- Военкоматы отказываются считать погибших в Сирии российских военнослужащих ветеранами боевых действий.
- Почти в 70 городах России прошли протесты против строительства мусорных полигонов и мусоросжигательных заводов.
Военкоматы отказываются считать погибших в Сирии российских военнослужащих ветеранами боевых действий, из-за чего их семьям приходится добиваться положенных выплат через суд. Об этом заговорили после публикации в "Коммерсанте" истории вдовы летчика Андрея Пыленка, погибшего в Сирии в начале марта прошлого года при крушении самолета Ан-26. Только после обращения в прокуратуру и судебного разбирательства вдове удалось добиться решения о перерасчете пенсии по случаю потери кормильца с учетом значительной надбавки, которая полагается ветеранам боевых действий.
По свидетельству ветеранских организаций, подобных историй много. Об этом – председатель правления Союза ветеранов военнослужащих, проходящих службу в Сирии, Сергей Тимохин.
Видеоверсия программы
Сергей Тимохин: Люди жалуются на то, что их, тех, кто реально участвовал в некоторых событиях, не признают участниками боевых действий, начиная с 1956 года. Хотя есть закон о ветеранах, в котором конкретно прописано, что в какие-то годы можно считать, а в какие-то – не считать, кто участвовал в боевых действиях. Когда страна в состоянии боевых действий, там находится наш контингент, как это было в 1984–85 годах: понятно, что люди там погибали, выполняя боевые задачи, – есть очевидцы, документы, воспоминания одного из военных советников, Яшкина, в которых говорится о том, что делалось в те времена, чтобы предотвратить Третью мировую войну.
Марьяна Торочешникова: Но сейчас, когда власти страны официально заявляют, что там действительно присутствуют российские военные, пытаются помогать действующему в Сирии правительству, почему же людей не признают участниками боевых действий?
Человек не может сам приехать туда и что-то делать с оружием в руках: это все делает государство
Сергей Тимохин: Они объясняют это тем, что "нас там нет". В архивах Министерства обороны в Подольске мы пытались найти корни, были мы там или не были, откуда там появились комплексы С-200, которые сейчас стоят там на вооружении, как передавался опыт от наших военных к сирийским, каким образом их обучали обслуживать эту технику, но нас, оказывается, там "не было". Сейчас "мы там есть", но некоторые военкоматы требуют доказывать через суды, что люди там выполняют интернациональный долг, ведут боевые действия. Но человек не может сам приехать туда и что-то делать с оружием в руках: это все делает государство, Министерство обороны.
Марьяна Торочешникова: А что дает человеку и членам его семьи признание его участником боевых действий? В истории, которую мы привели в пример в начале, вдове выплачивались повышенные компенсации. А человеку, который остался жив, положено что-то к тому, что дает государство? Ведь если вас не признали участником боевых действий, вам вроде бы ничего и не положено от государства.
Сергей Тимохин: Цифры смешные: от двух до трех тысяч рублей в месяц положено участникам боевых действий, в зависимости от региона. Мы посчитали примерное количество денег, необходимых для людей, которые за два года (в 1983–84 годах) побывали в Сирии: это 45–52 миллиона рублей. Это цифры, несопоставимые с государственной мощью современной России. И самое важное, что растут дети, внуки, и необходима преемственность поколений, нужно передавать опыт, а мы просто теряем тех, кто в будущем будет поднимать нашу страну, работать на ее благо, защищать ее рубежи.
Марьяна Торочешникова: Правильно ли я понимаю, что вы, ветераны Сирии, возмущены в первую очередь тем, что государство отказывается признать вас участниками боевых действий? Или они даже не говорят, что вы там были?
Сергей Тимохин: Парадокс в том, что мы как будто бы "были там туристами". Мы говорим об этом уже более 30 лет, я обращался в Государственную думу, в Комитет по обороне, мы уже три года боремся за то, чтобы нас хотя бы признали. В результате Госдума сослалась на одну из директив о том, что мы не попадаем во временные рамки, причем там в тот момент голосовали всего 87 человек, то есть около 17% всего состава, и они высказались за то, что нас не надо признавать участниками боевых действий.
Марьяна Торочешникова: А российские военнослужащие, которые сейчас находятся в Сирии, в лучшей ситуации по сравнению с вами? Их статус признают или тоже нужно ходить по судам?
Сергей Тимохин: Я не могу привести конкретных данных, хотя к нам обращаются. Обращаются саперы, которые проводили очистку от мин в Палестине: им пообещали какие-то надбавки, но они не получили их вовремя. Обращались к нам по поводу того, что есть государственные награды, подписаны наградные листы, и не всех наградили. Были обращения из подразделений обслуживания, которые ужимают в получении надбавок, хотя, если полк ведет боевые действия, то все, начиная от писаря и заканчивая руководителя полка, являются участниками боевых действий.
Марьяна Торочешникова: Но это нужно только для того, чтобы почувствовать себя нужным человеком, понять, что все это было не зря? Или это реально влияет на качество жизни людей?
Сергей Тимохин: Этот вопрос поднимался не раз, мы часто с этим сталкиваемся: люди, допустим, не могут получить санаторно-курортное лечение или льготы по лекарствам просто потому, что они не участники боевых действий. Квартплата… Человек, который уже ушел на пенсию и получает 12–15 тысяч рублей, физически не в состоянии работать, а деньги нужны.
Марьяна Торочешникова: А льготы ему не положены, потому что нет бумажки, официально он не участвовал в боевых действиях. И доказать, что ты был участником боевых действий в 80-х, к примеру, годах, практически невозможно.
Сергей Тимохин: Да, хотя были такие единичные случаи. Это в корне неправильно! Мы не должны доказывать, что мы там были и вели боевые действия, что мы – воины-интернационалисты. Современная Россия должна просто признать это как факт. Ведь именно эти люди, молодые мальчики, в основном 20-летние солдаты, сержанты, офицеры, прапорщики, на полтора-два года оторванные от семей, действительно вели борьбу за мир на Ближнем Востоке и, может быть, спасли мир от Третьей мировой войны.
Марьяна Торочешникова: По официальным данным, сейчас российские военные находятся на территории Сирии больше трех лет, и за эти годы Министерство обороны признало гибель более ста граждан России, но расследователи и эксперты утверждают, что смертей было значительно больше. Рассказывает Анастасия Тищенко.
Марьяна Торочешникова: Правильно ли я понимаю, что эти 63 тысячи человек, о которых официально заявляют власти, побывали в Сирии, но все они или большинство из них не имеют статуса участников боевых действий, и чтобы получать какие-то льготы, лечение и так далее, нужно идти в суд?
Люди не могут получить санаторно-курортное лечение или льготы по лекарствам, потому что их не признали участниками боевых действий
Сергей Тимохин: Те люди, которые с 2015 года участвуют там в боевых действиях, как правило, добиваются этого статуса. Уже по прибытии в Россию, в свои части, в течение месяца-полутора они получают соответствующие удостоверения: тут не возникает проблем. А если даже бывает так, что не получают, то это достаточно легко решается через Министерство обороны. Другое дело, что с 1956 по 2015 год это практически нерешаемая проблема.
Марьяна Торочешникова: А участники других локальных конфликтов СССР за рубежом в том же положении, что и сирийские ветераны?
Сергей Тимохин: Благодаря тому, что Сирия на слуху, мы еще продвигаемся вперед, а вот такие союзы ветеранов, как "египтяне", Ангола, Мозамбик, Куба и так далее, где тоже велись боевые действия… В Анголе, кстати, была очень тяжелая война. Там были наши военные советники, присутствовал ограниченный контингент, и люди там испытывали очень большие трудности, даже больше, чем мы в Сирии, потому что в основном там была пехота, а у нас – войска ПВО, более цивилизованные по бытовым условиям. Вот о них мало кто говорит и помнит.
Мы хотим собрать коалицию участников локальных войн и еще раз выйти с предложением к нашему главнокомандующему, президенту Владимиру Путину, чтобы собрать воедино всех этих людей и наконец-то создать министерство по делам ветеранов, которое могло бы разрешать спорные вопросы через правительство Российской Федерации, а не через Конституционный суд.
Марьяна Торочешникова: А зачем нужно отдельное министерство по делам ветеранов? Есть же Министерство обороны, там можно организовать отдельное управление.
Сергей Тимохин: Я считаю, что такая структура должна существовать и объединять не только ветеранов силовых структур и Министерства обороны, но и ветеранов труда, у которых тоже есть свои проблемы. Нужно собрать всех в одно министерство, тогда будет решена и проблема с деньгами, и с санаторно-курортным лечением, и с вовлечением ветеранов в социальную сферу, в нашу бытовую жизнь, и с преемственностью поколений. Мы одним махом решили бы многие проблемы. А много денег на это не требуется. На ветеранские организация сейчас деньги выделяются (немного, но выделяются), а если собрать все воедино, не так много нужно будет России на то, чтобы содержать 10–11 миллионов человек.
Марьяна Торочешникова: Мы говорили в основном о кадровых военных, но за рубежом были и российские граждане – участники частных военных компаний, охранных компаний. Эти люди могут претендовать на признание хоть каких-то заслуг, на получение статуса?
Сергей Тимохин: Как военный заявляю вам: людей, которые защищают нашу страну, государство должно поддерживать, потому что они выполняют задачу по защите и обороне того народа, который находится сейчас в очень незавидном положении.
Марьяна Торочешникова: Но можно сказать, что они равны в тех правах, льготах и условиях, на реализацию которых могут претендовать?
Сергей Тимохин: Время не стоит на месте, и закон о ветеранах, которому уже более десяти лет, надо поправлять. И эти люди тоже должны войти туда, даже, может быть, отдельной строкой. Не секрет, что это довольно серьезная сила, и не только в нашем обществе, но и в Америке, и в других странах. Тут вопрос к Думе, она должна принять законы, позволяющие тем людям, которые стоят на грани между добром и злом, в обязательном порядке пользоваться льготами.
И я хочу обратиться к тем, кто сейчас стоит на рубеже, прежде всего, к тем, кто выполняет боевую задачу в Сирии: пожелать здоровья, счастья, крепких семейных уз, чтобы ваши дети и внуки гордились вами! Это относится ко всем людям в погонах: будьте счастливы!
3 февраля почти в 70 городах страны прошли протесты против строительства мусорных полигонов и мусоросжигательных заводов. Люди требуют внедрить раздельный сбор мусора и максимальную переработку отходов, а также создать систему контроля за утилизацией отходов.
Ситуацию комментируют: организатор всероссийского протеста "Россия не помойка" Дмитрий Секушин из Архангельска, Иван Иванов, член правления "Комитета защиты Вычегды" и организатор экологического движения "Раздельный сбор" Валерия Коростелева.
Дмитрий Секушин: 2 декабря мы подняли Архангельскую область, вышли 30 тысяч человек. Мы протестовали против экогеноцида, который, по нашему мнению, происходит в области: к нам собираются свозить мусор из Москвы и Московской области, захоранивать его в болотах, что неизбежно приведет к загрязнению наших рек, Белого мора, а в перспективе – и Баренцева моря. Власть нас не услышала, на диалог не идет, и мы решили объединиться с экоактивистами, которые сталкиваются с той же проблемой, чтобы прозвучать громче и четче.
Марьяна Торочешникова: И что, теперь вас услышали, после 3 февраля архангельские чиновники как-то отреагировали на протест?
Дмитрий Секушин: Отреагировали потоком лжи и провокаций. Нас называют экстремистами, чуть ли ни сепаратистами. Цивилизованного диалога мы так и не видим. Но я думаю, что это борьба не одного месяца, а может быть и не одного года, и мы будем продолжать.
Марьяна Торочешникова: Если не касаться вопроса захоронения московского мусора на территории Архангельской области, как ваши чиновники решают проблему с местным мусором? Вы его перерабатываете, сжигаете или у вас есть свои полигоны для мусора, за которые вы теперь больше платите? Кстати, сколько в Архангельске в этом году платят за вывоз?
Мы протестовали против экогеноцида, который, по нашему мнению, происходит в области
Дмитрий Секушин: У нас пока не было повышения тарифов, это решение отложено до 1 июля. А проблемы с мусором у нас пока никак не решаются. Старые полигоны используются, как использовались и раньше. Нам продемонстрировали проект территориальной схемы, которую предлагают внедрить, и она, конечно, совершенно никуда не годится. Она предусматривает аж 15 штук небольших мусоросжигательных заводов, несколько полигонов для захоронений и никакого раздельного сбора и переработки. Мы крайне возмущены этим и требуем коренного изменения этой территориальной схемы.
Марьяна Торочешникова: Валерия, летом в программе "Человек имеет право" мы рассказывали о том, что в России готовится мусорная реформа, чиновники должны будут принять какие-то местные регламенты, и с 1 января все начнут сортировать мусор. А на самом деле его собираются везти из Москвы в Архангельскую область или сжигать в Подмосковье, а пепел везти в Томск, в регионах просто повысили тарифы и так далее. Что произошло, где случился сбой?
Валерия Коростелева: Я бы не сказала, что летом у нас были супероптимистичные настроения, потому что реформа затевалась еще с 2014 года, и в целом идея была очень хорошая, но каждый год лоббисты разных направлений откусывали от нее кусочки, и в итоге получился Франкенштейн, собранный уже непонятно из чего. Слепили из того, что осталось, например, 200 мусоросжигательных заводов, хотя еще четыре или пять лет назад не планировалось их строить, потому что против них постоянно шли протесты, но в конце их снова прилепили. Москва должна была войти в мусорную реформу по общим правилам, но перед Новым годом буквально протащили закон, и Москва вместе с Питером и Севастополем вышла из большей части реформы. А здесь больше всего отходов: 20% отходов образуется в Москве, и это очень большое количество денег, которые можно никак не считать, не регламентировать, а распределять по своим карманам.
Марьяна Торочешникова: Иван, чем недовольна Вычегда?
Иван Иванов: Тут вопрос Шиеса – на мой взгляд, это сейчас самая горячая точка в России по вопросу мусора. Это место, где строится свалка для захоронения отходов из Москвы и Московской области.
Марьяна Торочешникова: Насколько я знаю, там буквально вырубили лес, станция Шиес находится на границе нескольких областей и туда собираются поездами возить мусор?
Иван Иванов: Да, именно так. Причем если изначально, в начале июля речь шла о каких-то перерабатывающих заводах, о цехе глубокой переработки древесины, то в декабре уже однозначно озвучено, что это просто свалка высокотехнологичного, запакованного в брикеты, мелко измельченного мусора, и якобы когда-то потом его будут для каких-то целей покупать шведы. Люди недовольны прежде всего этим: это оскорбительно. Самое главное, все решения относительно этой стройки принимаются без учета мнения жителей, без оповещения, в полной скрытности. Власти и застройщики как будто считают, что людей там просто нет.
Семь месяцев идет стройка, и до сих пор нет никакой официальной информации. Правительство области совместно с Технопарком ездит с рекламой, показывает этот инвест-проект, который у них периодически меняется, говорит о каких-то проведенных изысканиях, не оглашая этих данных. Министр природных ресурсов и лесного хозяйства Архангельской области сам приезжает на Шиес в командировку и, я считаю, просто лоббирует интересы Технопарка и тех, кто за ним стоит.
Марьяна Торочешникова: Валерия, люди сейчас могут остановить чиновников?
Валерия Коростелева: Мне очень хотелось бы в это верить. Год, два года назад проблема отходов интересовала только пару сотен, ну, может быть, тысячу активистов во всей стране, в каждом городе понемножку, а сейчас, в связи с выделенным тарифом, не заметить эту реформу уже нельзя, и многие заметили. Когда люди начали задумываться, за что они будут платить, их начало волновать, что будет дальше с отходами. Если всю эту массу пустить по пути цивилизованного обращения с отходами, то можно повлиять на эту реформу.
Сейчас подключился и "Народный фронт", и другие политические партии: КПРФ, например, – то есть в тему отходов включается много людей, и в целом можно повлиять на то, чтобы не принимали совсем очевидно наглых решений, как к Шиесом или с мусоросжигательными заводами. Но если Московской области очень тяжело бороться с мусоросжигательными заводами, то у Казани это получается, потому что это один город, а не четыре маленьких подмосковных городка, и они выиграли в суде – опротестовали разработанную схему с мусоросжигательными заводами. Понятно, что схема, скорее всего, останется, но они будут судиться дальше, и инвесторы, скорее всего, откажутся: если это протестный регион, зачем там строить?
Марьяна Торочешникова: А почему в Москве и Подмосковье хотят строить мусоросжигательные заводы, если все владельцы существующих мусороперерабатывающих заводов говорят, что им не хватает сырья? Почему бы просто не научить людей сортировать мусор?
Валерия Коростелева: Потому что владельцы мусоросжигательных заводов будут просто открывать шлагбаумы, чтобы к ним заезжал мусоровоз, получать за это деньги и ничего особо не делать. Это люди, которые приходят на рынок, становятся искусственными монополистами, и к ним на счет просто капают денежки. Просто пришли люди, которые сказали: мы хотим зарабатывать на этом деньги, – и им сделали искусственную монополию.
Марьяна Торочешникова: А то, что по всей стране 3 февраля на улицы выходили люди и говорили: "Мы не хотим мусорных свалок!" – это меньше интересует власти.
