Александр Генис: В эфире – Диалог на Бродвее, который мы ведем с музыковедом и культурологом Соломоном Волковым.

Соломон, о чем говорят на Бродвее?

Соломон Волков: На Бродвее в кругах ценителей современной оперы оживленно обсуждают предстоящую интересную премьеру, она должна состояться в ноябре в Бостонской опере, композитор Тод Мачовер написал оперу под названием "Шенберг в Голливуде". Уже сейчас это вызвало большой интерес, потому что в заголовке уже все сформулировано на самом деле.

Арнольд Шенберг – это один из столпов немецкой и мировой музыки ХХ века, человек, который создал так называемую додекафонную музыку, серийную музыку. Он был евреем, его нацисты преследовали, он перебрался в Голливуд, в Лос-Анджелес, поселился там и продолжал писать свою высоколобую, мало кому понятную музыку, хотя у него было имя, авторитет. Поначалу он подружился с Граучо Марксом, знаменитым американским комическим актером. Через Маркса он завязал какие-то связи в голливудских кругах, те решили, что этого почтенного немецкого композитора можно как-то использовать. Ему стали предлагать какие-то сюжеты довольно легкомысленные, он от них последовательно отказывался. Ему нужны были деньги, но он в итоге стал зарабатывать преподаванием.

Александр Генис: Нельзя сказать, что сюжеты все были такие уж легкомысленные. Один, например, был связан с фильмом по книге нобелевской лауреатки, американской писательницы "Земля".

Соломон Волков: Это Перл Бак.

Александр Генис: Совершенно верно.

Соломон Волков: Это же не высоколобая литература.

Александр Генис: Как сказать. У Перл Бак была очень популярная и серьезная книга о Китае. Когда ему рассказывали сюжет и говорили, какие там ужасы: землетрясение, восстание. "Господи, зачем вам еще музыка?" – сказал Шенберг.

Соломон Волков: Так он хотел отказаться. Он не написал музыки ни к одному кинофильму.

Александр Генис: Тем удивительнее – о чем же будет опера?

Соломон Волков: Опера – это как раз ловкий ход со стороны Мачовера. Он композитор тоже не самый доступный, но тут он решил объединить два языка, столкнуть их в этой опере. Он соединит додекафонную музыку, которая у нас ассоциируется с Шенбергом, малодоступную и, конечно, в больших дозах убийственную для восприятия слушателя оперы, а с другой стороны, он столкнет ее с музыкой, свойственной легкомысленным голливудским сюжетам и жизни в Голливуде: бассейны, пикники. Я бывал в Беверли-Хиллз, побывал на нескольких парти голливудских, когда-нибудь мы об этом поговорим, был очень забавный опыт, это такая особая жизнь, которая почти уже урожденному ньюйоркцу, каковым я себя считаю, проживши в этом городе 42 года, эта жизнь совершенно не по нутру, я вам скажу.

Александр Генис: Лучше всего мы об этом знаем из фильмов Вуди Аллена. Помните, когда в Голливуде актер говорит по телефону, видимо, своему гуру: "Я забыл свою мантру".

Соломон Волков: Там очень быстро можно забыть свою мантру, погрузиться в нирвану наоборот.

Но речь о другом. В связи с этим я предлагаю обсудить прямо на наших глазах возникший тренд в области сочинения современной актуальной оперы, а именно оперы на сложные философские темы. Сразу не подумаешь, что о них можно сочинять оперы. Но так происходит. Появляется опера Мачовера, о которой я говорю, с одной стороны, а с другой стороны, две оперы, которые уже поставлены сравнительно недавно в Германии. Это оперы о двух парах, одна – это чисто философская пара Ханна Арендт и ее возлюбленный Хайдеггер, знаменитый немецкий философ. Другая пара – тоже не менее знаменитый эссеист и философ культуры, если угодно, Вальтер Беньямин и его подруга Анна Лацис. Из этих четырех оперных героев я даже умудрился быть с одним из персонажей знаком – с Анной Лацис.

Одна из этих опер так и называется "Беньямин", по имени ее главного героя, а другую оперу композитор Элла Мильх-Шериф, израильская композиторша, назвала "Банальность любви". Это отсылка к известной работе Ханны Арендт "Банальность зла", книга о процессе над Адольфом Эйхманом, книга, которая принесла Арендт настоящую популярность, вывела ее за пределы узко философской аудитории. Автором оперы о Беньямине является немецкий композитор Петер Ружичка, которому недавно исполнилось 70 лет. Он до этого написал оперу о Целане, немецко-французско-еврейском поэте, Пауле Целане, которого я считаю замечательным автором.

Александр Генис: Не только вы, это один из крупнейших поэтов ХХ века. И очень трудный поэт, особенно для перевода.

Соломон Волков: Странно, у меня с Целаном как раз, я его читал по-немецки, у меня не возникало проблем. У меня есть несколько сложных поэтов, таких как Рильке, читая которых у меня не возникает ощущения, что это так уж сложно. В этом смысле можно будет сопоставить (не знаю, не будет ли это слишком смело) Рильке с Мандельштамом, то есть ты читаешь и как бы принимаешь это – можно и нужно так сказать. Целан более герметичный поэт, но тоже, в сущности, понятный.

Каждая из этих опер, опера о Беньямине даже будет повторяться, что уже для современной оперы редкость, а тут уже запланированы дополнительные спектакли. В каждой из этих опер есть своя позиция. У израильского композитора Эллы Мильх-Шериф идея заключается в том, что взаимоотношения Хайдеггера и Арендт были достаточно сложные, Арендт еврейка, а Хайдеггер, что ему сейчас беспрестанно ставят в вину, был одним из активных сторонников нацизма.

Александр Генис: Все было еще мрачнее, потому что Ханна Арендт была его ученицей и ученицей прекрасной. Он был в нее влюблен, и она была в него влюблена. Это была страстная любовь. Но Хайдеггер предал и ее, как и своего учителя еврея Гуссерля. Он начинал каждую лекцию с нацистского салюта. Все это было ужасно. Но ведь самое интересное, что Ханна Арендт бежала из Германии, оказалась в Америке, стала знаменитым философом, и после войны простила Хайдеггера. Она вела с ним замечательную переписку, которая теперь стала предметом изучения. И я понимаю, почему это произошло. В опере об этом тоже говорится, потому что это опера о том, как жертва и палач вместе сосуществуют, ибо их объединяет культура. Потому что ничего прекраснее и выше, чем немецкая культура, Ханна Арендт представить себе не могла, за это она Хайдеггеру простила даже его флирт с нацизмом.

Соломон Волков: Вы затронули очень интересную тему, к которой можно подойти с другой стороны. Вы помните итальянский фильм "Ночной портье"?

Александр Генис: Еще бы.

Соломон Волков: Тема приблизительно та же. Но там немец-нацист и еврейская женщина сходятся не на почве любви к высокой культуре, а на почве садомазохистских любовных отношений. Эта тема, только поднятая на высоту философского обобщения, и является центральной в опере "Банальность любви". Это рассказ о садомазохистских отношениях, в которых находились немецкие евреи по отношению к немецкой культуре.

Александр Генис: Точное сопоставление. Потому что нигде в ХХ веке евреи не достигли таких высот в культуре, как в Германии до 1933 года. Это одна из больших трагедий человеческого духа. Немецкие евреи были влюблены в Германию и германский дух, многие были героями Первой мировой войны, они были лучшими поэтами, композиторами, писателями. Они любили Германию. Когда Ремарк приехал в Америку, его спросили: вы тоскуете по Германии? Он ответил: "Почему? Я же не еврей".

Соломон Волков: Замечательно. Есть немецкий историк Себастьян Хаффнер.

Александр Генис: Он сейчас очень популярен. Особенно "История одного немца" в переводе Никиты Елисеева.

Соломон Волков: Хаффнер специалист по Гитлеру, в частности. У него есть парадоксальные, вызывающие споры тезисы, один из таких тезисов, что главная ошибка Гитлера, которая и послужила, по мнению Хаффнера, одной из решающих предпосылок для поражения Гитлера во Второй мировой войне, – это была его ненависть к евреям. Потому что, говорил Хаффнер, если бы Гитлер не выступил с такой открыто жестокой и беспощадной антиеврейской политикой, то вполне возможно, что немецкие евреи не стали бы покидать Германию в таких количествах.

Александр Генис: И открыли бы Гитлеру атомную бомбу.

Соломон Волков: Да, это тезис Хаффнера. Если бы специалисты в области атомного оружия не обосновались в итоге в США, то это оружие первым оказалось бы в руках у Гитлера, и тогда бы он не проиграл войну, а может быть, и выиграл бы ее.

Александр Генис: Это все, конечно, сослагательное наклонение, в котором можно говорить без конца. Я не очень представляю себе Эйнштейна, который помогает Гитлеру, а ведь именно он убедил Рузвельта открыть проект “Манхэттен”. Но вернемся к опере.

Соломон Волков: Обе оперы были встречены с большой симпатией, но предпочтение в плане музыкальном было отдано опере Петера Ружички о Беньямине. Это опера в семи остановках. Остановки – Берлин, Париж, Капри, Москва, Рига и, главное, лес на французско-испанской границе, где Беньямин отравился, это было трагическое завершение его жизни. Он прибыл туда с группой эмигрантов, они бежали от нацистов, хотели перебраться в нейтральную Испанию. Там их задержали и не пускали. Беньямин отравился. После его смерти, которая стала шоком для всех, остальную группу немедленно пропустили, то есть Беньямин себя в известном смысле принес в жертву.

Александр Генис: Наш коллега Андрей Загданский недавно был в этом месте на границе с Испанией и рассказывал о музее, который построили в честь Беньямина. Там один экспонат очень трогательный: чемодан, сделанный из колючей проволоки. Такая судьба этого блестящего автора, которого называли не философом, не эссеистом, а поэтом философской мысли.

Соломон Волков: Самый знаменитый его опус – это, конечно, "Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости".

Александр Генис: Это программное эссе для современной культурологии.

Соломон Волков: Оно является одним из основополагающих текстов эстетики ХХ века.

Александр Генис: Соломон, вы сказали, что знакомы с одним из персонажей этой оперы.

Соломон Волков: Да. В центре это оперы являются любовные отношения Беньямина с латышкой Анной Лацис, с которой он познакомился на Капри. Она была большевичка по своим убеждениям. Она его очень сильно сдвинула влево, взгляды Беньямина, настолько, что он всерьез занялся проблемами пролетарского театра, пролетарского искусства, марксизма. Он приехал специально в Москву, где она поселилась.

Александр Генис: И написал "Московский дневник", знаменитое свое произведение.

Соломон Волков: Потрясающая книга, один из моих любимых текстов. Я его прочел в первой публикации в журнале "October", который выходит в Нью-Йорке, еще в 1980 году, когда этот текст вообще был впервые напечатан. Он уже теперь есть и в русском очень хорошем переводе. Там масса тонких и интересных наблюдений Беньямина о московской жизни. (В опере, кстати, Анну или, как ее называет Беньямин – Асю Лацис поет китаянка – это любопытно). Центром "Московского дневника", я бы сказал, позвонком являются его любовные отношения с Асей, которая с ним вела себя очень жестоко, уклончиво, то заманивала его, то отказывала. Понять точно из текста, каковы же были в реальности эти отношения, довольно затруднительно.

А с Анной Лацис я познакомился в Риге. У нее очень сложная судьба. Ее настоящим другом и возлюбленным был человек по имени Бернгард Райх, тоже беженец из гитлеровской Германии, который перебрался в Москву и там стал театральным критиком, очень влиятельным, с пролеткультовским направлением. Но арестовали и его, и ее, оба они отбыли свое в лагерях. Анна Лацис попала в знаменитую латышскую чистку, когда Сталин практически уничтожил всех латышских коммунистов. (Я в Риге, кстати, учился у одного из тех, кто выжил в этой мясорубке.) Они вышли из лагеря и перебрались в советскую Латвию, где Анна Лацис возглавила сначала театр в Валмиере, это небольшой латышский город, а потом, выйдя на пенсию, поселилась в Риге, где стала театральным критиком в латышском еженедельнике, который был посвящен вопросам культуры. Я приносил туда статьи, и как-то меня представили седенькой женщине, которая запомнилась мне главным образом тем, что она превосходно говорила по-русски. Я тогда ничего не слышал о Беньямине, разумеется, не подозревал, что передо мной исторический персонаж стоит.

Александр Генис: Вряд ли она представляла себя в качестве героини на сцене в опере.

Соломон Волков: Одно рукопожатие до Беньямина – только представить себе.

Опера встречена была с большим энтузиазмом. Это один из серьезных опусов Ружички, у которого и так хорошая очень репутация. Вполне возможно, что она даже приживется на оперной сцене. Для наших слушателей мы покажем отрывок из оперы "Беньямин" Петера Ружички.

(Музыка)

Александр Генис: Соломон, книжная полка.

​Соломон Волков: У меня на книжной полке – последнее ваше произведение – сборник травелогов под названием "Гость". Это избранная эссеистика, встречена она, как все ваши книги, с большим энтузиазмом в Москве.

Александр Генис: А у меня, Соломон – на книжной полке ваша книга "Диалоги с Евтушенко". Эта книга тоже встречена с большим энтузиазмом. Поскольку для каждого из нас выход новой книги – веха, не бывает такого, чтобы автор выпустил книгу просто так, книга всегда подводит итог определенному периоду жизни. Поэтому я предлагаю сделать простую вещь: давайте обменяемся микроинтервью, вы мне зададите пять вопросов, а я вам, таким образом мы, что уж тут скрывать, поговорим о том, что нам интереснее всего, – о наших книгах.

Соломон Волков: Принимаю ваши условия игры. Первый вопрос у меня будет следующий, он скорее психологического порядка. Как вы хорошо знаете, я ненавижу путешествия, я то, что американцы называют, "диванная картошка". Но некоторое количество хороших моих знакомых очень любят путешествовать. Гидон Кремер, наш с вами любимый рижанин-скрипач, этот тип людей окрестил "летучими голландцами". Вот таким "летучим голландцем", например, является Гриша Брускин, мой нью-йоркский друг. Таким "летучим голландцем", безусловно, был Иосиф Бродский. И вы совершенно точно относитесь к этой категории. Для меня это самый изумляющий меня тип людей, потому что я не могу понять, что человека заставляет сниматься с места и отправляться черт знает куда, черт знает зачем. Объясните мне психологические корни, психологические истоки этой вашей тяги к путешествиям.

Александр Генис: Моя книжка называется "Гость: туда и обратно". Это объясняет очень многое. Потому что путешественник всегда в гостях, а в гостях люди ведут себя хорошо, потому что им интересно, они вежливы, они задают вопросы. То есть гость – это любознательный странник или, как меня в Японии прозвали, “любознательный варвар”. Что касается психологии, то в этом виновата природа и история. Природа – это ген, который я унаследовал от отца. Мой отец работал профессором кибернетики в Институте гражданской авиации. Каждое лето он путешествовал по всему Советскому Союзу, потому что за границу выехать, естественно, было нельзя. Он навещал всех своих студентов на каждом аэродроме Советского Союза. Вы представляете себе, сколько это городов?

Соломон Волков: Не представляю.

​Александр Генис: Я тоже. Но я знал точно одно: с отцом нельзя играть в города. Это со стороны наследственности. А история виновна в том, что все мы были жителями клетки, которая называлась СССР. Мы никогда не могли выйти за пределы этой страны. И попав впервые за границу, я не мог остановиться, потому что, вырвавшись на свободу, ты уже не можешь никогда вернуться обратно в клетку. Я всегда живу в трех состояниях: либо я готовлюсь к путешествию, либо я путешествую, либо я пишу о путешествии. Таким образом, у меня всегда есть какая-то дополнительная альтернативная жизнь.

Соломон Волков: Я думаю, что гены – это основное. Второй вопрос. Вы говорите о том, что вы гость, какова самая памятная встреча за все эти путешествия?

Александр Генис: Самая памятная встреча – это встреча с Ригой. Потому что, только вернувшись, я наконец понял, где мой дом. Это не так просто, потому что я вырос в Риге, но сейчас это уже столица другой страны, и это не моя страна, и язык, на котором говорят в Риге, не мой. Я нашел оправдание для своей любви к этим местам: физиологический патриотизм. То есть я скучаю не по культуре, культуру можно изучить и принять, но нельзя принять тот образ детства, который вошел в нас вместе с клубникой с грядки, с балтийскими дождями, с белесым морем. И это остается навсегда: фундамент жизни. Поэтому я с наслаждением езжу в Ригу, возвращаюсь туда, люблю Балтию и пишу о ней.

Соломон Волков: Третий вопрос: есть такое французское выражение "фо па" – это неловкий шаг, какая-то ошибка, за которую потом бывает стыдно. Каково самое памятное ваше "фо па" в качестве путешественника?

Александр Генис: Это постоянно происходит со мной в России, где очень многого я не понимаю. Когда я возвращаюсь сейчас в Россию, после Крыма я перестал ездить в Россию, но до этого каждый год я приезжал туда и все время что-то путал. Однажды мы шли с москвичом мимо казино "Чехов". Я говорю: "Почему казино "Чехов"? “Достоевский” должно быть, а не Чехов". Идем мы дальше, я говорю: "А где здесь банкомет?" – "Не банкомет, а банкомат. Банкомет был как раз в казино "Чехов".

Идем дальше мимо кафе, там написано: "Айс ти" столько-то рублей. Я пересчитал – 5 долларов. Говорю: "Как может стоить остывший чай 5 долларов?" Мне говорят: "Ты опять не понимаешь, "Айс ти" – это такой замечательный американский напиток". Я уже не стал никого разочаровывать.

По Москве я хожу с открытым ртом и все время натыкаюсь на что-то непонятное. Меня водят за руку, потому что я странный иностранец. С одной стороны – свой, а с другой – чужой.

Соломон Волков: Следующий вопрос будет такой: что в ваших путешествиях вызвало у вас спонтанные слезы?

Александр Генис: Шартрский собор. Мы приехали с женой в Шартр – весь город вокруг собора. В него надо входить и выходить весь день, потому что все время меняется освещение. Как только солнце появляется, знаменитые витражи начинают играть по-новому, как только солнце заходит за тучу, является другой собор. В очередной раз я заскочил в собор, и вдруг ударил орган знаменитой токкатой и фуга ре минор Баха. Вот тут меня до сих пор слезы душат, потому что ничего более прекрасного, чем в Бах в Шартрском соборе, быть не может. Шпенглер написал, что Бах – это тот же самый собор, только собранный из звуков. И вот наложение одного собора на другой производит сумму, от которой нельзя не заплакать.

Соломон Волков: Трогательная история. И последний мой вопрос будет такой. Маяковский, как вы помните, написал: "Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли Москва". А вы где хотели бы жить и умереть?

Александр Генис: В Нью-Йорке. Я твердо это понял, потому что все мои странствия хорошим тем, что я возвращаюсь домой. Нью-Йорк стал моим домом. Рига – это моя родина, а Нью-Йорк – это мой дом. Именно здесь я чувствую себя на месте, потому что здесь завтра начинается раньше.

Соломон Волков: Я в этом с вами согласен.

Александр Генис: Теперь моя очередь. Как называется ваша книга, напомним нашим слушателям?

​Соломон Волков: "Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко". Книга написана при участии Анны Нельсон.

Александр Генис: Начнем. Чем отличается Евтушенко от остальных ваших собеседников?

Соломон Волков: Пожалуй, наибольшим эмоциональным накалом. Разговор с ним шел на самой высокой возможной ноте, которая иногда приближалась к истерике.

Александр Генис: Насколько Евтушенко диктовал тему беседы, что для него было самое важно?

Соломон Волков: Диктуют всегда все. Это как брак, тебе кажется, что ты выбрал жену, а на самом деле она тебя выбрала. Без исключения такое всегда происходило со мной. Мне казалось, что это я задаю вопросы, на самом деле передо мной сидел человек, который гораздо лучше меня, несравненно лучше меня знал, что он хочет сказать, и направлял меня в этом направлении.

Александр Генис: И что же для Евтушенко было самое важное?

Соломон Волков: Для Евтушенко самое главное было выяснить свои отношения с Иосифом Бродским и, как я понял много спустя после того, как эта беседа закончилась, перевести себя из сцепки Евтушенко – Вознесенский, в сцепку Евтушенко – Бродский.

Александр Генис: Что потеряли читатели по сравнению со зрителями, ведь сначала это был фильм. Насколько выразительна его жестикуляция, его мимика?

Соломон Волков: В этом смысле это совершенно два разных произведения – фильм, режиссером которого была Анна Нельсон, и книга, в создании которой она тоже принимала участие очень существенное. Потому что в фильме гораздо меньше стихов, которые Евтушенко читал в обилии, в фильме сжата какая-то аргументация его. Здесь же мы видим, для меня это тоже очень важная часть, стихи, которые он в огромном количестве читал во время этих бесед, и свои, и чужие. Очень интересно, что он редактировал по ходу и свои, и чужие стихи. Вся его декламация существенно отличается от печатных вариантов даже собственных стихов. Я думаю, это тот аспект книги, который очень будет важен будущим евтушенковедам.

Александр Генис: Вы бы задали еще какой-нибудь вопрос, если бы знали, что разговариваете с Евтушенко в последний раз?

Соломон Волков: Нет, ничего другого я бы не спросил. Я совершенно удовлетворен.

Заключим же мы наш разговор, вспомнив о Евгении Александровиче, замечательном человеке и замечательном поэте, музыкой. В отличие от Бродского, который очень не любил слушать свои стихи, положенные на музыку, ему казалось, что это вступает в какое-то противоречие, в соревнование с его стихами.

Александр Генис: Придает им пошлость, прямо скажем.

Соломон Волков: Евтушенко, наоборот, очень ценил многие песни, сочиненные на его слова. И завещал песню "Со мною вот что происходит" исполнить на отпевании, на похоронах в Москве. И не зря. Действительно песни Евтушенко стали феноменально популярными: "Со мною вот что происходит", "Хотят ли русские войны", "Свадьба", можно назвать как минимум десяток песен Евтушенко. К числу таких, может быть, чуть менее популярных, но, пожалуй, моя любимая песня на слова Евтушенко – "Зашумит ли клеверное поле". Музыку сочинил очень крупный композитор Андрей Эшпай. По-моему, она передает характер Евтушенко – и поэта, и человека.

(Музыка)