- В эпоху урбанизации и модернизации меняются традиционные представления о гендерных ролях.
- Патриархальная схема: мужчина – добытчик, женщина – хранительница домашнего очага, – работает уже не всегда и не везде.
- Сегодня строгие рамки того, что положено делать женщине, а что мужчине, размыты. Существуют самые разные модели семьи.
- Все больше женщин успешно совмещают карьеру и семью, а мужчины берут на себя довольно значимую часть домашних обязанностей.
Сергей Медведев: Наступило ли будущее для российской семьи? Глядя различную сериальную продукцию и в целом на поведение мужчин и женщин в обществе, понимаешь, что старый патриархальный контракт, вообще патриархализм и его однокоренное слово – "патриотизм" по-прежнему сильны в российском обществе. Как же меняются сегодня гендерные роли? Об этом в сюжете нашего корреспондента Светланы Осиповой.
Светлана Осипова: Изменение гендерных ролей началось еще в начале ХХ века. Сегодня строгие рамки того, что положено делать женщине, а что мужчине, размыты. Однако традиционное мнение "мужчина – добытчик", "женщина – хозяйка и хранительница очага" находит немало сторонников в российском обществе, поэтому, когда роли мужчины и женщины в семье меняются или смещаются, это зачастую вызывает неодобрение со стороны общества. Тем не менее все больше женщин успешно совмещают карьеру и семью, а мужчины берут на себя довольно большую часть домашних обязанностей. Однако пока нельзя точно сказать, как скоро останутся в прошлом гендерные стереотипы.
Сергей Медведев: У нас в гостях профессор Высшей школы экономики Елена Рождественская и доцент Высшей школы экономики Юлия Лежнина. Только что прошли лекции Юлии с циклом "Мифы российского общества", которые проводит Фонд Егора Гайдара и "Новая газета". Вы рассказывали о том, что происходит с гендерными ролями в России. Действительно ли пошатнулся традиционный российский патриархальный контракт?
Юлия Лежнина: Здесь очень важен именно ценностный срез. Что такое роли, как распределяются какие-то обязанности в семьи, как делится власть в семье, обязательства супругов друг перед другом, вообще перед семьей? Это отражение того, какие паттерные мировоззренческие установки разделяет семья. И тут мы действительно наблюдаем определенные изменения. Это нормально. Изменяется экономическая система, мы сталкиваемся с экономической, политической, демографической модернизацией (далее по списку), и до семьи это тоже докатывается.
Женщина должна быть красивой, привлекательной и сексуальной – это ключевые параметры, которые позволяют оценить ее как женщину
Безусловно, семья – это последний бастион, она держится дольше всего, но такие глубинные установки тоже меняются. Патриархальный уклад не сходит на нет и никогда не сойдет, но он начинает размываться как доминирующая парадигма и дополняется новыми, до этого непривычными, не сильно распространенными формами отношений, в том числе между мужчиной и женщиной в семье. Общий контекст этой динамики – формирование семей на разных основах. Это уже в меньшей степени поддержание очага, который одновременно с этим выполняет роль воспроизводства семьи, базируется на детях. Соответственно, меняется роль мужчины как добытчика и женщины как субъекта, который поддерживает этот очаг, воспроизводит семью, воспитывает потомство.
Сейчас семьи очень разные. Есть такие, которые ориентированы на то, чтобы воспитывать детей, дети – центр семьи. Есть семьи, ориентированные на поддержание романтических, любовных, близких отношений. Более распространены семьи, связанные с формированием зоны комфорта для супругов, то есть это семья, в которой удобно, есть с кем поговорить, куда приятно приходить. Есть семьи: "дом – полная чаша". Здесь материальный достаток, здесь люди чувствует себя хорошо именно в социально-экономическом плане, мужчина – именно кормилец, он зарабатывает, а женщина – как раз очаг.
Сергей Медведев: Традиционные гендерные роли: мужчина должен быть решительным, активным элементом общества, отвечать за свои слова, а женщина должна быть пассивным, принимающим элементом общества, она следует в фарватере, который задал мужчина. Это остается в России?
Елена Рождественская: Мы начали с некоего патриархатного контракта, но, простите, его разрушили еще большевики. Это семья, во главе которой стоит мужчина – кормилец, защитник, и это семья "пока смерть не разлучит нас", то есть церковный брак. Этой семьи уже очень давно нет. А в ответ пришло разнообразие гендерных контрактов. Советский гендерный контракт, трансформировавшийся в постсоветский, – это, прежде всего, баланс между женской и все той же неизменной ролью кормильца, которая вменяется мужчинам, и никто не снимает ее с повестки. Именно она требует от него, чтобы он был ответственным, брал на себя и очень многие обязанности во внешнем мире для защиты семьи, и ее прокормление.
А вот женская роль очень сильно изменилась. Из пассивной домохозяйки, которая заботится о семье, но при этом берет на себя колоссальный объем труда, связанного с многодетной семьей и домашним хозяйством (которое – не только стены, но еще и кусочек земли, и домашние животные, и прочее, связанное с крестьянским трудом), эта роль трансформировалась в профессиональную работницу, плюс материнство как обязательство перед государством и внутренняя потребность семьи в продолжении рода.
Сергей Медведев: С одной стороны, большевики разрушили патриархальный контракт, появились дома-коммуны, появился "стакан воды". С другой стороны, мне кажется, что поверх всей этой революционной авангардистской большевистской темы все равно воспроизвелся традиционный контракт и образ женщины-матери. Российская женщина играет одновременно две роли. Она была эмансипирована государством, революцией, а с другой стороны, она осталась достаточно патриархатной женщиной, которая должна и выглядеть хорошо, и накраситься перед любым выходом на люди, и надеть юбку определенной длины.
Юлия Лежнина: Вообще, есть отдельно роль женщины и отдельно роль жены. Того, чего ожидают от женщины, далеко не всегда ожидают от жены.
Сергей Медведев: По вашим наблюдениям, чего мужчина ждет от женщины, а чего от жены?
Юлия Лежнина: Женщина должна быть красивой, привлекательной и сексуальной – это ключевые параметры, которые позволяют оценить ее как женщину. А для жены есть другой спектр: это вопросы, связанные с ее верностью, добротой, любовью к детям, хозяйственностью. Роли мужчины и мужа тоже несколько различны, но у них больше пересечений. Идеальный мужчина тоже должен быть привлекательным, сильным, здоровым, но при этом он все равно должен уметь обеспечивать материальный достаток. По нему должно быть видно, что на перспективу из него выйдет неплохой муж. А в случае с женщиной это разведение ролей.
Сергей Медведев: То есть при выходе в люди женщина должна быть эффектной, соблазнительной, интересной, возбуждать мужской интерес, как личность в том числе, чтобы можно было ею гордиться, а с другой стороны, возвращаясь домой, она должна мыть посуду.
Юлия Лежнина: Мужчинам здесь легче, они в большей степени в своих ролях.
Сергей Медведев: Есть еще и третья роль: на женщину общество взваливает гораздо большую нагрузку в воспитании детей.
Елена Рождественская: Безусловно, это те ожидания, которые идут с очень давних времен, еще с крестьянской семьи. Семья просто не выжила бы, если бы в ней не рождалось много детей. Но эти реалии изменились, демографическая ситуация подсказывает: чтобы выжить, человеку даже не нужна семья. Она нужна для другого. Только в семье, в отношениях с другим человеком мы находим очень важный ресурс для собственной идентичности, для реализации той привязанности, которой мы награждаем близких и которую получаем взамен. Обмен эмоциями – очень важная составная часть современной субъективности, иначе мы себе ее и не мыслим.
Сергей Медведев: А вообще мужчины и женщины как-то реализуются помимо семьи?
Елена Рождественская: Безусловно. Это же большой, длиной почти уже в сотню лет проект эмансипации от родовых структур, от этих связей. С другой стороны, в том-то и магнит этой проблематики семьи, что мы все равно выруливаем на нее, потому что это изменчивость и преемственность. Семья вроде бы мультиплицируется, становится разнообразной, вроде бы девальвируется, но нет, нас все равно манит семья, только в ней мы находим то, что не можем найти в каких-то других формах общежития.
Но при этом весь эмансипаторный проект ХХ века – это разрыв этих структур. Современная экономическая и социальная ситуация во многих странах показывает, что да, с одной стороны, разрыв, а с другой стороны, колоссально возрастает значимость родственных сетей, которые компенсируют то, чего не может дать никакой социальный институт.
Сергей Медведев: По вашим исследованиям, растет число семей, в которых добытчик – женщина, а мужчина является хранителем очага и сидит с ребенком? В России мужчина может брать отпуск по воспитанию ребенка?
Есть отдельно роль женщины и отдельно роль жены. Того, чего ожидают от женщины, далеко не всегда ожидают от жены
Юлия Ленжнина: Мужчина тоже может брать отпуск по уходу за ребенком, как и женщина. Когда мы говорим о роли кормильца, тут есть разные контексты, разные формы. С одной стороны, модель: женщина зарабатывает, мужчина не зарабатывает и занимается домом, тоже потихонечку нарастает в своих объемах. С другой стороны, есть модель, когда и мужчина, и женщина как-то на весах: то один больше, то один меньше. Может быть, один стабильно больше, но зарабатывают оба.
Сергей Медведев: Это дает какие-то особые права: тот, кто больше зарабатывает, обладает большим объемом прав в семье?
Юлия Лежнина: Мы тестировали несколько моделей. Первая модель – традиционная, патерналистская: старший в семье мужчина. Вторая модель – кто зарабатывает, тот и принимает решения. Четвертая модель – все надо обсудить, как вместе решили, так и будет. И третья – функциональная вещь: кто знает, как эффективнее решить этот вопрос, тот и будет решать. Менее всего распространена (7–8%) та самая волюнтаристская модель: кто зарабатывает, тот и принимает решения.
Сергей Медведев: А какая самая распространенная?
Юлия Лежнина: Обычно спорят за первенство традиционная патерналистская модель – мужчина или старший мужчина, или старшая женщина, если мужчин в семье нет, и консенсусная, когда все собрались и обсудили. Мужчины традиционно чаще всего выбирают первую, женщины – вторую. Но уже на протяжении последних лет 15 мы наблюдаем откат. Если до этого росла доля тех, кто склоняется к консенсусной модели и у мужчин, и у женщин, просто у женщин более опережающими темпами, то с конца 90-х мы фиксируем обратную ситуацию, особенно в благополучных слоях общества, в том числе у молодежи и у жителей мегаполисов. У женщин – чаще, чем у мужчин, просто мужчины вроде как до сих пор идут навстречу: нас просили несколько уступить, подвинуться, и мы на это идем. А женщины уже почувствовали предел этих моделей, уже поняли, что где-то наигрались, где-то можно сбавить, отпустить поводья, где-то нужно больше договариваться. Демодернизационный откат в отношениях главенства при принятии решений есть. И если сначала мы наращивали современные компромиссные, консенсусные или функциональные модели, то сейчас наоборот.
Сергей Медведев: Вся эта государственная пропаганда семьи… Россия отделяет себя от Запада барьером, говоря, что тут место традиционных христианских ценностей и так далее. Это как-то проникает с пропагандистского уровня на уровень установок людей?
Елена Рождественская: Недавно я читала очень интересную работу по поводу многодетности. Многодетность воспринимается нами в контексте темы патриархальности как оплот сугубого традиционализма. Если у женщины четверо и более детей, понятно, что у нее вряд ли будет время работать. Она сидит дома, и очевидно вырисовывается сверхзначимая фигура кормильца в качестве отца семейства. Тем не менее внутренний анализ установок тех женщин, которые сегодня избирают путь многодетности, – это, оказывается, очень интересный спектр. Это и новые, модерные православные, и сугубые традиционалисты, и те, кто становится многодетными из прагматических соображений, поднимая фермерство глубинной России, и те, которые усыновили детей. Многодетная женщина в состоянии выбрать индивидуальные занятия и отслеживать склонности ребенка, то есть она становится очень компетентной матерью, что требует от нее и знаний, и умений, и встроенности в современный дискурс. Мы должны отчасти реабилитировать традиционность, потому что на самом деле это умение жить с точки зрения тех типизаций, которые создает нам культура.
Сергей Медведев: По-прежнему ли существует выпуклый феномен русской женщины, девушки? По западным критериям она гораздо меньше эмансипирована, вернее, эмансипирована, но при этом существует акцент на женственность.
Елена Рождественская: Здесь очень существенные поколенческие различия. Например, в позднесоветское время женщины-политики не могли даже произнести слово "карьера", то есть "меня заметили, мне позвонили, я с трудом, посоветовавшись дома, решила согласиться". Как только мы переваливаем рубеж перестройки, женщины говорят: конечно, я делаю карьеру. То есть это реабилитация активной позиции в обществе, которая должна выстраивать баланс с неутрачиваемой женственностью, но в то же время реабилитируемая конкурентность – это все-таки наследие новых экономических времен.
Юлия Лежнина: Но при этом речь не идет об откате, происходит сочетание различных ролей. Можно играть и на этом, и на том, тем более что контексты, в которые попадает женщина, особенно умная, очень разные. Умение сочетать различные формы самопрезентации, самопредставления – это тоже умение отыграть определенные возможности. Я бы больше говорила о том, что мы формируем запрос на многообразие во всем. У нас есть многообразие в нашей повседневной жизни, модели семьи, карьеры, в конце концов: есть карьера со столом и стулом в офисе, а есть карьера, сидя на подоконнике – она широкая, открытая, глобальная. Представление о том, как женщина функционирует во всем этом социальном контексте, может быть очень разным.
Сергей Медведев: А на российского мужчину тоже давят стереотипы? Мужчина должен быть мужчиной, сильным, решительным, водить большую черную машину, уметь разобраться с оппонентом, не дать себя подрезать, обогнать...
Юлия Лежнина: Есть подобный общий вектор, но эта система достраивается многими другими характеристиками. Мужчина, конечно, должен быть сильным, но при этом кому-то важно, чтобы он не имел вредных привычек, кому-то – чтобы он был умный, кому-то – чтобы он был привлекательный. Нет какой-то единой характеристики, за которую нужно цепляться и по ней ранжировать. Это некоторая совокупность характеристик, и за счет нее формируется дифференцированный спрос на мужчин, и он тоже не гомогенен.
Елена Рождественская: Есть средний класс, есть простые слои, есть элитные слои, и в каждом совершенно разный конструктор мужественности.
Сергей Медведев: Может ли мужчина самоопределиться безотносительно к женщине?
Елена Рождественская: Оказывается, средний класс зависит от того, что скажет женщина по поводу мужчины. А представители других слоев больше погружены в опыты культуры, которые уже подумали за нас о том, что значит быть мужчиной, но при этом относятся к этому прагматично. Допустим, я сейчас могу заработать больше, чем моя супруга, а завтра не смогу, значит, такова ситуация, и не будем париться на эту тему. В этом плане женщина не сможет поставить под сомнение этот конструкт маскулинности. А вот в среднем классе может, поэтому они так фрустрируют из-за того, что маскулинность может быть не устраивающей.
Кстати, здесь очень хороший мостик к структуре отцовства. Запрос на участвующее, вовлеченное отцовство на самом деле исходит со стороны работающей женщины, которая выстраивает сложный баланс между материнством и своей профессиональной жизнью и привлекает в эту конструкцию мужа. Он, соответственно, становится более компетентным отцом, потому что к этому его готовят заранее, об этом договариваются, когда ребенка еще нет.
А с другой стороны, есть барьер – рынок. Работодатель воспринимает женщину в качестве матери, а отцу он не готов давать поблажки.
Сергей Медведев: Насколько сильно сейчас давление общества в том плане, что человек не может быть один, ему обязательно нужна семья, это ненормально, если человек остается один?
Елена Рождественская: Во всяком случае, сверху мы все время слышим призыв к тому, что норма – это семья, а одиночество стигматизируемая, это "не очень правильная вещь". Ситуация разрыва между той практикой, в которой живут люди, и тем разнообразием, которое мы можем наблюдать, с этим призывом сверху к норме семьи, – не очень удобная для людей ситуация. Есть сильные государства, но тогда слаба семья. Но сильное государство должно быть поддержано и сильными институтами, которые обеспечат нам эти сложности, связанные с формированием семьи. Если уж современная женщина в большинстве случаев стремится получить образование, значит, возникнет проблема баланса между семьей, материнством и работой. Государство в состоянии как-то подкрепить этот баланс инфраструктурой. А если на инфраструктуру нет денег, они уходят на другие статьи, понятно, что этот призыв остается втуне.
Работодатель воспринимает женщину в качестве матери, а отцу он не готов давать поблажки
Но есть и слабые государства, и в ответ на слабость государства возникает образ сильного главы семьи, который имеет ресурсы и эту идеологию, что "я патриарх, глава семьи". Но мы явно ушли от этого образца. Есть эта двойственность призыва к нормированному образу семьи, а в то же время мы фиксируем разнообразие и легитимацию этого разнообразия в самой жизни, и это говорит о том, что сегодня это становится выбором, риском. Те, кто решается на семью и детей, понимают, что это ляжет на их плечи.
Юлия Лежнина: Если говорить о том, как население воспринимает эту ситуацию, то "семья должна быть" – это действительно норма. Мало кто сомневается, что он создаст семью. Более того, семья – элемент жизненного успеха, необходимое, но не достаточное условие. В понятие жизненного успеха создание счастливой семьи входит более чем у 80% населения. Но если ранее можно было позиционировать себя через семью: "у меня счастливая семья", то сейчас нет. Позиционировать себя, искать себя и представлять себя этому миру через семейные роли не принято. Это не работает как достижительная установка.
Сергей Медведев: Люди стали меньше выходить с супругой или супругом. Раньше это было неким традиционным форматом публичных мероприятий, а сейчас все это опционально.
Юлия Лежнина: Тем не менее семья нужна – пока это абсолютно доминирует как норма. Потребность в партнерстве на грани биологического.
Сергей Медведев: Семья или партнер – что важно, к чему тебя призывает общество?
Юлия Лежнина: Я ровно к этому и веду: семьей сегодня можно много чего назвать. Рассуждения о кризисе семьи я всегда развожу с рассуждениями о кризисе брака. Когда мы говорим о семье, это нечто менее формализованное. И вот эти семейные отношения, которые в современном мире лучше стыкуются с партнерскими, нежели даже с брачными отношениями, очень многообразны. И в этом плане нормально искать себе партнера и выстраивать с ним какие-то отношения, просто форма этих отношений может быть абсолютно разной.
Сергей Медведев: Наверное, все чаще встречается модель семьи как места комфорта, где тебя ждут, нальют чашку чая, сядут, поговорят?
Юлия Лежнина: Порядка трети населения говорят о том, что такая модель была бы идеальной.
Сергей Медведев: Возможно, это сдвиг современного общества в сторону эгоизма, гедонизма, ведь семья – это некий высший долг перед богом, обществом, государством: создать ячейку, укрепить общество, родить детей, продлить род… А тут человек приходит туда, где ему удобно.
Елена Рождественская: Мне кажется, тут есть отсылка к глубокой архаике: семья – это место защиты и ресурс связей, свернутый малый социальный мир, который, если что, поможет, поддержит в ситуации рисков. А рисков сегодня море – это безработица, болезни, вынужденная эмиграция и прочее. И в этой ситуации, кто поддержит, на того и стоит рассчитывать. Это комплекс архаического человека. Комфорт, чашку чая никто не отменяет, но гораздо более значимым является ресурс поддержки и эмпатии. Многие вообще склонны коннотировать любовь как привязанность: мы связаны узами, эмпатией, по большому счету это и есть любовь.
Юлия Лежнина: Но это тот же самый элемент комфорта, ведь комфорт может быть не только материальным, комфорт в том, что ты находишь общий язык, тебе легко, спокойно в этой обстановке.
Сергей Медведев: Люди говорят о любви, любовь фигурирует в ваших исследованиях, или это слишком широкий зонтичный термин, под которым можно понять все, что угодно?
Юлия Лежнина: Это чувствительная, очень размытая зона, о ней сложно рассуждать, сложно изучать ее в массовых проявлениях. Но в свое время мы попытались сделать замеры того, в какой степени россияне мечтают о любви. О ней мечтают только около 7–8%. Можно много о чем мечтать, но любовь в хвосте приоритетов. Среди молодых незамужних девушек это порядка 20 с лишним процентов, но это абсолютно не доминирующие показатели. Любовь вытесняют более приземленные потребности и интересы, может быть, потому что любовь как таковая трансформируется в представлениях.
Елена Рождественская: Здесь очень важно добавить рынок, который никогда не дремлет. Рынок предлагает нам способы говорения. Дискурс о романтической любви – это то, что вложено во все, не только в 14 февраля: коробочки конфет без этого не купишь. Поэтому говорить о любви сложно. Кстати, все опросы говорят о том, что брак без этой романтической любви процентов 80 не мыслят, это как бы прилагается. Но в любви есть еще дискурс интимности, сексуальности. И на этот счет совсем другие сюжеты. Мы вырастаем из молчаливого советского поколения, которое вообще не говорило о сексуальности, для этого был инфантильный, медицинский и андеграундный язык. Лишь на исходе перестройки, когда хлынули образцы западной культуры, появился дискурс интимности, который мы начали использовать.
Сергей Медведев: Итак, общество разбегается на очень большое количество разных тропок – форматов семей и форматов реализации себя как мужчины или как женщины. Очень важно, что это становится пространством свободы. Быть семьей, быть мужчиной, быть женщиной – это не диктат общества, а проблема выбора каждого: ты выбираешь быть мужчиной, ты выбираешь быть женщиной, ты выбираешь быть семьей.
