- В России снижается число преступлений, совершенных на почве ненависти, несмотря на рост ксенофобских настроений.
- Пока чиновники в Башкирии пытаются ликвидировать последствия загрязнения воздуха диоксидом серы, активисты создают независимую систему экомониторинга.
Ксенофобские настроения в российском обществе растут, хотя число преступлений, совершенных на почве ненависти, снижается: к такому выводу можно прийти, прочитав доклад "Ультраправые и арифметика", который представил сегодня Информационно-аналитический центр "Сова". Оценку текущей ситуации дает руководитель Центра Александр Верховский.
Видеоверсия программы
Александр Верховский: Есть очень большой прогресс, и в первую очередь это, несомненно, заслуга полиции, которая просто переловила и пересажала сотни этих уличных бойцов, так что следующее поколение вполне активных расистски настроенных молодых людей, которые, может, и хотели бы пойти кого-то резать, стало вести себя гораздо осторожнее. С другой стороны, надо, конечно, понимать, что наши цифры – эти наши оценки. Нет никакой официальной статистики насильственных преступлений, совершаемых по мотиву ненависти. И мы многого не видим.
Марьяна Торочешникова: Более того, насколько я понимаю, очень часто и сами представители правоохранительных органов не хотят квалифицировать какие-то преступления как преступления ненависти.
Александр Верховский: Конечно! Специальные антиэкстремистские подразделения, к сожалению, стали в значительной степени набирать себе отчетность за счет интернета. А обычные полицейские, если им попадаются такие преступления, для них это просто лишняя работа, потому что нужно доказывать мотив, а это сложно и непонятно. Да и зачем, если они уже нашли преступника, и он все равно сядет, а с какой формулировкой – никого не интересует.
Марьяна Торочешникова: А правозащитники что-то предпринимают, чтобы Россия, наконец, начала вести официальный учет этих преступлений ненависти? Хотя бы для того, чтобы отчитываться перед международным сообществом...
Нет никакой официальной статистики насильственных преступлений, совершаемых по мотиву ненависти
Александр Верховский: Перед международным сообществом Россия отчитывается приговорами: было вынесено столько-то приговоров. Вот раз в несколько лет Генпрокуратура, готовясь к такого рода отчетности, считает эти данные, потому что они на самом деле есть где-то в недрах полицейской статистики, просто не публикуются. Это очень интересно, конечно, но совершенно ничего не говорит нам о том, сколько таких преступлений реально совершалось. Понятно, что латентность преступлений с каким-то специальным мотивом всегда повышенная, потому что это отягчающее обстоятельство, преступник заинтересован скрывать этот мотив, а полиция, даже в других странах, не всегда заинтересована это расследовать.
Но есть и какие-то методы борьбы с этим. Скажем, в Великобритании, в Штатах, где наиболее развита система учета, есть такой пунктик в первоначальной анкете, которую заполняют полицейские: есть ли подозрение, что это преступление совершено по мотиву ненависти. Такое подозрение может быть основано на разных факторах, и это вовсе не значит, что это именно так: вот свидетели сказали, а у полицейского все-таки есть какой-то нюх на эти вещи, он понимает, что здесь что-то не чисто. Он не следователь, он всего лишь полицейский, он поставил эту галочку, а следователь потом должен это расследовать. И, конечно, потом может выясниться, что такого мотива не было, но, по крайней мере, были приложены какие-то усилия для выяснения этого. Мы не один раз предлагали это, и обычно ответ такой, что вот эти формы, которые заполняет полиция, и так слишком длинные, и сколько можно их удлинять…
Марьяна Торочешникова: Количество нападений сокращается, а ксенофобские настроения растут – чем можно объяснить это противоречие? Сидят и ксенофобствуют у себя на кухнях или в интернете?
Александр Верховский: Ну да. Ксенофобствовать в ножом в руке все-таки опасно, не каждый человек рискнет это делать. И поскольку полиция, действительно, работает в этой сфере, то риск со временем увеличивается. Приходят новые молодые люди, какие-то ультранационалистические группы, они говорят о том, как надо бы резать таких или сяких, но рисковать страшно.
С другой стороны, оптимизм по поводу того, что цифры снижаются, надо продвигать с оговорками: возможно, мы просто хуже видим по той же причине, что раньше преступники вообще практически не шифровались, выкладывали видео с нападениями, где даже не были скрыты лица нападавших, потому что их никто не ловил. Сейчас это совсем не так. У нас, например, в статистике в этом году фигурирует неожиданно много бездомных. Почему их так неожиданно много? Потому что практически случайно куда-то на форум из "Даркнет" выпал хорошо закопанный там ролик, на котором сразу дюжина потерпевших. В этом ролике молодые люди систематически нападают на бездомных, и не то что их там бьют и пинают ногами, а просто очень жестоко режут ножами. Если бы не выпал этот ролик, мы бы этого не знали. И значит, мы еще многого не знаем. Я боюсь, что и полиция тоже многого не знает, судя по количеству приговоров.
Марьяна Торочешникова: И к этим цифрам нужно относиться с осторожностью. Хотя, насколько я понимаю, исследователи "Совы" пришли к выводу о том, что ультраправые все-таки потеряли и влияние, и авторитет, их практически не видно и не слышно. Что с ними происходит? Ультраправым быть страшно, немодно, или в числе националистов просто нет какой-то харизматичной личности, за которой пошли бы? Тот же Белов-Поткин или Тесак склоняли на свою сторону множество людей, представляя некоторую опасность.
Александр Верховский: Да, есть такие люди, и они сидят. Я не думаю, что дело в личностях как таковых: был бы спрос на лидеров – появились бы и лидеры. А то, что боятся – да, боятся, мы это видим. Любая организация, которая в последние годы начинает как-то разворачиваться, заканчивает тем, что ее лидеры оказываются либо за решеткой, либо в эмиграции, а активисты по мере возможности разбегаются. Поэтому не много желающих ходить на "Русские марши". Я думаю, что те люди, которые все еще собираются и кого-то режут, на марш, скорее всего, не ходят совсем, потому что это уже слишком опасно. Раньше "Русский марш" собирал тысячи, теперь – немногие сотни. Куда делись эти люди? Они сели на диваны и что-то пишут в интернете, ничего не делают – не только потому, что страшно, но и потому, что есть некое ощущение бесперспективности.
Марьяна Торочешникова: Хотя раньше было впечатление, что власти заигрывают с националистами, было много разговоров о сотрудничестве националистических организаций и Кремля.
Александр Верховский: Были какие-то разговоры и какие-то игры, которые администрация вела с националистами. Эти игры исходили из того, что они представляют собой потенциальную угрозу. Вот люди, которые могут собрать на марш сто или триста человек, очевидно не представляют угрозы, и никто не собирается ни во что с ними играть. Почему они раньше представляли угрозу, а теперь не представляют? Потому что раньше было представление (и у них самих в первую очередь), что население страны не любит мигрантов, и осталось только как-то донести свой месседж до этого большинства, и оно пойдет именно за ними. Это большинство никуда не делось, оно то уменьшается, то увеличивается, но, в принципе, этническая толерантность нашему обществу не чужда. Тем не менее мы видим, как год за годом опросы показывают миллионы людей, не любящих мигрантов, а на "Русские марши" ходит все меньше и меньше народу. Люди не хотят идти за этими активистами, и активисты, в конце концов, устали, поняв, что ничего не выходит.
Марьяна Торочешникова: А кто тогда эти SERB или Национально-освободительное движение?
Александр Верховский: Они совсем другие.
Марьяна Торочешникова: Но они тоже называют себя националистами. Они представляют какую-то опасность?
Александр Верховский: НОД не называет себя националистами. По сути, это имперское движение, все-таки довольно экзотическая организация. Опасность она представляла несколько лет назад, когда они часто совершали нападения. Сейчас это в основном делает SERB – довольно маленькая группа людей, ядром которой являются эмигрировавшие из Украины "титушки" (люди, которые прибегали там к силовым методам для противодействия Майдану). Что они делают здесь, несомненно, находясь под каким-то контролем сверху? Судя по тому, как у них все гладко проходит…
Марьяна Торочешникова: Да, они устраивают экстремистские выходки, и при этом их никто не привлекает ни к какой ответственности.
Опросы показывают миллионы людей, не любящих мигрантов, а на "Русские марши" ходит все меньше и меньше народу
Александр Верховский: Ну, бывают случаи, когда люди, видимо, нарушают какие-то предустановленные границы, и тогда случаются неприятности, но не крупные. В принципе, такие люди понимают, чего не надо делать, чтобы полиция имела возможность прикрыть глаза. Собственно говоря, такая методика ограниченного насилия, как я ее называю, была давно освоена и нашими вполне домашними националистами в рамках всевозможных рейдов, и упомянутый Тесак погорел именно на том, что его последователи не могли удержаться в этих границах. Идея была в том, что они будут преследовать педофилов, наркоторговцев и еще кого-то, не будут их резать, убивать, а будут их пинать, унижать и показывать, что они ведут такую моральную борьбу, и тогда их вроде как не за что будет привлекать, они с народом. Но у Тесака такие последователи, что они не могли удержаться в этих рамках, и вот результат: и Тесак сидит, и еще целая группа людей. Нынешние уже практически не применяют даже эти методы. Мы видим, что давно исчезли даже рейды по выявлению нелегальных мигрантов: было такое популярное занятие – ходить по подвалам и искать, где кто живет без регистрации.
Марьяна Торочешникова: Зато такое впечатление, что сейчас они направляют свои основные силы не против этнически неприятных им людей, а против представителей "пятой колонны". Очень часто можно слышать о нападениях националистов, каких-то ультраправых именно на людей, не поддерживающих действующую власть.
Александр Верховский: Националисты разные, они разобщены, и чем слабее движение, тем оно разобщеннее. У них разделение, и некоторые пытаются всячески прильнуть к либеральному крылу оппозиции, стараются даже поменьше говорить на привычные для них темы – о засилье мигрантов или о чем-то в этом роде, всячески выставляют себя именно жертвами режима, и эти фокусы у них даже время от времени получаются. Прокиевские ультраправые больше стараются по понятной причине примыкать к либералам, а продонбасские – больше к коммунистам или похожим на них. А есть еще группы типа SERB, которые не являются частью этого движения, они стоят немножко в стороне, живут своей жизнью, и при этом мы видим, что у всех слабые результаты.
Если выйти за хронологические рамки, которые были в докладе, и посмотреть на последние дни, то самое больше событие – это митинг против отдачи Курил буквально на днях на Суворовской площади. Организаторы говорили одни цифры, "Новая газета" написала – 500 человек. Я там не был, но, рассматривая картинки и хорошо зная эту площадку, думаю, что там было скорее 300 участников. И при этом трудно сказать, сколько из них было националистов. Я думаю, что не сильно больше половины, потому что там был еще "Левый фронт" и нацболы, которые тоже вроде как сами по себе. Мы видим, что даже на санкционированный митинг, на тему, которая должна быть близка сердцу русского националиста, народ все равно особо не собирается.
Марьяна Торочешникова: Эта тенденция будет актуальна и для всего 2019 года, если только не произойдет что-то чрезвычайное?
Александр Верховский: Если ничего чрезвычайного не произойдет, то да. Понятно, что такая вещь, как русский национализм, не может исчезнуть. Просто тот русский национализм, который мы знаем по 2000-м годам, полностью сфокусированный на теме мигрантов, очень расистский, генетически выросший из скинхедского хулиганского движения и так толком и не порвавший эту связь, видимо, совершенно себя исчерпал. И мы видим умирание этого национализма 2000-х. Ну, видимо, народится какой-то новый, просто сейчас этого пока не видно.
Жители города Сибай буквально задыхаются от сероводородной дымки, окутавшей столицу башкирского Зауралья. Предельно допустимые нормы содержания диоксида серы в воздухе превышены в десятки раз. Власти раздают маски и активированный уголь, советуют не выходить на улицу. Вот, что рассказал о ситуации в городе житель Сибая Эдуард Кадыров.
Эдуард Кадыров: Сегодня ситуация нормальная, но вчера она была близка к критической: в два часа на улице, расположенной рядом с карьером, были зафиксированы показатели в 37 ПДК. Сейчас все зависит от погоды, в том числе от силы и направления ветра. Выделяемый при горении руды диоксид серы тяжелее воздуха, а карьер огромных размеров, он входит в десятку крупнейших в России, и когда наступает штилевая погода, весь этот газ собирается в карьере. Чем дольше продолжается этот штиль, тем более высокая концентрация собирается. И когда начинает дуть ветер в город, соответственно, мы начинаем ощущать все это на себе. В первую очередь появляется неприятный привкус во рту, далее, если более высокие концентрации, начинается першение в горле, кашель, спазм. Если еще более высокие концентрации, то слезотечение.
Марьяна Торочешникова: Я видела в местных группах в социальных сетях призывы от родителей к чиновникам объявить в школах и детских садах карантин на время, пока не решат проблему. Власти что-то обещают?
Эдуард Кадыров: Вряд ли получится объявить картин на все время локализации, потому что сейчас никто не может назвать точных сроков. Называют сроки от 40 дней до 2,5 месяцев. Мы обсуждали карантин хотя бы на некоторое время, чтобы у людей была возможность увезти детей подышать свежим воздухом без отрыва от школьных занятий.
Работа чиновников очень сильно активизировалась после прибытия в город главы республики. Сейчас составляют списки детей, которых будут отправлять на отдых в Крым. К нам приехало очень много узконаправленных специалистов, которые ведут прием людей. Нужно понимать, что чиновники не занимаются локализацией этой проблемы, они борются с последствиями. Работа на самом карьере ведется силами местного предприятия, и она вызывает большие вопросы, потому что ее результатов мы пока не видим, – сказал в интервью Радио Свобода житель города Сибай Эдуард Кадыров.
Ситуацию комментирует директор по программам Гринпис России Иван Блоков.
Иван Блоков: В целом по стране меряется температура – это то, что меряют станции Гидромета, тем не менее, измерение особо острых точек происходит очень ограниченно. Например, в том же Норильске, который является одним из самых грязных городов России, около 10% всех выбросов страны со стационарных источников, и там стационарный пост Гидромета до сих пор нормально не функционирует. В таких городах всегда бывают проблемы, и всегда находятся объяснения.
Марьяна Торочешникова: Проблемы с мониторингом?
Иван Блоков: Да. Но применительно к Сибаю проблемы не только с мониторингом, но еще и с наблюдением непосредственно за карьерами. Сера – это очень опасный, воспламеняющийся материал. Относительно недалеко, в Челябинской области у нас есть Коркинский разрез, где бурый уголь сам воспламеняется, и он горит уже продолжительное время, много лет, что тоже создает проблемы.
Но это не единственная проблема. Проблема в том, что здесь не стали эффективно тушить. Где у нас МЧС? Почему при таком высоком превышении концентрации этим не занимаются государственные службы?
Марьяна Торочешникова: Более того, сложилось впечатление, что они какое-то время пытались вообще скрыть ситуацию.
Иван Блоков: Государственные службы очень часто дают информацию сильно позже или вообще не дают нужную информацию. Иногда получаешь ответы от госорганов, что та или иная информация о природоохранных вопросах "является персональной информацией, поэтому мы ее не дадим", – вот из Нижегородской области пришел такой ответ.
В принципе, дело в том, что мониторинга у нас особо и нет. Если с водой ситуация в стране становится немножко похуже, то с воздухом ситуация очень разная: где-то она хуже, где-то лучше. Но государственные службы за последние годы очень сильно подняли предельно допустимые концентрации на многие вещества. Например, предельно допустимую концентрацию метилмеркаптана (вот что воняет иногда в Москве) за 18 лет подняли в 660 раз, и теперь она выше порога чувствительности человека.
Зачем поднимали концентрацию на формальдегид? А ее недавно, два года назад, подняли в 3,3 раза, и теперь она стала соответствовать концентрации рабочей зоны. Мы не смогли получить ответ из Роспотребнадзора. Но зато вдруг оказалось, что 40 миллионов жителей России и десятки городов вдруг стали чистыми – на бумаге. Понятно, что физически все продолжает расти.
Марьяна Торочешникова: Наверное, это все хотели приурочить к Году экологии, чтобы отчитаться перед президентом, что все хорошо, все в пределах норм (а нормы выросли в разы).
Иван Блоков: Год экологии ознаменовался другим. Был максимальный за последние десятилетия скачок роста отходов – объем производимых отходов увеличился на 15%.
Марьяна Торочешникова: В каких еще российских городах чудовищная ситуация с точки зрения чистоты воздуха?
Государственные службы за последние годы очень сильно подняли предельно допустимые концентрации на многие вещества
Иван Блоков: Есть проблемы в относительно небольших городах – например, в городе Карабаш – я сам полгода назад отравился там диоксидом серы. Есть проблемы и в более крупных городах: тут мы должны назвать и Челябинск, и Красноярск, и Иркутск. Там действительно очень серьезные проблемы. В Москве ситуация немножко лучше, но когда мы отъезжаем от нее, видим проблемы в очень многих городах. В очень многих городах России загрязнение не улучшается, а по ряду показателей становится более серьезным. Например, загрязнение по формальдегиду становится больше каждый год в последние 25 лет, количество городов, где превышается ПДК, растет – по старым значениям, но и по новым тоже. И самое главное, что это канцерогенное вещество.
Марьяна Торочешникова: И что это значит для здоровья людей?
Иван Блоков: Вот диоксид серы – если человек не получил отек легких, отек гортани или более сложные последствия, если это относительно быстро ликвидировано, то глобальные последствия могут не наступить. А канцерогенные вещества типа формальдегида – это совершенно точно означает, что определенная доля людей получит онкологические заболевания. И когда у нас порядка 20 миллионов человек живут при концентрациях, более высоких, чем концентрации, допустимые для рабочей зоны, это, на мой взгляд, в принципе недопустимо, но это происходит, и это общая политика последних 10–12 лет.
Марьяна Торочешникова: Но ведь эти чиновники сами живут в России, они же сами дышат всем этим!
Иван Блоков: Оценивать логику чиновников очень сложно: у них другие подходы. Вот руководитель республики дал 20 дней на ликвидацию аварии, но это же федеральная авария, поэтому федеральные власти должны принимать решение, и действовать должно МЧС, так как ситуация реально угрожает здоровью людей. Если люди должны дышать через противогаз, то по любому законодательству это чрезвычайная ситуация.
Марьяна Торочешникова: Просто чиновники это не признают.
Иван Блоков: Я не могу понять логику, когда не признают ситуацию, снижают платежи, которые должны регулировать природопользование. Здесь происходит очень много непонятного. За последние 10-12 лет в воздухе стало меньше бензпирена от машин, не стало свинца, потому что стало немного присадок, но остальное-то растет.
Марьяна Торочешникова: И в Сибае люди почти месяц вынуждены дышать воздухом с большим содержанием диоксида серы: в некоторые дни наблюдалось превышение ПДК в 40 раз!
Иван Блоков: Официальные данные – в 20 с небольшим, но замеры показали, что до 40 раз. Это очень большое превышение, учитывая токсичность вещества. И это вынужденная мера – дублировать государственные службы. В Росприроднадзоре у нас сейчас около 1800 инспекторов на всю страну. Для сравнения: примерно столько же инспекторов на всю Финляндию, а в Агентстве по охране окружающей среды США после того, как Трамп сократил довольно много народу, 12,5 тысяч человек. У нас просто контрольно-надзорная система работает из рук вон плохо. Территориальные органы работают очень по-разному, но у субъектов обычно не очень хорошо с деньгами. Если в Москве, Петербурге или Ханты-Мансийске денег хватает, то в Челябинске уже с деньгами отнюдь не так здорово, поэтому он не очень может обеспечить нормальное министерство.
Марьяна Торочешникова: Нам много лет говорили о социально ответственном бизнесе, о том, что эти предприятия, которые могут принести вред окружающей среде, сами должны себя совершенствовать, устанавливать новые очистные сооружения. Этого не произошло?
Иван Блоков: Я не буду называть конкретные компании, но ведут они себя примерно одинаково, если говорить о крупном бизнесе, связанном с горной добычей и с переработкой полезных ископаемых. Если нужно построить новое предприятие, не стоит вопрос открытого обсуждения с предоставлением документов, а стоит вопрос: мы по закону не должны – все, вы задали вопрос, но мы не обязаны отвечать на него. Так проходило обсуждение с Томинским ГОКом (это около Челябинска). А ведь Челябинск – проблемный город, там нельзя строить такие вещи. И это происходит очень во многих местах страны.
Говорить про ответственность бизнеса довольно сложно. Ответственность может наступать чуть позже, а сейчас стоит вопрос о необходимости соблюдать законы. С тем же горением серы – нужно устанавливать специальные датчики, иметь готовую систему тушения. Это, в принципе, все несложно, просто стоит денег.
Марьяна Торочешникова: А денег нет.
Иван Блоков: Думаю, у металлургии деньги есть. У нефтяных компаний деньги есть, а миллионы тонн нефти каждый год вытекают на землю. Деньги уходят акционерам.
Марьяна Торочешникова: Значит, акционерам, к сожалению, не так интересно, что происходит в России с окружающей средой.
