"Idel.Реалии" продолжают цикл материалов, посвященных нарушениям прав осужденных в мордовской колонии №14. В конце декабря прошлого года УФСИН подтвердила информацию о рабском труде осужденных женщин –​ под стражу был взят исполняющий обязанности начальника колонии Юрий Куприянов. В конце января правозащитная организация "Зона права" получила еще три обращения о невыносимых условиях содержания в ИК-14. Сегодня "Idel.Реалии" публикуют монолог бывшей заключенной ИК-14 Гелены Алексеевой. Она работала заместителем министра инвестиционной политики Саратовской области и была осуждена на три с половиной года за пособничество в покушении на коммерческий подкуп.

​С ЧЕГО ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ

– Я из Саратова, из хорошей семьи: дома все в порядке, я не бомж, не пьяница. Наверное, для таких личностей, которые в жизни уже чего-то достигли, достаточно долго служили государству, тяжело получить наказание именем Российской Федерации. У меня высшее юридическое образование, я очень долго работала юристом-государственником, в суде защищала себя сама. Естественно, все права и обязанности, в том числе государственных служащих, коими являются сотрудники УФСИН, мне тоже очень хорошо были понятны.

​С чего начинается путешествие в ИК-14? С того, что еще в СИЗО тебя выводят из камеры и не говорят, куда ты едешь. Об ИК-14, о мордовских лагерях (там три женские колонии) начинаешь узнавать еще с того момента, как ты приехал в СИЗО. [Тебе] рассказывают, что ты обязательно поедешь в Мордовию. Сначала это воспринимается как определенное запугивание. Но когда девочки узнают, что едут в Мордовию, то многие "вскрываются", делают все, что угодно – заболевают, глотают гвозди, – чтобы только туда не приехать. Эта слава очевидна и понятна, особенно после письма Нади Толоконниковой.

По приезду в ИК-14 тебя дней десять держат в карантине. На второй-третий день тебя приходят осматривать как лошадь. Заходит один, второй – таким образом они выбирают, кто куда пойдет работать. Работы бывают в жилзоне и промзоне. Промзона – это то, о чем сейчас все говорят, – швейное производство. Есть еще работа – например, на администрацию, которая заключается в том, чтобы "стучать". По приезде каждая новенькая карантинщица мечтает попасть на работу, ни в коем случае не связанную со швейным производством. Еще на этапе было понятно, что это совершенно безумная работа!

По приезде тебя ведут переодеваться. Ты начинаешь все понимать с момента, как тебя переодели. Тебе выдают ботинки зимние – одну пару, пальто зимнее – одно, рубашки – две, бюстгальтер – один, и так далее. Это все ужасающего качества, размера на четыре больше, не новое, то есть после кого-то.

Мыться один раз в неделю можно в бане, а стирать вообще негде! Тебя ведут на экскурсию на производство – ты сразу видишь этот огромный конвейер. Чесаться от того, что там летает, начинаешь сразу. Потом, как говорят, к этому привыкаешь. Ткань, которая приходит на зону, с какой-то пропиткой – нижайшего качества – дескать ничего страшного, зэки сошьют. Там к тебе уже начинают присматриваться сами ручницы. Они мне кричали и спрашивали, какой у меня срок. Потом пошел второй отбор. Если они видят девочку, у которой восемь-девять лет срок, они пойдут и через начальников будут просить ее в свою бригаду.

О РАБСКОМ ТРУДЕ

– Потом проходит комиссия – там изучают твое уголовное дело. Еще в рамках процесса у меня было огромное количество жалоб на всех и на каждого, поэтому меня сначала отправили в закройный цех, он считается самым тяжелым. Я пришла, и мне сказали, что видят меня "на пилу". Что такое пила? Это допотопное средство (никто тебя не собирается учить на нем работать), на которое кладутся листы ткани (по 100-150 листов, девочки их уже отмеловали). По этим меловым линиям пилой, которая работает непрерывно, нужно вырезать нужное изделие. И не дай Бог скосить хоть куда-то – это значит, что все 100 листов – брак. Пальцы на этой пиле отрубаются, режутся, кровь льется. Это небезопасно, требует определенного обучения. Меня спасли сами зэчки. Меня на два дня поставили обучиться, и одна девочка сказала, что мне ни в коем случае сюда не надо. Она пошла и сказала, что я плохо вижу, меня на пилу нельзя. Эта девочка меня спасла, я ей до сих пор благодарна. Потом я уже видела срубленные пальцы и прочее – и всем глубоко все равно.

В закройном цехе в одном помещении происходит размеловка. В этом же цеху происходит нарезка пилой — ошметки ткани в носу, глазах, волосах. Это норма труда? Вытяжек, кондиционирования или хоть какой-то охраны труда там нет, не было и не будет – это невозможно сделать, потому что сама колония, на мой взгляд, подлежит сносу.

Месяца через три, видимо, приглядевшись и убедившись, что у меня все-таки есть какие-то заслуги перед Родиной, меня перевели работать в так называемую учетную. Это бухгалтерия промзоны. Мы считали зарплату, вели учет тканей. Это, наверное, были самые легкие дни в колонии. Это была обычная умственная работа, которую я понимала намного лучше, чем кройка в закройном цехе.

Все машины, которые заходят туда с огромными валунами ткани (70–80 кг), девочки разгружают сами. Это не женский труд, он никак дополнительно не оплачивался, не поощрялся. Конвейер – это большая длинная лента, за каждой машинкой осуществляется одна операция. К концу ленты должно появиться готовое изделие. Мы с вами понимаем, что если в середине сидит опытная швея, а к ней сажают новую девочку, то последняя не успевает. Естественно, тормозится вся лента. Когда это происходит, нет нормы выработки, значит, нет нормальной заработной платы на всю бригаду. Естественно, девочку будут бить, потому что вместо нее норму вынуждены будут сделать те, кто опытнее, либо нужно будет все переделывать. Бить будут сами зэчки. Могут бить головой об машинку, сломать ключицу. Естественно, никого не наказывают. Если хотели бы найти виновных, нашли бы – везде видеокамеры. То есть это поощряется и допускается!

Удивительно, но от страха, видимо, начинают шить. Если не успели сделать норму, бригадир выводит свою бригаду до часа ночи. Бригадир работает с администрацией. Ей задают вопрос: "Ты хочешь на УДО? Вот это твое личное УДО зависит от того, какая будет норма. Будет норма в 100%, я тебе подпишу УДО, пойдешь пораньше домой". И конечно, бригадир пойдет пахать до часа ночи, потому что ей плевать на тех, кто устал – ее задача вывести бригаду. И они всю ночь шьют. Дальше кого-то пустят помыться, а кого-то нет.

ЧЕТЫРЕ ЧАСА НА СОН, КРЫСЫ И СЖИГАНИЕ КОТЯТ

– Ложатся спать в два часа ночи, в шесть – подъем, и снова работать. Из-за такого графика в обмороки падали еще на зарядке после построения. В колонии умирали. И умирают до сих пор на свободе – просто от изношенности организма. Такой график мог быть вообще без выходных. Как такового свободного времени, несмотря на то что оно предусмотрено, у зэчек нет. Если, дай Бог, тебя выпустили с работы в четыре часа, то ты сразу идешь заниматься хозработами на территории жилзоны. Хозработы – это опять-таки не женское дело: пилка дров, перетаскивание столбов, снега, колка льда, разгрузка машины с цементом, картошкой. То есть у женщины после ненормированной рабочей недели, дня нет никакого промежутка времени, посвященного самой себе.

Основная пытка – это отсутствие как таковых бытовых условий и возможности как-то свой быт наладить. Представляете: 100 человек живет в отряде. Бывает такое, что воды нет никакой. Если ее нет, то в туалет выходить запрещено! То есть терпи! Терпели. Если есть горячая вода, то это 50 литров на 100 человек. На пятом человеке она заканчивалась. Мне дали одни штаны – я вышла из закройного цеха, и они все уже в мелу. Где я их стираю? Я их стираю где-то, после чего надеваю на себя мокрыми. И пошла! И зимой, и летом они мокрые. Понятно, что потом как-то все-таки можно "намутить" – у кого-то перекупить за сигареты или еще за что-то. Или кто-то освобождается, оставляет.

Мыши жили вместе с нами. На промзоне вместе с нами жили крысы. Прежде чем зайти в туалет, нужно было постучать – стояли специальные палки – чтобы крысы убежали. Держат кошек. Они, естественно, плодятся – в какой-то момент их плодовитость достигает определенного максимума. Их собирают в мешок и жгут в кочегарке. Могу сказать, что дороже этих кошек и котят у этих зэчек ничего нет. И это тоже преподносится как наказание. То есть вы сегодня плохо шили, поэтому кошек мы сожжем! Наказывают не одного, не двух человек – наказывают бригаду. Зимой могут запретить войти в отряд. В минус 40! Вы не выполнили норму – вы не можете войти в отряд. Они стоят друг на дружке – человек 70. Они с семи утра шили, не поднимая головы, голодные, холодные, хотят согреться. Они будут стоять с восьми вечера до отбоя – без пяти десять их запустят. Они уже не смогут помыться и просто лягут!

В ШИЗО БЕЗ ТРУСОВ, ЧАСЫ НА МОРОЗЕ И СТРАХ

– Если пытаешься возражать, жаловаться – ШИЗО (штрафной изолятор. – Прим.). Туда почему-то отправляют в оранжевом платье и без трусов! Понимаете, что такое женщине без трусов? Почему так делают – не знаю! Нет объяснения этому! Я всегда говорю: мы чего-то совершили, скорее всего, многие действительно преступники, но охраняют нас тоже преступники! Но они идут домой, а эти – сидят. Они совершают преступление, и они получают удовольствие от издевательств над людьми! Они тащатся от этого, испытывают удовольствие, что могут что-то оторвать, ударить, хлопнуть, послать меня матом, унизить. У меня отморожены руки и ноги. Причем когда обморозились руки, я спрашивала у девочек, что случилось. Они отвечали, что это аллергия на холод. Когда вышла из колонии, мне, конечно, объяснили, что это обморожение суставов. Не дай Бог, чтобы они увидели, что мы на себя надели что-то потеплее! Это нельзя! То есть водолазку с горлом в минус 40 – нельзя! Ворот просто отрывали! Не дай Бог, если ты зайдешь, надев второй платок или что-то повязав себе на горло.

Я умалчиваю о том, что есть перечень обязательных условий для содержания осужденных. Право на личную гигиену – чем обеспечите? Ничем! Право на отдых – чем обеспечите? Ничем! Если говорить о вероисповедании: у меня всегда вызывает усмешку, когда просматриваешь видео после жалоб Нади [Толоконниковой]. Они там провели экскурсию по колонии и рассказывали, что вот у нас храм, молельная комната. Кто туда ходит? Как они пойдут, если меньше пяти человек нельзя передвигаться? Чтобы мне пойти, нужно найти еще четверых человек! А перед этим позвонить в дежурку, упросить открыть "локалку" и вывести нас в храм, там нас подождать и обратно отвести. Вы представляете, что мне ответили в этой дежурке? Естественно, послали! Та же процедура происходит и с больницей – мне одной плохо, но нужно найти еще четверых. То же самое с магазином. Все это в своей массе дает издевательство, унижение, бесправие, отсутствие каких-либо прав, помощи.

Меня спрашивают сейчас, почему я не жаловалась, будучи в колонии? И вам сразу отвечу: мне было страшно! Я понимала, что если пожалуюсь – будут бить. Пожалуюсь – отправят на самые тяжелые работы. Пожалуюсь – может быть, убьют. У меня дома семья, ради которой мне стоило жить. Не буду скрывать – страшно. Мы видели, и как били, и за что, и как в лицо плевали. Меня не били. И зэчки, и администрация прекрасно знали, что ко мне каждую неделю приезжали адвокат и муж. Супруг не скрывал, что приезжал с одной единственной целью – проверить, нет ли у меня синяков.

Других, конечно, били. Я могу сказать, что после таких унижений мне иногда казалось, что лучше бы били! Других зэчек били за то, что не обшивали, не хотели убираться, устали и не хотели идти на хозработы. Вы ведь понимаете, что на зону приезжают определенного склада девчонки. Они приехали и сами себе на уме, а тут им что-то говорят. Они, естественно, возражали и отвечали.

О ЗАРПЛАТЕ

– О том, что происходит с экономикой в колонии, я ничего сказать не могу. Заработная плата зависит от нормы выработки. Естественно, если эта норма ставится завышенная... Допустим, бригада должна отшить тысячу костюмов в месяц. Каждый, к примеру, стоит 400 рублей. Соответственно, выходит 40 тысяч на всю бригаду. В бригаде 40-50 человек. Начисления происходят следующим образом: существует оплата труда за каждую операцию. Вот это никогда не соблюдалось. Приходил мастер-ручница и определяла: вот здесь мы должны сделать стопроцентную зарплату (это 1200 рублей). И мы "набрасывали" эти операции, хотя они не ее – их делали другие зэчки.

Допустим, кому-то нужно поставить меньше: в этом случае зарплаты были и 50, и 60 рублей, и 300–400. Дальше есть общие начисления. И колония начинает снимать: за "великолепную" форму одежды – столько-то процентов, в счет погашения – столько-то процентов. И у меня остается 300 рублей, они "падают" на мою карточку. Это меня сильно удивило. Начисления зарплаты происходит именно так. Как они придумали, так они и выплатят.

Госзаказа не было никогда! Мне самой очень интересно, откуда и каким образом размещались заказы для колонии. Есть ФКУ ИК-14, промзона – какой-то Центр по адаптации осужденных. Мы все были трудоустроены именно в этом центре. Это какая-то отдельная от колонии структура. Непонятно, на кого мы работали, почему мы были закреплены за колонией, а работали в каком-то центре, имела ли право колония нас туда трудоустраивать.

Этот центр – это какая-то перевалочная база, я бы ее назвала какой-то отмывкой, прокладкой. Возможно, заказы размещались не для колонии, а для этого центра. Но мы-то там почему оказались? Я сразу хочу оговориться: люди есть везде, и многие мастера относились к нам по-человечески. Тем не менее они знали обо всем, скрывали, укрывали и прекрасно все видели. Они прекрасно знали, что люди работали до часа ночи. Это известно всем!

Я не понимаю, почему задержали одного Куприянова (исполняющего обязанности начальника колонии. – Прим.). А где начальники колонии? Почему ему вменяют три-четыре месяца 2018 года? А раньше? Это всегда там было! Куда делись начальники колонии, почему их не привлекают к ответственности? Об издевательствах над осужденными знают все! Они так жили и продолжают жить. Но все боятся об этом говорить. Ирина Ушанова, которая рассказала о рабском труде в колонии, сейчас находится в опасности.