Весь это выпуск посвящён кинопроекту ДАУ режиссёра Ильи Хржановского. О проекте много сказано и написано. Он стал легендой ещё до выхода на экран. Вкратце повторю. Съёмки начались в 2008 году. Главный герой картины – прославленный советский физик Лев Ландау. Время действия картины – с 1938 по 1968 год. Общая продолжительность – 700 часов. Несколько лет съёмки проходили в Харькове, где Ландау работал в тридцатые годы.

В радиопередаче "ДАУ в Харькове" участвуют харьковчане, имевшие непосредственное отношение к созданию проекта. Их записала историк культуры, кинорежиссёр Лидия Стародубцева:

– Срок моего пребывания в окрестностях проекта ДАУ насчитывает три дня. Первый – встреча с Ильей Хржановским у него в офисе на улице Мироносицкой. Режиссер только что приехал в город. Я пришла с предложением показать его фильм "4" на открытом киносеминаре и рассказать о будущем фильме ДАУ в телепрограмме, которую тогда вела. Разумеется, получила категорический отказ. Причину Илья сформулировал коротко: "Я человек непубличный". Мы тогда проговорили несколько часов. О философии, Эйзенштейне, Ландау и Харькове. Взъерошенный режиссер произвел на меня впечатление человека одержимого. Тысячи идей. Обсценная лексика, экстравагантный цинизм. Бурлеск и бешеный драйв. Его фраза: "Для фильма нужно снести памятник Ленину" тогда, в 2008-м, звучала сюрреалистично. "Он гений, но от таких лучше держаться подальше", – решила я.

Второй день моего знакомства с проектом ДАУ – ночная съемка в Госпроме. Шел 2010-й. Сотни людей. Десятки черных воронков, машин милиции и скорой помощи. Сапоги, оружие, шинели. Гигантские щиты, которыми заставлены фасады. Серые экраны, мощные софиты. Свет флуоресцентный, инфернальный. И надо всем этим чудовищным зрелищем – Голос, нет, Рёв Ильи, перемещавшегося в будке подъемного крана. Цензурных слов практически не было. Масштаб шокировал. "Это великий проект", – сказала я. Этот безумный фильм войдет в историю.

Мой третий день в проекте ДАУ случился через год. Меня тайком провели на запретную территорию съёмок. Я инкогнито бродила по коридорам и лестницам, рассматривала ряженых людей и архитектурные детали. И вот этот опыт погружения оказался травматичным. Там были и "Замок", и "Превращение". Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью? Да. Все в этом кошмаре вызывало отвращение: одежды, надписи, вывешенная на стенде в КПП газета с анонимными доносами. Мерзкие лица охранников. Но главное – советская музыка. Аудиальное насилие. Я задыхалась. Во всем был запах гнили. Чувство, будто кто-то влез в мой череп и ковыряется в извилинах мозга. Это было больше, чем кино. Это был Дантов Ад. Отвратительный антропологический эксперимент. Меня пытали и пытались затолкнуть в ржавую машину времени. После этого 21-й век показался возвращением в Эдем и глотком свободы. Теперь я благодарю судьбу, что не в проекте: "Как хорошо, что есть множество кинематографических галлюциногенных экспериментов, в которых можно не принимать участия".

Проект ДАУ в Харькове. Как это было?

Пять лет съемок. Тысячи участников. Но желающих рассказать о своем вкладе в осуществление странного замысла Ильи Хржановского в городе немного. Некоторые ссылаются на то, что подписали документ о неразглашении тайн. Иные отмахиваются, мол, не хотят об этом вспоминать. Нередко разговоры о ДАУ переходят в испуганный шепот: "человек, который пригласил меня принять участие в проекте, погиб при загадочных обстоятельствах", "она привела меня на съемки, но теперь она уже в ином мире" или "Директора Института уже нет в живых". Мнения о съемках ДАУ колеблются от неприятия до восторга, мифов хоть отбавляй, а вот реальные истории приходится собирать по крупицам.

Александр Казарновский, архитектор:

– В то время, как я пришел, уже многое было сделано, уже многое было отснято. Была почти полностью построена грандиозная декорация. Декорация представляла собой московский Институт физических проблем, хотя снимали это все в Харькове. Когда ты попадал в декорацию, то попадал в огромнейший двор, огромное пространство, которое окружено было со всех сторон зданиями. Здания очень высокие, 15-18 метров, они полностью отгораживали тебя от внешнего мира, ты попадал в атмосферу времени, в котором происходили съемки. Там были кабинеты главного режиссера, его помощников, комната, где работали художники, гримерные, парикмахерские, костюмерные, все те помещения, где работали люди, которые были в съемочной группе. Декорация начиналась сразу за пределами этого здания. Чтобы попасть туда, нужно было пройти КПП, где обязательно, были в это время съемки или не было съемок, необходимо было облачиться в одежду соответствующего времени: 30-е годы или 50-е. У меня была тоже соответствующая одежда, мне сделали прическу того времени. Хотя в самом здании, где мы работали, можно было пользоваться компьютерами, но нужно было пользоваться только деревянными линейками, только карандашом обычным, нельзя было брать автоматический карандаш, не дай бог, или ручку современную, или современную линейку. Рулетка тоже была чисто тех времен, такая металлическая лента. Нам выдали еще удостоверения с фотографиями, где было написано, что я являюсь сотрудником института, работаю в определенном отделе. С этим пропуском я пришел на проходную, там в устрашающей форме стояли охранники. Я записался в книгу, написал время посещения, получил пропуск и оказался в коридоре декорации. Я прохожу по коридору, открываю дверь, оказываюсь в этом дворе. Впечатление было, конечно, шоковое. Я выхожу во двор, где совершенно другой мир, все соответствовало эпохе, даже было гиперболизировано до гротеска. Меня со всех сторон окружает эта архитектура, на тот момент 30-е годы снимались еще, архитектура конструктивизма, тут же были элементы сталинского ампира. Из репродукторов играет музыка, советские песни, советские мелодии. Дворники в соответствующей форме подметают улицу, ретро-автомобиль. Захожу в буфет, привычный для советских времен набор продуктов. В принципе можно было в буфете купить себе что-нибудь поесть, но для этого нужно было поменять на проходной наши деньги на деньги советские тех времен. Причем по тому, как менялось время, менялись и деньги. У меня дома были еще по 15 копеек, можно было пойти в буфете купить стакан томатного сока или чего-нибудь еще. В принципе, можно было там и пообедать, там была кухня.

Я попадаю в декорацию, делаю обмеры, прихожу опять на студию, там выполняю чертежи, показываю главному художнику, если он это утверждает, значит, это идет в работу. Все делалось очень быстро, очень хорошие были ребята, которые выполняли все эти задумки художника. Основная декорация, главные помещения, которые там были – это квартира Ландау, там было два этажа, и второй блок был симметрично ему расположенный, где жили и во время съемок, и между съемками многие участники проекта. Еще был находящийся в другой части декорации кабинет директора института Крупицы. Сооружение располагалось в чердачной части недалеко от кабинета главного художника. Чтобы попасть туда, нужно было пройти по нескольким лестницам. Когда я первый раз туда попал, там не было электричества, было темно, чтобы попасть в кабинет, надо было пройти лабиринт из леса квадратных колонн. Немножко напоминает египетские храмы, но там они стояли в каком-то порядке, а тут они были хаотично расставлены, между ними где-то можно было пройти, где-то нельзя. В этом лабиринте надо было пройти, после этого можно было попасть в кабинет директора. Оттуда открывался потрясающий вид на все пространство декорации. В декорации были, во-первых, сам институт, лаборатории физические, многочисленные небольшие комнаты для ученых, где они делали опыты, фотолаборатории. В них реально работали ученые: как харьковские физики, биологи и другие, так и приезжавшие из Москвы, Петербурга и из-за границы. Им там создавали все условия для их опытов, может быть, даже те условия, которые они не могли получить в тех местах, где они работают реально. Им привозили все необходимые для опытов вещи, делали соответствующее оборудование.

Был там клуб ученых, где они обсуждали свои проекты, была парикмахерская, массажный кабинет, библиотека, тюрьма даже была, спецотдел, где работали соответствующие сотрудники. Причем там их подбирали очень интересно, то есть люди были соответствующего характера. Выбирали на проект очень характерных людей, они очень подходили под те персонажи, которые были нужны. Настоящих актеров по сути там было немного, только главные роли – сам Ландау и его окружение, остальные участники проекта были под своими именами и фамилиями, были самими собой, просто перенесенными в другое время. Подбирали людей непростых характеров, были со скандальными характерами, специально кого-то заводили, были стычки, были, мягко говоря, взаимонепонимания. Наверное, это было даже задумано так, чтобы внести больше жизни. Происходили вещи, которые происходят в обычной жизни, только все это было более сконцентрировано, это подогревалось. Были споры между учеными, даже доходило до драки. Тем более рядом буфет, где всегда можно было подкрепиться, выпить чего-нибудь. Завязывались взаимоотношения между людьми, которые постоянно находились в декорациях, которые там жили, разные взаимоотношения, в том числе и близкие. В конце съемок была приглашена группа радикалов из России. Сначала они какое-то время жили в этих помещениях, а потом принимали участие в съемках. Между ними и другими участниками были тоже очень непростые взаимоотношения, споры, стычки. Все эти ситуации были подстроены, но не были отрепетированы. Я по сути не видел репетиций. Единственное, приезжал из Москвы учитель танцев, такой весь из себя манерный, многие участники съемочной группы разучивали танцы. Но особых каких-то репетиций я не помню, все это происходило непредсказуемо во взаимодействии людей, их характеров. А характеры подбирались так, чтобы это взаимодействие не угасало. Участвовали в этом очень многие люди, в том числе из мест лишения свободы, люди психически неуравновешенные. Было много всего. Все это было в общих чертах задумано, но не было четкого сценария, была определенная канва, а уже конкретно какие-то события просто разворачивались по ходу действия. Они, конечно, направлялись, но очень много было того, что происходило спонтанно. Конечно, главный режиссер был фигурой над всем, и авторитарной, и иногда очень жесткой. Были случаи, когда людей увольняли с проекта просто по каким-то необоснованным обвинениям, причем людей, которые очень много сделали для проекта. Часто можно было слышать, как он даже орет. Но эта авторитарность была во многом обоснована, потому что она собирала людей. Поскольку речь шла об авторитарном времени, об авторитарной эпохе, то надо было, наверное, чтобы люди, которые работали над проектом, чувствовали какую-то авторитарность над собой.

Было очень много праздничного на проекте. Помню встречу Нового года – это был 2010, по фильму мы встречали 1930 какой-то год. Прямо посередине огромного двора были накрыты столы, был морозец такой, стояло "Советское шампанское", водка "Московская", все атрибуты были советские, салат оливье замерзший, который было трудно вилкой дробить, другие закуски. Было очень много народу, все, естественно, были одеты в соответствующие одежды. Было очень весело, все танцевали. Если был повод для каких-то праздников, люди, которые были в съемочной группе, с удовольствием этим пользовались. Празднование каких-то событий или чьи-то дни рождения превращалось в феерическое событие. Это все объединяло группу, конечно, и создавало атмосферу. Атмосфера была очень интересная. Люди, которые приехали, и москвичи, и петербуржцы, и харьковчане, работали практически круглосуточно. Операторы были немецкие. Съемки чаще всего велись в ночное время. Была идея с возрождением харьковского цирка, старый цирк был полностью восстановлен, его интерьер. Были восстановлены ряды сидений, они были сделаны, покрашены, пронумерованы. Готовились представления, тренировались актеры цирковые, мотоциклисты, которые должны были ездить в шаре. Очень много номеров должно было быть. Зрители порядка 700 человек были одеты в соответствующую одежду, сфотографированы, утверждены. Мои жена и дочка даже в этом должны были участвовать. Их сначала готовили к съемке в 30-е годы, потом эту сцену почему-то решили сделать в более позднее время. Все это огромное количество людей переодели в другую одежду уже других годов и другого времени года. Почему-то эта сцена не пошла, она так и не была снята.

Татьяна Ландесман, управляющий партнер PR-агентства Bagels&Letters:

– Все, что у меня связано с фильмом ДАУ, а связано у меня с ним немного, – это ровно одна схемка: как во сне. Меня не единожды спрашивали, кто меня туда пригласил. Я не помню. Я ожидала какую-то стилистику, которую я почерпнула, например, из книжки "Великий Гэтсби". Я была совсем не готова к тому, что меня оденут. Хотя надо отдать должное тем художникам по костюмам, которые работали, они очень скрупулезно собирали действительно настоящие предметы одежды того времени. На вопрос, кого я играла, я не смогу ответить, потому что я была в массовке. Это была некая безликая, как мне кажется, ужасная женщина. Это был поздний вечер, нас повезли, как потом мне подсказали коллеги, это была финальная сцена, очень масштабная, массовая, в какой-то дикой дискотеке. Привезли на стадион "Динамо", там снимали, снимали очень долго, очень утомительно. Я не помню ни музыки, ни что происходило. Я помню, что была совершенно дико уставшая. Думаю, что это испытывали практически все люди, которые там снимались. Наверное, по ощущениям больше всего это напоминало бал у Воланда. После этого нас вернули опять на площадь Свободы к офису кинокомпании, выдали какие-то гонорары. Гонорар был мною потрачен на то, чтобы добраться на такси домой, потому что метро еще не работало. Наверное, очень долго спала. Вот, соответственно, началось как во сне и снова им закончилось.

Александр Сердюк, физик, профессор, ректор одного из харьковских институтов:

– Подошла девушка и спросила: "А вы не хотите заполнить маленькую анкетку?" Почему нет? Пожалуйста. Заполнил, там не много было вопросов. Ушла эта девушка. Через некоторое время выходит уже другая девушка и спрашивает: "А не хотели бы вы заполнить более пространную анкету?" Мне уже стало как-то интересно, заполнил. Мне было там же сделано предложение поступить на работу. Я поступил на работу, на ту же самую должность, которую в реальности исполнял в этот момент – заместитель директора института. Сам институт построен, декорации огромные, много интересных вещей перекликалось с воспоминаниями о Ленинской библиотеке с черными колоннами квадратными. То есть там очень много было собрано символизма. Там это было организовано как обычная нормальная работа. Я возглавил работу лаборатории, там две лаборатории были, не связанные между собой. В этих помещениях были уже к тому времени, как я пришел, очень интересные физические установки. Самая яркая из них – большой, метров пять высота, под потолок, знаменитый трансформатор Теслы. Он работал, молнии пускал во все стороны, поэтому, конечно же, всех гостей, особенно именитых, мы туда водили и им это демонстрировали. Дорогое удовольствие. От меня требовалась сторона организационная, чтобы были журналы, чтобы был порядок, чтобы все делали то, что нужно. В лаборатории было несколько лаборантов. Когда устраивали семинары и конференции, приглашали со всего мира. Я там встретил лауреата Нобелевской премии Гросса, приехал бывший наш студент, можно сказать, даже мой в какой-то мере студент Виленкин Саша, всемирно известный физик. Там попадались и довольно известные шарлатаны. Я там еще какое-то время работал со звукорежиссерами, то есть я записывал сводки Совинформбюро разные. С другой стороны, я сидел в том же буфете и эти сводки мы слышали. В целом жизнь была по многим параметрам очень интересная. Мы тогда даже не особенно обращали внимания на то, снимали кино или не снимали. С нами сразу был договор о том, что никакого кино нет. Произносить все, что касается кино, категорически нельзя, за это штрафы. Я там прожил, по-моему, с 1942 года по 1968-й. Там был сделан буфет, но буфет обладал такой манерой ресторанного обслуживания, там заказывали, тут же при тебе делали. Делали очень хорошо, поваров они подбирали замечательных. С одним из них я дружу до сих пор. Самым именитым, с кем я там встретился, был Роман Абрамович с Дарьей Жуковой. С ним приехала еще и мадам Прада, всемирно известный дизайнер. Им тоже показывали и рассказывали, демонстрировали то, чем мы занимаемся. Потом маленькой группкой посидели, пообедали в этом самом буфете-ресторане. Там сразу на этой территории проходило очень много разных жизней. Были там биологические эксперименты, там не только физики были, но и биологи. Там виварий был, что-то пытались продемонстрировать на белых мышах. Жизнь другая была связана с какими-то страстями человеческими. В этих случаях всегда пытались создать ситуации, которые бы приводили к какому-то напряжению, возможно, эмоциональному взрыву. Наш лаборант, красивый высокий парень, стал пользоваться вниманием одной девочки из библиотеки. Возникла целая интрига, когда они встречались. Он в результате вышел настолько из себя, что чуть ли не захотел с собой покончить. Мы его все любили, стали уговаривать: ты перестань, это же кино. И вот это была наша, моя в том числе роковая ошибка, потому что все, что там происходило, писалось на магнитофоны, их не было заметно, но звуковое сопровождение всей этой жизни фиксировалось очень скрупулезно. Конечно же, потом нас вызвали, сказали: как так, мы же договаривались, что ничего, как вы могли сказать, что это кино? Нас оштрафовали заметным образом – тысяча гривен. Такие случаи специально иногда провоцировались, разыгрывались. Одна ситуация связана была с работой девушки, которая в буфете была, я не помню, каким образом и чем ее заставили взорваться, схватить стул, разбить витрину стеклянную. Все это очень было нужно и поощрялось. Одна женщина, которая работала уборщицей, пожилая, внешне, как пожилая еврейка, она чуть-чуть выпьет и там уже мат-перемат, вообще вела себя необузданно совершенно. Это вполне поощрялось.

Более того, таких людей подбирали. Один человек был приглашен, он легко поддавался провокациям, когда его можно было напоить и заставить вести себя совершенно неадекватно, как я понимаю, этим пользовались. Хотя сам человек хороший, в нормальном состоянии. Он очень со мной подружился, поскольку мы с ним начальники. По ходу дела мы похоронили директора института. Это была зима. Буквально за день-два площадка трека была превращена в кладбище. Причем это было так быстро сделано, и сооружения, все эти кресты, оградки, все. Благополучно похоронили на этом кладбище, рвали волосы, плакали, рыдали. Через два дня там было то, что было раньше, как будто этого и не случилось. Вот это меня поразило. Сейчас это уже не кажется удивительным, потому что я провел там больше года, а теперь, возвращаясь туда, я возвращаюсь на те же развалины, которые были прежде, один в один наш бывший бассейн "Динамо". Всю эту грандиозную декорацию быстро разобрали. Почему я об этом стал вспоминать? Мне показалось, что я там заместитель. Это что означает, раз его нет, то надо мне становиться директором. Не тут-то было, директором поставили очень симпатичного человека, он появлялся редко, но было известно, что он силовик, как раз курирует и присылает тех ребят, которые это ведомство представляли в нашем проекте. Ходили всякие слухи о том, что кроме всего этого параллельно там, где надо, они снимают то, что им надо. Потому что, во-первых, очень долго съемки идут, во-вторых, не видно никакого стержня. Фантазии и домыслы могли быть всякие, поскольку это было без участия нашего. Съемкой не называлась съемка, любая съемка, группа операторов немецким специалистом возглавлялась, с аппаратурой такой, которую трудно даже держать в руках, они вдруг появлялись, начинали снимать – это называлось "фиксация". У нас был словарик, где те вещи, которые мы привыкли называть по-современному, должны были называть по-другому. Вот эта фиксация происходила всегда в ночное время. Основная идея главного режиссера – создавать кино в виде документального, неигрового. Мы когда заходили туда, полностью переодевались, нас проверяли, чтобы мы ничего такого с собой вроде телефона не захватили. У нас было сразу договорено, что никаких фотографий мы себе не оставляем, никому не показываем, категорически все это должно быть в секрете от публики. Илья Хржановский достаточно интересный казался человек, но не яркий. Разговор с ним у меня пошел о физике, я говорил о том, что было бы неплохо этот проект использовать для того, чтобы вдохнуть новую жизнь творческую в харьковских физиков. Он говорит: никакая физика в Харькове уже возродиться не может. Для того чтобы хоть что-то здесь сдвинуть с места, нужно как минимум бросить миллиардов 20 долларов. Никто этого не даст". Тогда меня даже слегка резануло, хотя я понимаю, что это абсолютно точно отражающая состояние дел фраза. Я вспоминаю об этом своем периоде жизни с благодарностью, что он случился.

Яна Войцева, режиссер:

– Поздно вечером в августе 2009 года в метро, я ехала уже домой, подошла ко мне девушка и попросила разрешения сфотографировать для кастинга, записала координаты. Через некоторое время мне перезвонили и сказали, что мою кандидатуру отобрали и приглашают для подбора костюмов дальнейшего всего процесса съемок. Я очень обрадовалась, конечно. Было лето, жара. Пришли туда, анкету заполнила и попала в костюмерную. Мне подобрали костюм, такое платье очень странное, потом сфотографировали меня, посмотрели и сказали: чего-то не хватает. Потом забрали его и через некоторое время мне его выдали, к нему была пристрочена снизу бахрома, как на знамени советском, как ткань, которая на столе на каких-то партсобраниях, такая бахрома желтая. Хорошо. Потом нужна обувь еще, потому что все было достоверно – прически, головные уборы, обувь. У меня большой размер ноги. Я думаю: не возьмут. Они мне туфли дают – все мало. Ну что же делать, наверное, не возьмут. В итоге мне нашли парусиновые тапочки, у меня 41-й размер, тапочки, наверное, 40-го, я в них влезла. Мне говорят: удобно? Я говорю: удобно. Потом начались съемки, у нас были репетиции сначала, с нами репетировали профессиональные танцоры. Я помню, что мы вальс в основном танцевали. Танго пробовали, но не пошло, все-таки сложнее, а вальс живенько пошел. Съемки происходили по ночам, потому что днем было жарко, а ночью попрохладнее все-таки. Моим напарником, это же бал, у каждого была пара, моим напарником был курсант какой-то, он попал случайно на эти съемки: "Ко мне подошли, говорят – подзаработать хочешь? У меня каникулы, подзаработаю". Его взяли. У него был полностью костюм тех времен, как и у меня платье, и на голове у него была маска необычайная, коричневого цвета, можно сказать по форме балаклава, шапка с прорезями для глаз, а вверху на макушке были вмонтированы початки кукурузы. Мы его называли Кукуруза. На нем были сапожища черные, которыми он оттаптывал мои парусиновые тапочки, наступал на ноги мне все время.

У меня была тоже чудесная маска, такая советская авоська для рыбы металлическая. Когда ты рыбу словил на рыбалке, еще не уходишь, рыба в воде плещется в этой авоське. Дно было отогнуто, она надевалась на голову через отверстие в дне. Она давила, она же была металлическая. Я в ней ходила, она была тяжелая. Маски мы все сдавали, когда нас запускали в этот зал, нам выдавали маски, потом мы все сдавали. У меня был грим, у меня были короткие волосы совсем под мальчика, мне их зачесывали, тут заколочки, такие были впавшие глаза, уставшее лицо, и эта авоська сверху. Актеры, у которых были роли, мы же были просто массовкой, без имен, без каких-то ролей, а у них были роли, это были комсомольцы, которые приходили на бал. Я не помню, были ли у них маски. Но то, что меня поразило, что они показывали на входе в этот зал, там такие ступени на второй этаж, они показывали пропуски, комсомольские, наверное, билеты, самые настоящие, с черно-белыми фотографиями, с вписанными чернилами фамилиями, именами, то есть была полная достоверность. Актер, который играл самого Ландау, тоже был на съемках этой сцены бала, он был в красном пиджаке, таком бордовом, вельветовом, может быть, или замшевом, я не знаю, он такой видный мужчина, выгодно выделялся, у него не было маски, грима. Грим, наверное, был какой-то, но маски не было фантасмагорической. Атмосфера вся была действительно фантасмагория, но это длилось четыре дня, то есть были репетиции, а потом были сами съемки. Это все слилось в бесконечный поток, мы все время танцевали, при этом нас кормили. Если мы освобождались в пять или четыре утра, то нас развозили на такси, на это выделяли деньги. Нам это все оплачивали, конечно же.

Алексей Сердюк, дизайнер:

– Мы гуляли с друзьями по парку, подошла девушка: "Давайте я вас сфотографирую для фильма". Она пофоткала, мы дальше пошли гулять. Через две недели звонок: "Вас режиссер отобрал. Придите, пожалуйста, костюм подобрать". Подобрали костюм, через несколько дней начались съемки. Причем получается, что мы участвовали в достаточно трешевой сцене, она называлась "бал", это был какой-то сюр, там было все очень странно. Каждому, кто играл в этой сцене, а там было 400 человек, нужно было помимо подобранных костюмов, костюмы были подобраны под стилистику 30-х годов, а каждому нужно было сделать либо грим, либо маску, чтобы все было страшно, чтобы все было мрачно. Я пришел на грим, уже, наверное, был двухсотый, гримерши сбивались с ног. Я сел, она смотрит: какой же грим тебе сделать? Потом берет, красным гримом мои уши вымазывает: все, иди, короче. Я выхожу, вижу, что на меня все смотрят: что у тебя с ушами? Потом, когда присматривались, видели, что это грим. В итоге, когда режиссер Хржановский всех построил, чтобы посмотреть, у кого какой грим, он тоже на меня долго смотрел: иди, ищи себе маску. Одной девочке не понравилась маска. Она говорит: "Можно, я сама себе сделаю маску?" – "Можно, сделай". Она взяла, себе сделала маску из гофрокартона, приносит, показывает режиссерам, а там были режиссеры массовых сцен, много режиссеров было, ей говорят: в то время еще не было гофрокартона, сиди, выправляй. Она сидела часа три, выправляла гофрокартон. Атмосферу там пытались сделать мрачной. В ДК железнодорожников все покрасили в черный цвет, вот эти странные маски. Две группы репетировали на съемочной площадке, две группы занимались с тренерами, потом менялись, было три дня репетиций, а потом последний съемочный день. Под живой оркестр мы танцевали в этой мрачной атмосфере с этими неудобными масками, которые у кого-то спадали, мне уши натерла моя маска вообще. Была жара. Вроде обычный бал, живой оркестр, поставили бочку с квасом, продавали настоящий квас. Режиссеры массовых сцен давали советские деньги и только за советские деньги можно было прийти и взять кваса, выпить. Там очередь, квасовщик такой толстый стоял, как полагается. Вроде бы как все нормально, но эти маски добавляли реального странного треша: и ведра, и какие-то каракатицы на голове, сетки, все, что только можно себе представить. Танцы проходили под живой оркестр. Насколько я помню, на съемках играли практически "Рио-Риту", она несколько месяцев в голове потом звучала, потому что мы под нее танцевали в этой жаре в этих неудобных масках, она просто впитывалась в нас. В день съемок пригнали трамвай, старые машины, чтобы они создавали какой-то антураж за пределами этого здания. Ездил один трамвай, в нем был вагоновожатый, он был настолько похож на Сталина, что мы его называли Сталиным, фотографировались, говорили: это Сталин, мы с ним фотографируемся. То ли глюки Ландау, то ли сон Ландау, то, что это не реальность – скорее всего это так.

Александр Гук, художник:

– Я участвовал в трех эпизодах во время съемки. Первая сцена, в которой я принял участие, – это сцена на Полтавском шляху. Участвовали сотни людей, может быть тысячи, я не знаю точно. Все эти массы людей, во-первых, надо было одеть, это было с раннего утра одевание, потом постричь, загримировать. Часть грима догримировывалась уже на площадке, то есть время от времени подходили девушки, говорили, что ваш костюм надо немного подфактурить, набирали земли и немножко нас припорашивали. Нам не досталось нижнего белья, про которое все рассказывали, мы пользовались своим, но от обуви до головного убора все было приготовлено, все было стилизовано под это время. Стрижки приводились в порядок под стилистику того времени. Полтавский шлях меня впечатлил масштабностью. От Университетской горки до горизонта – одетые люди, антикварные автомобили, антикварные продукты питания, которые продавались. На всей этой территории не было ни одного современного человека. У одного моего знакомого в этот день проходили похороны его тещи, так для того, чтобы ее вывезти на кладбище, пришлось договариваться со съемочной группой, чтобы на это время остановили съемку, освободили Полтавский шлях, ее вывезли, и мы продолжили снимать. На Полтавском шляху, так как народу было очень много, то нам в массовке ставили задания наши десятники. Каждому продумывали какой-то маршрут, где ты ходишь, что ты делаешь. Лично мне выдали фунтик с семечками, которые я должен был лузгать, переходить дорогу. Какие-то небольшие буквально три проходки, в каждой проходке мне искали, в каком образе я должен ходить. Ещё я принимал участие в переулке Воробьева, на съемках. Мне дали в руку тележку, сказали, что с капустой я буду здесь ездить. Тележка поломалась, потом мне сказали, что я буду эту тележку ремонтировать. Сначала были съемки с действием, потом пришли звукооператоры, которые снимали аутентичные звуки. Так как я в это время ремонтировал тележку кирпичом по гвоздям, то старался как-то музыкально все это делать, синкопично этот ремонт произвести. Одна из характерных особенностей этого места – огромные горы капусты. Там съемки растянулись на два дня, потому что первый день капусту завозили, ее не успевали раскидать. Для того, чтобы сделать действительно огромные кучи капусты, сначала навалили большие кучи песка, которые должны были обложить капустой. По сюжету горожанам привозили эту капусту, мы как раз с тележками должны были приезжать за ней. Так и получилось, местные жители после съемок эту капусту растаскивали, потому что ее никуда не забрали.

На всех трех локациях, где я был, были горы капусты или ошметки капусты, куча гравия и много конского навоза, который кучами лежал, разбрасывался по всему пространству. Местные жители не очень были рады, потому что этим же навозом забрасывались стены, они были заляпаны, были кучи капусты, а для того, чтобы она не была свежей, только с базы привезенной, все это засыпали цементом. Привозили здоровенный авиационный мотор, который гнал ветер, в него кидали лопатами цемент, по всему этому переулку, по всей этой улице большая туча цемента летела, все присыпало, все было в серых тонах. В третьем эпизоде снимался возле памятника Шевченко, там я уже близко видел режиссера. Персонал был одет в стилистике. Людей в неаутентичной одежде на площадке не было, режиссер тоже был в каких-то галифе. Проблемы современной архитектуры, рекламных бордов и прочего они решали, закрывая всё какими-то серыми щитами. Вот во что они превратили город Харьков. На третьей локации, когда опять я столкнулся с капустой, с гравием, у меня сложилось такое впечатление, как будто над Харьковом пролетело три дирижабля с капустой, гравием и конским навозом, но они взорвались и рухнули. Не очень было понятно, на каком принципе происходил кастинг, но людей было очень много, была какая-то странная атмосфера: не то чтобы болезненная, но какая-то специфическая. Поэтому я до сих пор не знаю, мне радоваться тому, что меня отобрали в эту атмосферу, или как-то смущаться по этому поводу.

Александра Степаненко, костюмер, участвовала в проекте на самых последних этапах:

– Первое, чем мы занимались, когда готовились досъемки, это сцены на Тоцком полигоне, там проводилось испытание атомной бомбы. Для этого заранее был выбран полигон под Харьковом – карьер. Могу сказать про Илью, что он большой перфекционист. Это касается локации, это касается костюмов. Отдельный рассказ – по поводу манекенов. Была выбрана локация, но в какой-то момент он сказал: "Нет, мне это не нравится, меня это не устраивает, ищите еще". Ребята по Харьковской области прочесывали все, какие возможно карьеры, в результате нашли место, которое всех удовлетворило, его удовлетворило. Но специфика этого места в том, что оно в серой зоне находится. То есть ребята, которые ехали на съемки с большим количеством того, что на съемках должно было взрываться, имитировать бомбу и так далее, они это все везли с собой и очень переживали, как на блокпостах это все пройдет. Тем не менее, все состоялось, что-то такое очень постапокалиптическое. Я занималась тем, что на складе мебели и одежды в Харькове нужно было найти необходимые костюмы. У нас был такой талмуд, в котором были написаны номера сумок, нужно было их найти, извлечь оттуда военную форму и привести ее в порядок. Форма эта была настоящая. Если это шинель, ты берешь эту шинель в руки, она тяжелая, она теплая. Физически было, конечно, очень тяжело, но мы понимали, что мы готовимся к продолжению этого огромного проекта. Это тянулось, откладывалось на неделю, на две, на месяц. То, что должно было сниматься в мае, в начале июля, сняли в результате ближе к августу. Потом с Берлином не получилось. Для берлинцев оказалась очень, видимо, болезненной история со стеной, Илья хотел возвести ее вновь. С этим не получилось, он перенес это все в Париж. Мы везли с собой помимо самих себя, помимо своих голов и своих рук, мы везли туда сумки с костюмами. Мы это все везли в больших чемоданах. Я очень переживала, думала: сейчас как спросят на таможне, что это такое, что это за куча обуви, что это за куча мужских рубашек. Как это все объяснять? Говорить ли, что это арт-проект ДАУ или вообще ДАУ не упоминать? Были некоторые опасения, но тем не менее, в аэропорту нас нигде не остановили, ничего не спрашивали. Мы приехали в театр, даже не заезжали в квартиру, где мы жили, сразу приехали в театр и сразу приступили к работе. Озвучено было, что нам нужно будет одеть манекенов. Но когда я увидела, это вовсе были не манекены в привычном понимании этого слова – это самые настоящие фигуры по подобию фигур из Музея мадам Тюссо. Это не преувеличение. Три девушки работали с нами, у них был отдельный этаж и небольшая мансарда, это девушки из Музея мадам Тюссо. Мы, конечно, когда увидели эти фигуры, были просто поражены, потому что они как живые. Реснички, бровки – это все натуральное. Это все в Театре Шатле происходило. В Театре Де ля Виль еще на тот момент был полный разгром, стояли козлы, везде была побелка, клеенка, в Шатле можно было работать, нормальная обстановка была. Первый визит с нашего верхнего рабочего этажа на этаж, где сам Илья собственно работает. Я иду по коридору, смотрю – одна фигура стоит, вторая, третья, на диванчике сидит с куском багета в руке еще одна фигура. Рядом стоит девушка, у нее на руках лежит журнал, и вдруг в какой-то момент девушка переворачивает страницу. У меня просто чуть сердце не остановилось. Три фигуры, две из которых восковые, одна живая, они абсолютно аутентично выглядели. Сами фигуры сделаны с поразительной точностью, с поразительной любовью.

По поводу костюмов: часть из них уже была на месте, часть из них мы привезли с собой. Везли это все просто буквально на себе. Одежда, точно так же, как в фильме, с 1938 по 1968 год, одежда вся вплоть до нижнего белья. Какое нижнее белье в 30-е годы было, вот у нас отдельный коробок, здесь бюстгальтеры именно такого фасона, трусики-панталончики именно такие, какие они были. По поводу перфекционизма: идея Ильи была в том, чтобы на манекены не просто надевали блузку, сверху пиджачок и юбочку, нет, мы на них надевали нижнее белье, на девушек надевали либо колготки, либо чулки с подвязками. Казалось бы, зачем это нужно, ну вот нет, как на съемочной площадке все, включая костюмеров, ходили одетые в эти неудобные колючие колготки, точно так же и манекены было решено одевать, полностью соблюдая все нюансы, все моменты. С манекенами такой нюанс: голова и руки – это силикон, латекс, а вот эта часть сделана из материала чуть, наверное, плотнее, среднее между поролоном и пенопластом. Для того чтобы вся фигура не была гладкая, она состоит из нескольких частей – бедра, живот, часть под грудью. Нужно было надевать трико, за счет этих трико мы корректировали фигуры. У какой-то из девушек грудь побольше, чем у манекена, мы это все набивали. Изначально речь шла о том, чтобы одевать только эти фигуры, когда мы уже туда приехали, нам сказали, что придут еще живые люди. В центре Помпиду заедут люди, которые частично снимались в фильме, какая-то массовка, не главные персонажи, даже не второстепенные, просто люди для количества, тем не менее, это живые люди, на этих людей тоже нужно подобрать одежду. Когда мы приехали, две фигуры были одеты, были готовы к тому, чтобы их вынести и поставить в так называемый киоск. Перед тем, как выносить туда, решили на утверждение показать Илье. Он посмотрел: "Да, в принципе нормально все". Потом подходит: "А что это тут ничего нет? Как это так?" – "А зачем?" – "Как зачем? А если люди придут и будут щупать там?" Нам пришлось соорудить соответствующие мужские органы. То, что, извините, было куплено в секс-шопе, оно не подошло, потому что на сидящей фигуре это еще как-то так, а на стоящей это выглядит пошло, некрасиво. Пришлось импровизировать. График работы: "богема" не приходит работать в 8-10 часов утра, приходит в 12, в час-два. Но работать нужно, нет такого, что 6 часов пропикало, все развернулись и ушли. Все работают по мере необходимости, это бывает и до 10 вечера, до 11, до 12. Девочки, которые сейчас там остались, говорят, что мы работаем круглосуточно. Несколько хаотично был организован процесс на месте. Возникают какие-то идеи уже в процессе. Одна из сотрудниц, которые там работали, разговаривая по телефону, она домой звонила, говорит: "В Харькове никакой организации не было, но здесь просто кошмар!"