехов: А чем это все питалось, заряжалось? Какие были художественные впечатления?

Слава Полунин: Я даже не знаю. Мне просто нравилось фантазировать. Я очень любил фантастику, то есть я прочитал все, что было в нашей библиотеке, из жанра фантастики и приключений. Я приходил в библиотеку за новой книгой, а мне: "Ты что за одну ночь, что ли, прочитал?" – "Да, за одну ночь". – "Вот следующая тебе". И под одеялом ночью эти фантастические книги... Наверное, там что-то такое помогало.

Леонид Велехов: А всякое кино? Театр вряд ли был доступен, да?

Слава Полунин: Театра там не было, даже концертов не было, но киношка была прямо напротив дома. И я просил всегда: "Отодвиньте занавеску, я через окно буду смотреть". И с улицы через щель в занавеске я смотрел все эти фильмы. Конечно, Луи де Фюнес, Норман Уиздом, Никулин и так далее. Я даже Никулину написал письмо и сценарий отослал: мало ли, пригодится продолжение этой троицы, которая всех смешила. Не ответил, конечно. Но я и не ожидал, просто очень хотелось поделиться с ним.

Леонид Велехов: А уже тогда какой-то образ пантомимы, образ клоуна как-то выкристаллизовывался?

Слава Полунин: Да. Сначала все эти комики меня вдохновляли, как радость души. Мне хорошо было в этих комедиях себя ощущать. Но потом вдруг меня смутила пантомима: какие-то стали по телевидению показывать маленькие миниатюрки… И вдруг Марсель Марсо! Я рот разинул: что за чудо такое? Человек без костей, без слов... А когда я уже увидел Чарли Чаплина с фильмом "Малыш", тут уже все! Я понял, что ничем нельзя заниматься, кроме как этим – это трагедия, комедия, пластика, все вперемешку…

Леонид Велехов: Но ведь пантомима требует и особенной физической подготовки?

Слава Полунин: Сначала я не понимал, что нужна какая-то подготовка. Я просто смотрел, мне нравилось, и тут же бежал во двор ребятам показать, что я видел, потом на сцену... Я все время копировал, копировал, а потом чувствую – нечего уже копировать, и начал сам сценки сочинять. И к каждому празднику в Доме культуры ждали, что сейчас выйдет Полунин и что-то смешное изобразит. Мне было лет пятнадцать, наверное, когда я получил в области первую премию на смотре художественной самодеятельности.

Леонид Велехов: Насколько я знаю, начинали вы свою взрослую жизнь отнюдь не с актерства, а сперва был какой-то технический вуз?

Слава Полунин: Я пошел в актерство, но мне сказали – тридцать две буквы не выговариваешь, так что нечего тебе в драматическом театре делать.

Леонид Велехов: А куда поступали?

Слава Полунин: В ленинградский ЛГИТМиК. Я понял, что раз не сюда, значит – в клоунаду, в пантомиму. Но мама сказала: "Нечего! Будешь там хиханьки-хаханьки?! Сначала окончишь экономический институт, а потом делай, что хочешь!" Пришлось учиться в экономическом, пока я не доказал маме, что я звезда. И она приехала, посмотрела на меня в самодеятельном мюзик-холле, а там все в лампочках, в девочках, каких-то декорациях, и я среди этого в центре! Мама сказала: "Ну, ладно, как-нибудь проживешь. На еду тебе хватит".

Леонид Велехов: Сдалась мама, да?

Слава Полунин: Да. И я сразу бросил экономический и быстрее в Институт культуры!

Леонид Велехов: А вы были мамин сын?

Слава Полунин: Ну, как? Я слушался маму. Я был тихий...

Леонид Велехов: Не папин, а мамин, я имею в виду…

Слава Полунин: И папин тоже. Просто папа у меня донской казак – с ним все было строго. Чуть что, за столом заговоришь, он ложку оближет и – блям! – по лбу. И тишина! (Смеются).

Леонид Велехов: В Советском Союзе была большая культура и цирка, и клоунады, были и Карандаш, и Никулин, и Олег Попов, и грандиозный, рано умерший Енгибаров, и было в прокате то кино, которое вы видели, с Чарли Чаплиным, и не только, и был Марсель Марсо по телевидению, и он приезжал даже в Советский Союз. Что из этих образцов было вам ближе? Или наоборот, вы от всего этого отталкивались и искали только свое?

Слава Полунин: Я был всеядный, я все хотел увидеть. Когда я приехал в Питер, я триста раз в году ходил в театр! Через щели, через черный ход проникал, но я не пропускал ничего. Изучил все, что связано с клоунадой, всех наших замечательных клоунов видел. Но для меня звездой был Енгибаров, он открыл другую клоунаду, которая полна поэзии, полна мечты, не простая, бытовая и смешная, а та, которая уводит куда-то за горизонт. Я следил за ним в первую очередь, а потом уже наткнулся на Марсо. И Марсо, когда начал приезжать, я за ним носил чемодан. Вот сколько раз Марсо приезжал...

Леонид Велехов: В буквальном смысле?!

Слава Полунин: Да! Марсо только на вокзал прибыл, а я уже тут: "Давайте, я понесу чемоданы".

Леонид Велехов: Вы не фантазируете, так и было?

Слава Полунин: По всей стране на все гастроли с ним ездил и стоял за кулисами с фонарем, светил. И дослужился до того, что на третий раз, когда он приехал, он уже спрашивал меня: "Ну, как сегодня у меня получилось?" Я говорю: "Мне больше всего вот это понравилось". И так далее. Я Райкина обожал, Ролана Быкова, Никулина. И когда Райкин выступал в Питере, я тоже всегда был за кулисами. Я там везде торчал, везде помогал.

Леонид Велехов: А Райкин вас как-то привечал?

Слава Полунин: Не просто привечал, а когда ему уже стало тяжело выступать, он иногда звонил: "Слава, я что-то сегодня плохо себя чувствую, приходи, в моем спектакле меня подменишь на пару номеров, чтобы я немножко передохнул". Так что, в последних спектаклях Райкина я был со своими вставными номерами в его программе. А потом Марсо, когда приехал в последний раз, после какой-то операции, мне позвонил: "Слава, давай вместо меня на проданные билеты сыграй свою программу". И мы с "Лицедеями" с билетами на Марселя Марсо, ДК Горького, 1800 мест, зал битком, огромный зал! Мы пытались выдержать, чтобы нас не сравнивали не в нашу пользу... Приехал какой-то из Франции великий продюсер, увидел нас: "Ой, давайте во Францию!" Но прошло еще десять лет, пока нас выпустили.

Леонид Велехов: К вопросу выпустили – не выпустили: как вообще советская власть смотрела на ваше творчество? Палки в колеса ставила?

Слава Полунин: Дело в том, что клоунада... Вообще, клоун – это как ребенок. Ребенку многое позволяют того, что обычному человеку не позволяют. Ребенок залезает на шею, дергает за волосы, башмаки тебе развязывает: ну, что он понимает? Поэтому нас сильно не трогали. Но время от времени, конечно, происходили какие-то вещи. В 1985 году я пригласили кучу великих клоунов со всего мира, а они были очень разные – экстремисты, анархисты и так далее. И когда самый великий дурак на свете, Джанго Эдвардс, приехал из Голландии, я еле его вытащил выступить в Москве, я ему говорю: "Не трогай политику, не трогай секс, не трогай религию..." Я ему перечислил, что нельзя трогать, он вышел на сцену, разделся догола и все тронул. (Смеются). Меня сразу же вызвали, Джанго выгнали, а мне сказали: "Так, три года никаких дворцов съезда, никаких больших залов – сиди где-нибудь в уголочке, считай, что тебя нет". И я сделал маленькую студию на семьдесят мест – и это были самые счастливые годы. Все мои лучшие спектакли были сделаны в этом маленьком зале, без всякого Дворца съездов, в котором мы постоянно перед этим работали.

Леонид Велехов: Как говорится, пожар способствовал вам много к украшению. А по сути своей, разве и клоунада в целом, и ваши "Лицедеи" в частности, уж так асоциальны? Ведь ваши персонажи – это же были портреты нашего общества, разве не так?

Слава Полунин: Я думаю, что мы были, скорее, не портрет, а мечта общества! (Смеются). Мечта общества о свободной и радостной жизни, когда по рукам постоянно не бьют, когда не говорят "низзя", а говорят "зя", и так далее. Вот эти все вещи мы показали... Кучка недотеп, лунатиков, каких-то недоделанных, каких-то странных типчиков, которые вдруг вместе живут радостно и ухитряются друг друга понимать, друг с другом ладить, песни петь, танцевать и делать то, что нельзя делать никому. Это, наверное, была такая мечта. В нашей жизни появилась группа, которая просто воплотила какие-то идеи, воплощения которых все желали. Поэтому билетов не было непроданных ни на один наш концерт.

Леонид Велехов: Публика считывала этот именно, социально-метафорический план?

Слава Полунин: Ну, кто-то, наверное, считывал, а кто-то просто радовался тому, что искренние, живые люди так счастливо и радостно творят.

Леонид Велехов: А это правда, что вы в Киеве оказались на гастролях во время чернобыльской аварии и не уехали, а продолжали давать спектакли?

Слава Полунин: Странно, но я всегда оказываюсь в том месте, где что-то происходит самое-самое. Я только приехал после пяти лет гастролей в Россию – обстреляли Белый дом. Только я приезжаю в Киев – там начинается Чернобыль. Только я приезжаю в Новороссийск – там тонет какая-то баржа. Только в Севилью – там какой-то военный завод взрывается. Я только собрался в Америку, хорошо, не поехал, там как раз 11 сентября было.

Леонид Велехов: Боже мой!

Слава Полунин: Я говорю – нереальные вещи! Как говорят, клоуны – это лакмусовая бумажка, которая отражает мир. А Чернобыль... Мы просто приехали в Киев, выступаем в ДК Королева. Я помню, еще матросы, которые не смогли попасть, снесли заднюю дверь и вывались на сцену во время спектакля, человек пятьдесят! Ну, мы их применили, конечно, в спектакле. Так вот, в это время – Чернобыль. Все театры уезжают, закрываются, а мы, наверное, как-то к жизни относимся несерьезно. И к этому несерьезно отнеслись: мы продолжали выступать. Единственный наш театр выступал. А потом в конце концов просто вышли на улицу и стали снимать фильм... После этого нас привезли в радиационный институт, побрили наголо, одежду нашу сожгли. И у меня после этого только лысина, а у некоторых посерьезнее последствия.

Леонид Велехов: Все-таки наглотались?

Слава Полунин: Да, кое-кому кое-что досталось. Но моей маме досталось больше. Она в Орловской области, а туда как-то осадки пришли.

Леонид Велехов: Банальный вопрос, но я его все-таки задам. А было какое-то такое утро, когда вы проснулись знаменитым?

Слава Полунин: Да. Мы очень много выступали, очень успешно выступали. И всегда публика просто ложилась на пол от смеха. Но то, что мы делали, не оставалось в памяти, то есть это были просто шутки. И в конце концов мы пришли к тому, что нужен главный герой... Это мне Марсель Марсо подсказал. Я у него в кулуарах выуживал всякие сложные вещи, тайные пружины творчества. И вот он сказал: "Найди своего героя, двигайся согласно его характера, ищи его судьбу"...

Леонид Велехов: По Станиславскому.

Слава Полунин: Близко. А потом – книжки! Что такое Иванушка-дурачок, что такое Дон Кихот, Маленький принц: я стал во всем этом разбираться и складывать своего героя. В конце концов, мы пришли к этому настоящему, и я сделал первую миниатюру с телефоном, которая родилась... Это смешно вспомнить! Я позвонил на телевидение, на "Огонек" и сказал: "У меня есть миниатюра для Нового года". Они говорят: "Хорошо – привози". Тогда я уже получил первую премию на конкурсе артистов эстрады, мне уже доверяли. Но никакой миниатюры я еще не сделал, я только хотел сделать. И я сразу, за один вечер, все приготовил, друзьям показал. Они говорят: "О, отлично, давай!" Я даже на публике ни разу не выступал, а сразу выступил на "Огоньке". И на следующий день – все! Я в такси сажусь – с меня денег не берут. Прихожу в ресторан – с меня денег не берут. И, вообще, как будто я стал членом каждой семьи. Куда не идут, мне: "О, заходи! Иди сюда!" Вот это ощущение, что еще один ребенок в каждой семье появился. Вот такая публика...

Леонид Велехов: А вот эта миниатюра с телефоном – это же тоже колоссальная метафора нашей жизни, человеческого одиночества. Поэтому она так и прозвучала.

Слава Полунин: Да, просто я подумал, что телефон есть символ одиночества. И от этого родилась вся эта история.

Леонид Велехов: Слава, а в советское время вы представляли, правильнее даже сказать, мечтали, что ваша артистическая деятельность может приобрести такой размах, стать всемирной, растворить всевозможные границы и распространиться по всему миру?

Слава Полунин: Нет. ты всегда мечтаешь, чтобы у тебя была публика, это главное. Даже когда у меня был зал на 70 мест, я был счастлив, потому что у меня всегда была моя публика, и я мог всем, что я хочу, с ней поделиться, порадоваться, увидев, как они до слез смеются или плачут. Но все всегда постепенно. Ты что-то сделал, смотришь – получилось. А что если вот так сделать? Ну, хорошо – опять получилось. А что, если вообще вот так сделать? Опять получилось! Вот я взял и сделал "Караван мира", самый большой в мире фестиваль клоунады, когда мы собрали 70 театров и за семь месяцев проехали через всю Европу, останавливались во всех столицах, занимая лагерем главные улицы на много-много недель. Это было невероятно! До европейского объединения мы сделали первое соединение творческих людей Европы в единый круг, который жил единой жизнью.

Леонид Велехов: А не случись падения железного занавеса, стало бы вам тесно в Советском Союзе, в России?

Слава Полунин: Не знаю. Я всегда исходил из того, что у меня есть. Я всегда мечтаю о бесконечном, но всегда радуюсь тому, что у меня есть. Поэтому до того, как приоткрылся этот занавес, не осталось такого места в России, где я не был. Я просто каждый год ставил флажки на карте – куда я хочу в этом году. Ага, в Сахалин хочу, в Ташкент хочу – и добивался того, что приглашали туда на гастроли. У меня были любимые места. Мы удлиняли лето: начинали в апреле в Алма-Ате, заканчивали в Одессе, и так далее. Мы делали сами свою жизнь, мы ухитрились каким-то образом жить так, как мы хотели, двигаться так, как мы хотели. А когда приоткрылся занавес, мы сказали: пора осваивать уже земной шар. А сейчас, если откроют возможность на Луну поехать – поедем туда.

Леонид Велехов: А что, чем черт не шутит! (Смеются). Коммерческое путешествие можно такое запрограммировать.

Слава Полунин: Ну, да! Был какой-то момент: "А где еще не был? На Бродвее не был!" Я написал себе план, на два года. И, в конце концов, я приехал на Бродвей, и за три года тысячу спектаклей мы дали ни Бродвее, пока не надоело и не захотелось жизнь разнообразить. И я оттуда уехал, а в этом году мы опять едем на Бродвей.

Леонид Велехов: А ведь был период, когда вы уехали из России?

Слава Полунин: Когда начался "Караван", мы отправились в путешествие. Потом я вернулся, по-моему, в 1991 году, два года жил в России. В Питере хлеба на полках не было. Но дело не в хлебе, это можно было пережить: мы купили мешок картошки на зиму, и у нас дома всегда было угощение для друзей. Но публике стало не до культуры.

Леонид Велехов: Не было хлеба, стало не до зрелищ, конечно.

Слава Полунин: Как выжить? Как семью прокормить? Как найти другую работу? Как в этом укрепиться? Поэтому культура в это время оказалась не нужна. Нас приглашали по всяким богатым, не очень внятным событиям. И я сказал: "Нет! Я не хочу такую жизнь – поеду учиться". Я позвонил в Цирк дю Солей и сказал: "Слушайте, у меня есть два года. Хочу к вам учиться. Берите меня". И я уехал на два года в Цирк дю Солей. И со спектаклем Аlegría объехал весь мир.

Леонид Велехов: Цирк дю Солей уже к тому времени был колоссальным феноменом.

Слава Полунин: Это как раз был его взлет. Кстати, русские очень помогли Цирку дю Солей: и декорации первые начались, и поэтическая клоунада…

Леонид Велехов: А сколько акробатов русских!

Слава Полунин: Просто считаю, что половину его силы, Цирка дю Солей, дала русская культура, русские артисты. Очень хорошая команда была в лидерах в этом цирке первые годы, потому что они собирали всех самых лучших со всего мира и дали цирку возможность концептуально двинуться вперед. Поэтому это стал лучший цирк в мире.

Леонид Велехов: Но вы из него ушли…

Слава Полунин: Два года я там пробыл. Полтора года была песня, потому что все время было создание нового, поиски и так далее. А полгода – началась маята: нельзя ничего менять, нужно быть всегда одинаковым…

Леонид Велехов: Это не по вам.

Слава Полунин: У меня начало болеть все: головные боли, какие-то зайчики в глазах… Я просто изнывал. В конце концов, пришел к начальнику и говорю: "Ребята, отпустите меня, пожалуйста! Не могу больше! Это не для меня". Они говорят: "Хорошо, найди себе замену и уходи". Я выскочил на улицу, остановил такси и вижу, там Юра Медведев сидит за рулем, бывший актер Таганки...

Леонид Велехов: Замечательный мим таганковский.

Слава Полунин: Он мечтал всегда быть клоуном. Я говорю: "Юра, твоя мечта сбылась! Завтра ты становишься солистом Цирка дю Солей".

Леонид Велехов: Слава, это правда, что вы остановили такси, а там – Юрий Медведев за рулем?

Слава Полунин: Это все правда! Все у меня получается, я не знаю – почему. Когда ты мчишься к своей цели днем и ночью без отпусков… У меня не было отпуска до 50 лет, у меня не было выходных до 50 лет. Это так вкусно и увлекательно то, чем я занимался, поэтому жалко тратить время на выходные и отпуска. Поэтому, если ты находишься в таком творческом потоке, тут же подходит такси с Юрой Медведевым, тут же появляется Цирк дю Солей. Это все как-то так…

Леонид Велехов: Вы сделали Медведева счастливым человеком?

Слава Полунин: Просто Юра сказал: "Ну, вот, счастье привалило!" (Смеются). И мы побежали с ним в магазин, за доллар купили ему костюм, я его переделал, и на следующий день Юра уже выступал.

Леонид Велехов: Мы должны напомнить публике, что Юрий Медведев – это замечательный мим, артист Театра на Таганке, который эмигрировал из России в Штаты, кажется, в 90-е, и долго ничего не мог найти, кроме работы в такси...

Слава Полунин: Он потрясающий!

Леонид Велехов: Медведев и Чернова – такой грандиозный дуэт, который выступал и в "Десяти днях, которые потрясли мир" и в других любимовских шедеврах.

Слава Полунин: Потом три года ездил за рулем такси. И вдруг его такси остановили.

Леонид Велехов: Он до сих пор выступает в Цирке дю Солей?

Слава Полунин: Нет, он уже на пенсии. Он часто здесь бывает: я его несколько раз встречал в Москве.

Леонид Велехов: А почему вы так любите это слово, это понятие, этот тип, который называется "дурак"?

Слава Полунин: У нас было развитие – от пантомимы, когда «я все могу», до клоунады, когда «я все люблю», к карнавалу, когда «мы все вместе». И вот тут как раз рождается дурак, который уже не профессионал, а просто человек, который по-другому воспринимает мир, по-другому живет, который всегда счастлив. Поэтому я организовал Академию дураков мировую. Эта вся академия владеет секретом счастья. И она раздает людям эти секреты, делится, принимает людей в свои ряды… У меня в Академии тридцать академиков очень высокого ранга вроде Жванецкого, Бори Гребенщикова и множества великих наших радостных сумасшедших, которые преображают мир через радостную любовь к нему...

Леонид Велехов: Перефразируя Горького – дураки украшают мир.

Слава Полунин: Да, есть такое! У нас есть целый катехизис принципов, который очень хорошо работает. Первое – делай только то, от чего внутри дзинькает. Это правило номер один! Если ты это делаешь, половина дороги к счастью уже пройдена. Постулат номер два – делай свое дело только с теми, кого хочешь обнять. Это еще 15 процентов: уже 65 процентов продвижения к счастью. И дальше ты продолжаешь выполнять эти простые правила, и все получается.

Леонид Велехов: Как все просто.

Слава Полунин: Да. Но для этого надо всю жизнь прожить, чтобы это понять.

Леонид Велехов: Я помню такое классическое деление: Рыжий клоун и Белый клоун. Вы при всем вашем уме, интеллектуализме и философичности, мне кажется, все-таки Рыжий клоун. Я не прав?

Слава Полунин: Я бы хотел быть Рыжим, но у Рыжего все без оглядки, он как ребенок – хочу, значит, могу. А мой Рыжий всегда задумывается: а хочу ли я этого?

Леонид Велехов: Рыжий рефлексирующий.

Слава Полунин: Постоянно! Он то ли ребенок, то ли философ – все в нем одновременно. Я, действительно, сам до сих пор как ребенок. Я думаю, что все, чего я достиг, что у меня получается, – это благодаря тому, что я сохранил в себе ребенка.

Леонид Велехов: А что тогда такое Белый клоун?

Слава Полунин: Белый клоун – "я уже все знаю, знаю, как надо". Белый – это сама уравновешенность, уверенность, определенность. Он знает, каким должен быть мир. А Рыжий все время болтается, не принимает ничего на веру и все хочет потрогать. И поэтому такая прекрасная пара: один – все знающий, а другой – ничего не ведающий. Но я, наверное, отправил своего Рыжего не к Белому, а, скорее, к Пьеро – романтическому, грустному, раздумывающему. Пьеро, правда, все время думает только о любимой, а я люблю еще подумать о том, как устроены шарики, которые вертят этот мир.

Леонид Велехов: Эту классификацию клоунов ведь можно распространить и на человечество в какой-то степени, да?

Слава Полунин: Конечно, но все-таки Белый и Рыжий остались где-то в начале прошлого века, когда очень сильная была тенденция – я хорош, а ты сиди в уголку. Сегодня все настолько перемешалось, что в самых Рыжих живут самые Белые, среди самых Белых есть самые Рыжие. У нас даже в политике столько Рыжих, хотя это место для Белых.

Леонид Велехов: Я то ли слышал, то ли читал где-то ваше высказывание, что ваш идеал – это смех без причины. Означает ли это, что вы как-то не признаете смех над чем-то, над кем-то, сатирический смех?

Слава Полунин: Ну, я не то, что бы не признаю. Я не люблю сатиру. Еще Райкин говорил: "Если ты хочешь над кем-то посмеяться, ты должен болеть за этого человека больше, чем он сам".

Леонид Велехов: Замечательная мысль.

Слава Полунин: Если ты со стороны смеешься, это категорически нельзя, потому что не человечно. Но я люблю другой смех – я люблю атмосферу радости. И даже не надо смеяться! Если у вас, когда вы пришли в зал, полуулубка весь спектакль, – это просто идеально. Аlegría, кстати, тот спектакль, переводится как "тихая радость" с испанского языка. Я очень люблю, когда такая меланхолия царит. Я люблю меланхолический смех, атмосферу подтрунивания, легкого такого бриза: кто-то что-то сказал, кто-то что-то подхватил. И вот это атмосфера, где нам хорошо вместе. Это другой смех. Или уже я люблю разгул, когда хохочут так, что бьются о стол. Пугачева пришла на наш первый спектакль. Это был 1985 год, Театр эстрады. Заходит за кулисы к нам вот с такой шишкой. Я говорю: "Что случилось?" – "Я так хохотала, что о передний ряд разбила лоб". Вот это я тоже люблю – смех от живота, когда просто уже невозможно вытерпеть. Карцев и Ильченко давали такой смех, потому что они не давали отсмеяться, переходили на еще одну ступеньку выше…

Леонид Велехов: А вам никогда не хотелось средствами вашего театра, вашего искусства перевести на язык пантомимы или клоунады какое-нибудь классическое произведение – Гоголя, может быть, Хармса, может быть, что-то из театра абсурда?

Слава Полунин: Впрямую – нет. Когда мы были в пантомиме, мы делали "Картинки с выставки" по Мусоргскому. По Хармсу у меня был замечательный сценарий. Достоевский, Пушкин, Толстой и Гоголь. Четыре персонажа. Они жили в коммуналке и каждый вечер разбирались, у кого спала сегодня муза. Толстой вытаскивал утром целую тележку книжек и вываливал в коридор: все понимали, что муза сегодня была у него. Начинались разборки.

Леонид Велехов: Но это все бессловесно?

Слава Полунин: Это все бессловесно. Сценарий шикарный! Но просто нет времени его довести.

Леонид Велехов: А вы не можете представить, что вы когда-нибудь заговорите со сцены?

Слава Полунин: Я пробовал и мучился. Я пришел к Рязанову, он мне дал текст, и я половину фильма зубрил текст. У меня не было даже времени, чтобы заняться актерской работой. Поэтому я не очень люблю эту работу, хотя она была, может быть, приличная. Я даже не стал смотреть фильм…

Леонид Велехов: Это "Привет, дуралеи!", да?

Слава Полунин: Да. Я не смог отдаться своей стихии, потому что все время зубрил эти буквочки… Я ими не владею, они владеют мной.

Леонид Велехов: Скажите, у вас бывали провалы?

Слава Полунин: Ну, конечно! В первые годы много было провалов. Мне помог Райкин, я к нему однажды пришел такой кислый. Он мне говорит: "Что случилось?" Я говорю: "Сегодня в ДК пожарников у меня был сумасшедший провал. С половины спектакля половина людей ушли". Он говорит: "Ты что! Это как раз замечательный момент твоей жизни! Ты в этот момент шагнул на следующую ступень, потому что ты сейчас будешь разбираться, копаться. До этого ты плыл по течению, а сейчас это твой скачок". И я тогда стал относиться к каждому провалу как к новому событию, служащему для моего перехода на следующий уровень.

Леонид Велехов: Какой умный все-таки человек был, Аркадий Исаакович, помимо того, что великий артист...

Слава Полунин: Он очень много мне помог, раскрыл много всяких секретов. Я после него начал высчитывать свои ритмы. Я теперь никогда не работаю больше трех спектаклей подряд. Он говорил: "У каждого человека свой ритм. У него есть пауза, низ, верх". И я высчитал свои ритмы. После трех недель я делал на неделю перерыв, после трех месяцев – месяц перерыв. И со временем, с годами я меняю эти ритмы. Очень много есть такого, чем большие мастера могут поделиться.

Леонид Велехов: Хотел вас спросить о ваших отношениях с публикой. Публика всегда права? Или публика, как говорил герой Зощенко, дура? Или и так, и так бывает?

Слава Полунин: В принципе, я всегда принимаю ту публику, какая есть. Мне везет, потому что у меня формируется моя публика. Она как-то ко мне притягивается. Она уже понимает, куда клонит этот парень – через афишу, через статью, через рассказ друга. Она понимает, кто это, что это за странное существо. И поэтому ко мне липнут те, кому со мной хорошо, и с кем мне хорошо. Поэтому в зале всегда на 90 процентов идеальная публика, которая ждет то, что я хочу сказать. Последнюю половину жизни я просто счастливый артист, потому что у меня всегда самая лучшая публика, которая только может быть.

Леонид Велехов: А какая публика лучше – дети или взрослые, естественно, для вас?

Слава Полунин: Для меня все-таки взрослые, хотя я умею работать для детей. И когда у меня родились внучки, мне пришлось повкалывать, сделать даже какие-то фестивали. Я достаточно хороший профессионал, я умею с детьми работать. Но я больше люблю работать для взрослых, потому что дети уже счастливые, а взрослым надо помочь, они заблудились. Поэтому я им помогаю выбраться, вспомнить свои мечты.

Леонид Велехов: Вы как-то сказали, что в России люди никак не учатся жить счастливо. Вот в Италии, где сто двадцать пять правительств за несколько лет бывает, люди живут, как бог на душу положит, и, тем не менее, они живут счастливо. Они чувствуют радость жизни.

Слава Полунин: Наверное, по-другому. У русских свой рецепт счастья. Во-первых, меланхолия – то, что во мне сидит. Меланхолическое состояние – это уже счастье. Заунывная песня – уже счастье. Вот эта тоска по невозможному… Потому что итальянец не думает о невозможном. Он доволен тем, что есть. А русский – вот бы в Москву, "Три сестры", мечта, мечта, мечтаниями живут. Просто на полжизни мечта о том, что доедет до Москвы.

Леонид Велехов: Вы свои последние театральные проекты называете паратеатральными. Какой смысл вы в это вкладываете? Вы уходите от театра, от искусства?

Слава Полунин: Я давно уже не занимаюсь театром. Он мне уже давно не интересен. Мне просто жалко, что мое детище, "Снежное шоу" или еще там какое-то, умрет, оно должно жить, раз оно родилось, оно такое замечательное, и многим людям дает и опору, и помощь и так далее. Но меня уже больше интересует как раз последняя моя стезя. После того, как я занимался карнавалами, я понял, что следующий шаг – это… даже не знаю, как сказать. Евреинов назвал это театрализацией жизни, то есть соединением искусства и ежедневности, обыденности. И я последнее время вижу, что большинство людей сейчас не хотят смотреть, как другой творит и изображает какое-то произведение, а хотят сами участвовать в творении. И как только я это поймал, я понял, что надо срочно реализовывать мечту Евреинова. Я сделал лабораторию во Франции, четыре гектара земли, старая мельница в лесу. И я там сделал полигон для испытания этой идеи театрализации жизни. Я соединил природу, ежедневность и искусство, то есть добавил в эту формулу природу и убрал между ними границы. И не я это делаю, а публика, которая приходит тысячами туда, а я только даю рецепт, и она отправляется со мной вместе в путешествие. То есть ты создаешь свою жизнь, как создаешь произведение искусства. Это и есть то, к чему я шел – ежедневность превращаешь в произведение искусства. "Желтая Мельница" наша занимается этим. Иногда бывает, что я даже не участвую, а только говорю: "Ведите себя, как дураки". Тысячи человек приходят и ведут себя, как дураки. Они сами все делают. Они приходят, преображаясь, они создают какие-то события и так далее. Они настолько уже в это включены, что им даже не требуется помощь.

Леонид Велехов: То есть суть того, к чему вы идете путем этой самой "театрализации жизни" – это изменение самой жизни?

Слава Полунин: Да. Просто сейчас все больше будет всяких аппаратов, которые будут заменять нас. И нам все больше можно будет посвящать свою жизнь своей мечте, творчеству. Творчество – самое великое, что мы можем в этой жизни сделать. Для меня творчество равно счастью. Когда ты реализуешь себя, твои идеи, твои мечты – это и есть суть твоей жизни. Это то, ради чего мы родились. Созидание жизни своей как произведения искусства – это и есть счастье, ради которого родился человек.

Леонид Велехов: То есть это уже искусство, которое есть жизнестроительство.

Слава Полунин: Да, именно так.

Леонид Велехов: И это не только Евреинов, когда-то и Сулержицкий об этом мечтал. Об этом мечтал Гротовский на свой лад, и поздний Питер Брук. Тут у вас есть знатные единомышленники.

Слава Полунин: Да.

Леонид Велехов: А тут нет опасности тупика? Куда дальше? В этом эксперименте так тесно слились жизнь и искусство, что дальше куда двигаться?

Слава Полунин: А зачем двигаться-то? Будьте там! Если вам хорошо – будьте там! Знаете – почему? Я очень люблю Индию. В Индии не как в Америке – давай действовать, экшн, давай следующее действие, еще что-то произошло. В Индии ты попал в момент и кружишься, и кружишься… И вся публика вместе с тобой – кружись дальше! Уже хорошо!

Леонид Велехов: Глядя на вас и наслаждаясь этой вашей, не сходящей с ваших губ улыбкой, тем не менее, спрошу: вам приходится в жизни злиться, сердиться, гневаться, раздражаться? Как часто это происходит? Или вы исключили для себя этот спектр эмоций?

Слава Полунин: Тут двояко. Во-первых, Академия дураков учит всегда поворачивать лицо к солнцу. То есть у меня дома, например, на "Мельнице" или в моей команде как-то принято не говорить о плохом. Если ты что-то хочешь сделать, помочь там, где плохо, – иди и сделай, чтобы было хорошо. Если ты ничего не можешь сделать – чего ты об этом болтаешь? Поэтому о плохом вообще никто не говорит. Второе. Мы не читаем газет, не смотрим телевидение. Мы только читаем книжки и смотрим кино. У нас ограниченное количество информации попадает в нашу среду – только та, которую мы через свое сито пропустили. Потому что мне нужно, чтобы десять моих друзей сказали: "Сходи, посмотри это". Только тогда я пойду. "Почитай это" – только тогда я почитаю. Нет макулатуры. Это я сказал про одну сторону. Есть другая сторона – трагичность, подлость, потеря друга. Есть многие вещи, которых ты не можешь избежать. И у меня то же самое, как у всех. У меня была куча моментов, когда просто не хотелось жить, ничего не надо, полный тупик… Вопрос не о том, чтобы этого избежать. Но это ты включаешь в разряд счастья. Потому что это все жизнь, страстная, включенная. Если ты что-то делаешь, то до конца, никогда ничего не делаешь чуть-чуть. И если страдаешь – до конца! Только нельзя кукситься, серым быть. Вот это считается у нас глупостью, гадостью. А все остальное – это часть жизни.

Леонид Велехов: Другой спектр эмоций возьму. Вы боитесь чего-нибудь? Боитесь старости, болезней, смерти?

Слава Полунин: Я уже там был, поэтому к этому нормально отношусь. Я через тоннель уже этот летал и вернулся. Да нет, я так много в жизни успел сделать, что мне даже не хватает новых вещей, к которым я хочу стремиться. Они все рядом со мной, и я уже их делаю. Если я о чем-то мечтаю, я сразу начинаю это делать. Старость? Да. Я ее понимаю. Я бы хотел как можно меньше доставить сложностей моим близким. Это единственная мечта по поводу старости.

Леонид Велехов: Любой человек стареет, начинает болеть, отрицательных эмоций и ощущений становится больше, чем положительных, позитивных. Уходят люди, которые были рядом, близкие, друзья. Чем дальше, тем больше в жизни огорчений, страданий и переживаний. Как оставаться с ощущением счастья?

Слава Полунин: Старость нужно переименовывать в новую молодость. Вот тут-то все только и начинается, вот тут только наши обязанности, наши тревоги кончаются. Уже ничего не надо! Уже все в порядке: детям помог, построил, что-то сделал, здесь тебе уже мягко, не дует. Вот теперь и начни заниматься тем, чем ты хотел заниматься. Это самое счастливое время – старость. И поэтому ее надо отменить, переименовать и наконец-то заниматься на всю катушку тем, чем ты хочешь.

Леонид Велехов: Последний вопрос мой будет все же об искусстве. Главный спектакль, более важный, чем "Снежное шоу", которое, как я понимаю, центральный спектакль вашей биографии, спектакль, который его превзойдет, еще впереди?

Слава Полунин: Нет, я уже не хочу больше спектакля. Они все равно выскакивают из меня, но я не хочу. Я ими не занимаюсь, они сами из меня – раз! – и выскочили. Только что я сделал с Гидоном Кремером любимый наш спектакль, "Снежная симфония". После этого еще мы сделали спектакль "Чу". Ну, просто такая радость! Мы работаем в маленьких залах, и это постоянная импровизация. У нас три прекрасных клоуна, которые бесконечно импровизируют. Я не знаю, я бы его бесконечно играл, просто не успеваю. Но дело в том, что уже в прошлом веке осталась моя театральная история. И сейчас то, что делает "Мельница", мне кажется настолько важным – помочь людям открыть для себя удивительную возможность быть творцом своей жизни.